Читать книгу Адонис. Французская поэзия XV–XIX вв. - Антология, Питер Хёг - Страница 18

Нет, в остов костяной вовеки не влюблюсь,

И не просите вы, не клюну на приманку,

Скорее к Атропос губами прилеплюсь

Иль голым в гроб сойду на вечную лежанку.

Той ночью душною, когда возился с ней,

Я спальню кладбищем воображал с ознобом,

Ее худую плоть мнил грудою костей,

Сорочку саваном, а ложе общим гробом.

Всяк надругательством над мертвыми сочтет

Касанье ссохшихся конечностей той твари;

Чрез тусклое стекло, будь местом их киот,

Те мощи б лобызать, уставясь в реликварий!

«Красотка, – молвил я, потрогав ей соски, —

Чтоб не пораниться, прижавшись к вам в утехе,

Грудь ватой вам обить мне было бы с руки

Иль на себя надеть добротные доспехи.

Держа ваш окорок, что словно бритва остр,

В смешении двух тел, костей и сухожилий

Я понял: ваша мать читала «Pater noster»

На четках позвонков, когда дитятей были».

К ответу я призвал невинную кровать,

А не от ревности ль скрипит она безбожно?

Нет, это лязг костей; вот так же распознать

Лепрозного легко по колокольцам можно.

Сказал мне мукомол, отменный удалец

(Порой на кляче той наездничал он браво),

Что задницу себе содрал на ней вконец

И что осел его резвей, чем та шалава.

Как подстреливший дичь лихой аркебузир,

Я пощипал ее и молвил ей: «Милаша,

Хирурга лучше б вам, что словно ювелир

Вновь кости соберет сей анатомьи вашей!

Ведь распадетесь вы, притиснутая мной,

Не слишком хрупко ли для ласк любовных тело?

Его бы сохранить до Пятницы Страстной,

Чтоб словно колокол на паперти звенело.

Благочестивые монахи изрекут,

Что только тот грешит, кто во плоти и в теле,

А коли плоти нет, вы не впадете в блуд,

Не потаскуха вы, не б… на самом деле.

Совиные глаза, а волосы змеины,

И ухмыляется с повадкой сельских баб,

Нос полумесяцем, и сопли кап да кап,

Звучит пилою смех, подобье чертовщины.

Рот треугольником, а зубы как у псины,

И проступает гниль сквозь мерзостный осклаб;

Губа шанкрёзная, лобзанье как у жаб,

Лоб штукатуренный, соски дряблее тины, —

В самой Фессалии нова такая жуть!

Ты хочешь, чтобы я, припав к тебе на грудь,

Забыл свою любовь, любезную метрессу?

Ну нет, изволь служить борделю своему;

А то, не ровен час, мне принесешь чуму,

В твои объятия идти мне точно к бесу.

Делил я ложе с дамою прелестной:

Лобзала и вертелась, как юла,

И шею мне руками обвила,

Как оплетает плющ утес отвесный.

От наслаждений в нашей схватке тесной

Мне показалось, что она спала,

Похолодела, и тогда со зла

Я речью укорил ее нелестной:

«Мадам, вы спите? Иль неведом вам

Жар чувственный, что так присущ страстям?»

И та, метнувши взгляд почти порочный,

Сказала: «Нет, готова клясться в том,

Что не спала, но от таких истом

Жива ль, мертва ли, я не знаю точно».

Одна красотка, сев мне на колени,

Вкусить давала сладостных наук,

От лютни не отнявши цепких рук;

Я юбку ей задрал без промедлений.

Любовь зажглась от пыла и томлений,

Огнем проникла в наши души вдруг;

Я разомлел от этих страстных мук,

Сдалась моя Цирцея томной лени.

«Что, – говорю, – бездействуют персты?

Играть на лютне утомилась ты,

Где прежние аккорды с их синкопой?»

Она в ответ: «Желанный, слов не трать,

Игру не могут пальцы продолжать

В то время как ее веду я попой».

В тот месяц, для любви столь подходящий,

Мы с дамою моей укрылись в лес,

Чтоб там под сенью благостных древес

Вкусить плоды любви, сердца томящей.

От нег она сомлела в этой чаще,

И тут во мне учтивый пыл воскрес,

К лицу я с поцелуями полез

И так почтил стихами очи спящей:

– О пламенники, факелы Любви,

Коль вы чрез веки белые свои

Способны молнии метать потоком,

Почто теперь страдать ваш должен свет?

Я с солнцем вас сравню, с небесным оком,

Для коего преград и в тучах нет.

Художники словес, кем вымыслы воспеты,

И вы, изографы, безмолвные поэты,

Рисующие нам огни, оковы, чад,

Гнев, ярость, бешенство, дырявые сосуды,

Изобразите ли весь ужас той паскуды,

Что, Ревностью зовясь, в себе скрывает ад?

Тот коршун, что клюет титана Япетида,

И бочка Данаид, и плетка Эвмениды,

И колесо в гвоздях, где Иксион распят,

Все муки Флегия, Сизифа и Тантала, —

В сравненье с ревностью сие ничтожно мало;

Тому, кто сдался ей, она готовит ад.

Обняв свою жену, ревнивец мнит меж делом,

Что в мыслях та с другим, а с ним лишь только телом;

Пока та молится, верша святой обряд,

Он дома мучится, и сей Вулкан злосчастный

Рога на лбу своем считает ежечасно,

От страшной Ревности себя низводит в ад.

Завидная краса, наряда прециозность,

Журчащий голосок, походки грациозность,

Улыбка томная и откровенный взгляд,

Веселый бойкий нрав, слезинка ль на ресницах,

На лютне ли игра, мгновенный блеск в зеницах, —

Для Ревности сие мучительнейший ад.

Печальны и бледны, задумчивы и хмуры,

Капризны и скучны, тоскливы и понуры,

Сердиты и дики, на всё грозой глядят,

Их разум угнетен каким-то сном обманным,

И печень жрет им гриф с усердьем непрестанным,

Ведь у ревнивцев жизнь, не жизнь, а сущий ад.

Пусть, охладевшие, бегут они к Медеям,

Чтоб высохшую плоть помолодили те им;

Пусть угорят они в притонах, где разврат,

Иль выпадет хотя б кинжал им в гороскопах,

Всё лучше, чем в рядах ревнивцев роголобых

Спускаться в Ревности сей беспросветный ад.

Замшелые мешки, сморчки и остолопы,

Плешивые башки, отвиснувшие жопы,

Сопливые носы, скажите, знать бы рад:

Почто вы ветреных юниц берете в жены?

Вы – лед, они – огонь. Вам муки предрешённы,

Ступайте ж, старики, ступайте в этот ад.