Читать книгу Политическая история Русской революции - Дмитрий Лысков - Страница 2

Сегодня говорить о революции в России начала XX века особенно сложно. Переосмысление ценностей, сопровождавшее крушение СССР, создало в массовом сознании свой совершенно особенный фон, игнорировать который больше невозможно. Он сам стал фактором истории и политики, фактором, который вне исторического контекста определяет канву дискуссий.

25 лет назад в нашем обществе произошли тектонические изменения. Далекая от идеала непредвзятости, но в целом последовательная советская историография подверглась тотальному разгрому. Государствообразующий «Великий Октябрь, имеющий всемирно-историческое значение», превратился в «Октябрьский переворот, осуществленный кучкой беспринципных заговорщиков». Общество успело пройти этап острого самоуничижения и где-то даже сладостного в своей горечи разрушения прежних идеалов. Романтизированные комиссары в пыльных шлемах оказались кровавыми маньяками, планы электрификации всей страны и индустриализации – разработанными еще при царе, всеобщая ликвидация безграмотности – мифом. И даже Великую Отечественную войну спровоцировали сами большевики, чтобы разжечь пожар мировой революции.

Люди успели с головой уйти в ностальгию по «России, которую мы потеряли», тем более что в первое время после крушения Советского Союза новая российская власть всерьез пыталась черпать легитимность именно из дореволюционного периода, провозглашая возвращение на «столбовую дорогу цивилизации», с которой увел нас большевистский эксперимент. В те голодные годы было куда удобнее, чтобы вместо опасных мыслей о ситуации в стране люди размышляли о жизни, которая была бы сегодня, не изведи большевики под корень всех благородных аристократов, меценатов-буржуа, предприимчивых купцов и справных хозяев в деревне. Подсчет балыков, сортов сыров и видов колбас на прилавках Петрограда и Москвы оказался делом увлекательным, тем более что выяснилось – каждый рабочий мог в 1913 году питаться чистым мясом, чего не могла позволить себе в 1991-м основная масса населения.

Вскоре, правда, пришло осознание, что «столбовая дорога цивилизации», как представляли ее в то время, совершенно мифична, идеи возвращения в дореволюционный «золотой век» абсурдны, представления о нем отрывочны и не всегда верны, а последовательная демонизация целого периода собственной истории ведет обновленную Россию вовсе не в дружную семью европейских народов, а в третий мир и к утрате национальной идентичности. Маятник, до предела качнувшись в одну сторону, начал движение в другую: в массовом сознании все четче стала проявляться ностальгия по советской сверхдержаве и ее положению в мире.

Но это не было возвращением назад, в СССР. Советская сверхдержава при этом удивительным образом утратила основные и определяющие черты, ранее, в предыдущем цикле, ставшие объектом уничтожающей критики. Не был воспринят вновь ни марксизм, ни ленинизм, остались вне изучения и обсуждения вытекающие из коммунистической идеологии концепции и практики государственного строительства и международной политики. Напротив, они были подвергнуты очередной ревизии, с учетом только что пройденного этапа. Оказалось, что СССР был построен вопреки марксистской теории, Сталин уничтожил разрушителей страны – «ленинскую гвардию», исправил ошибки революции, собрал земли исторической России и возродил империю.

Будем объективны, такая трансформация образа государства, – «лишнее» отбросить, полезные (в сложившейся ситуации) черты выделить, – была исключительно конъюнктурной, она не преследовала цели вернуться к объективному изучению истории этого периода, а лишь создать образ страны, который вписывался бы в рамки существующей идеологии. Нет худа без добра, на первых порах, по крайней мере, удалось уйти от полного отрицания 70-летнего периода отечественной истории, создать возможности осторожного его обсуждения. Появился шанс пробросить мостик преемственности от Российской империи к советской державе. Другое дело, что вскоре, под влиянием многих факторов, представления об утраченном «золотом веке» переместились из дореволюционного периода во времена противостояния двух сверхдержав. Размышления о колбасе утратили свою актуальность, вершиной российской государственности были названы времена, когда СССР определял политику половины земного шара.

Важно подчеркнуть, что речь сейчас идет не о правильности или ошибочности тех или иных оценок, а о комплексном понимании причин и следствий, которые сделали возможным то или иное положение страны. И здесь объяснения из цикла «Сталин возродил империю» совершенно аналогичны тезисам о большевистском эксперименте, сбившем Россию с магистрального пути развития. То есть к реальному пониманию исторического процесса они нас не приближают, являясь не более чем идеологическими конструкциями, причем вырастающими одна из другой на разных этапах спора об исторической идентичности.

Во второй декаде XXI века оценки исторических событий становятся все более осторожными, что на фоне радикализма 1990-х воспринимается чуть ли не как масштабная переоценка всей государственной позиции по отношению к веку XX. Но мы вновь говорим не о прошлом, мы ходим по кругу в настоящем. Даже поднимая вопрос о национальном примирении и окончании идущей в обществе гражданской войны между «красными» и «белыми» (характерно, что 30 лет назад о такой войне никто ничего не слышал), мы на самом деле подразумеваем лишь смягчение противоречий между апологетами чрезмерно радикальных оценок исторических событий из 1990-х – и их подчас не менее радикальными оппонентами. Причем и первые здесь совсем не монархисты, и вторые далеко не пламенные революционеры-ленинцы. И спорят они, если вникнуть в суть полемики, о путях развития страны после 1991 года, а не о событиях 1917-го.

Каждый из пройденных в последние 25 лет этапов оставил в общественном сознании свой след. По-прежнему жив «красный миф», существовавший с различными вариациями все 74 года советской власти. С ним соседствует возникший в качестве антитезы «белый миф». Оба они с определенного момента удивительным образом пересекаются с монархическими идеями. Представления о нищей лапотной России соседствуют с образом «России, которую мы потеряли».

В итоге на сегодняшний день Николай II канонизирован, Ленин демонизирован (но увековечен в каждом из российских городов, и снос памятников ему у соседей воспринимается исключительно негативно), лидерам Белого движения установлены мемориальные доски, Сталина называют красным монархом. И одновременно министр культуры РФ напоминает, что нас ждет большой юбилей – 100-летие Великой российской революции.

Дело давно не в том, насколько такое положение вещей соответствует выводам исторической науки. А в том, что именно этот конгломерат спорных и подчас совершенно несовместимых оценок, возникших в общественном сознании лишь в последнюю четверть века (что с исторической точки зрения – буквально миг), и является пока единственным пространством для общественной дискуссии по историческим событиям XX века.

Единственный способ разорвать этот порочный круг – предпринять еще одну попытку скрупулезно, шаг за шагом проанализировать, что же произошло с нашей страной 100 лет назад. Попытку непростую настолько, насколько вообще непросто идти против окрепшего в массовом сознании фона, – или сложившегося пространства дискуссии, – по этому вопросу.