Читать книгу Блаженны чистые сердцем - Елена Арманд - Страница 19

Даня

В это время произошло одно из важнейших событий в моей жизни. Я стал бойскаутом. С год назад, мне попалась книга Баден-Поуэля «Юный разведчик». Я прочел ее три раза с начала до конца. Тем более, что скаутизм там был сдобрен очень привлекательно описанными подвигами юных разведчиков на англо-бурской войне.

В 1917 году я подписался на журнал «Вокруг света». Оказалось, что в приложении к нему дается книжка В. А. Попова «Бойскауты». Владимир Алексеевич Попов был, одновременно, главным редактором журнала «Вокруг света» и начальником 1-й Московской дружины скаутов.

Я день и ночь мечтал о том времени, когда стану скаутом. Но, то отдаленность нашего жилья, то Октябрьская революция, то мамин арест, препятствовали осуществлению моего намерения. Нечего и говорить, что люди-тюлени, населявшие в моих мечтах Онежское озеро, все были скаутами.

Наконец, в конце февраля 1918 года я пошел записываться в дружину. Этому предшествовали переговоры мамы с Владимиром Алексеевичем. Она хотела убедиться, не осталось ли в скаутизме хоть капельки военного духа, военной муштры. Удовлетворенная разговором, она дала «добро» на мое поступление.[18]

Я заранее выучил законы скаутов. Привожу их здесь и, забегая вперед, для сравнения даю законы пионеров.

Таким образом, 9 из 12 скаутских законов, в несколько измененном виде, были усвоены пионерами. Отброшены фигли-мигли вроде: скромности, чистоты и в мыслях, и словах (не материться), очевидно, не подходящие для новых времен и т. д. Добавлены 3 пункта, из которых первый – патриотический. А последний, так сказать, подытоживающий. Тут же сделано открытие, что птицы – не животные.

Я изучил обычаи скаутов. Скауты по утрам не валяются в постели, а поднимаются сразу, как Ванька-встанька. Стелют постели своими руками, а не чужими. Моются тщательно, не забывают шею и уши. Стоят и сидят прямо, не горбясь. Не курят: курящий скаут уже не скаут. Начатое дело доводят до конца. Улыбаются, даже когда холодная вода капает им за шиворот, и насвистывают, когда кто-нибудь наступит на их любимую мозоль. Они знают адреса: ближайшего доктора, аптеки, больницы и пожарной команды, чтобы быть всегда готовым помочь людям в беде. Их девиз и приветствие: «Будь готов!» и ответ: «Всегда готов!»

Я был настолько вдохновлен, что стал добровольно мыть шею. Мама не могла нарадоваться. До этого времени, она семь лет безуспешно твердила: «Lave le cou![19]»

Я шел к Савельевскому переулку, что на Остоженке, где помещался штаб первой Московской дружины скаутов, и у дверей я столкнулся с Владимиром Алексеевичем. Это был мужчина средних лет, низенький и коренастый, с маленькими черными усиками. Одетый по моде тех лет в кожаную куртку, галифе и краги, в военной фуражке без кокарды. Он показался мне богом с Олимпа, вполне достойным быть руководителем душ.

– Ты кто? – спросил он.

– Я вот, записаться…

– Пройди в 4-й отряд и присмотрись пока.

По правде говоря, я ожидал бо́льшего внимания с его стороны к великому повороту в моей жизни.

Дружина помещалась в скромном полуподвале. Я прошел через ряд комнат, где скауты занимались своими обычными делами: в одной – играли, во второй – что-то ремонтировали, в третьей – пели хором. В четвертой – меня быстро посадили на чьи-то ноги, мне на ноги сел еще кто-то, и мы стали смотреть, как идет соревнование за чемпионат 4-го отряда по борьбе: петушиной, цыганской и дзюдо. Командовал отрядом скаут-мастер, парень лет 17-ти, по имени Володя Гептнер, как впоследствии оказалось – сын того пастора протестантской церкви, который меня крестил, а впоследствии стал профессором Московского университета (сын, а не пастор). Тут, ему предстояло дать мне, по примеру отца, вторую путевку в новую, светлую и осмысленную жизнь.

Володя мне очень понравился: ловкий, гибкий, способный юноша. Он все делал точно, распоряжался умело и авторитетно. На нем великолепно сидела скаутская форма: рубашка с отложным воротником цвета хаки, шорты (их носили, к ужасу матерей, круглый год), чулки, загнутые ниже колен. Летом ковбойская широкополая шляпа, а зимой – пилотка, не торчащая петухом, как у пионеров, а изогнутая по голове, как у настоящих пилотов. Его пилотку и кармашек на груди украшали блестящие геральдические лилии, еще одна с лентой, на которой было написано «Будь готов» – знак скаута первого разряда. Она была нашита на правом рукаве повыше локтя, а левый рукав украшали четыре белые кружочка с красной каемкой и символическими значками специальностей; на плечах – узенькие погоны со свободно развевающимися тремя цветными ленточками.

До чего же мне нравилась вся эта бутафория, и как хотелось поскорее надеть форму. Но на это не было надежды. Я знал, что у мамы нет денег на пошивку, купить же ничего было нельзя. Я усмотрел в толпе одного горбатого мальчика, тоже без формы, и постарался с ним познакомиться. Это оказался такой же новичок, как и я, его звали Бронислав Ягминович. Когда мы уходили, мы колебались, попрощаться правой рукой или, по скаутскому обычаю, – левой. Но из-за осторожности решили, уж, последний раз – правой. Все-таки, мы еще не приняты.

На следующее воскресенье был назначен смотр, который должен был происходить на территории Яхт-клуба. Яхт-клуб помещался в двухэтажном кирпичном доме с башенкой, которая стояла на Стрелке у приверха острова, который назывался «болотом». Он напоминал капитанский мостик, выставленный навстречу всем ветрам. Внутри тоже все наводило на мысли о дальних странствиях: картины кораблей, модели яхт, карты, диаграммы, красная, как на пароходе, мебель. Из сарая спортсмены в свитерах уже выносили, держа над головами, свои ялики и гички и начинали их чинить, и драить к предстоящему сезону.

Во время смотра наш отряд проделал «Инго-ньяму». Это был танец готтентотов, во время которого инсценировалась охота на кабана. Двенадцать лучших скаутов встали гуськом с посохами, впереди вождь с большим ножом. Они неслышно шли, будто по лесу. Вождь заметил зверя, он махнул рукой, и все тотчас легли, но продолжали подползать. Когда они охватили зверя полукольцом, вождь, изловчившись, вонзил нож в свою жертву и, в тот же миг, все охотники с диким криком всадили в него и свои копья, то бишь, посохи. Громадный зверь убит, и готтентоты, севши на посохи, держа их между колен, запели:

Эти слова, по разъяснению авторитетных лиц, должны были означать «Наш вождь – лев, наш вождь – лев, нет, более того, он – гиппопотам».

После пения все бросились в дикий танец, потрясая копьями и издавая рычание. Несмотря на то, что охотники ползли по паркету и пронзали копьями пустое место, танец был исполнен с большим подъемом и вызвал горячие аплодисменты.

Второй отряд демонстрировал постройку моста через речку. Скауты сняли смотанные спиралями на поясах веревки, переплели ими посохи, растянули над залом, после чего один скаут прошел по построенному за десять минут мосту. Это был один из 101-го способа применения посоха, бытующего у скаутов. Посохи представляли дубовые палки, с которыми скауты не расставались в походе.

Третий отряд показал сигнализацию флажками по семафорной азбуке. И так далее.

Затем, приступили к принесению торжественного обещания скаутами, сдавшими на второй разряд. Вынесли знамя дружин, с одной, – зеленое, с другой, – лиловое. На знамени был изображен небесный покровитель скаутизма – Георгий Победоносец. К знамени подошли два мальчика и одна девочка. Владимир Алексеевич спросил их, подумали ли они, что отныне обещают заботится о благе ближнего и всегда исполнять скаутский долг. Еще не поздно отказаться и вернуться к приятной, но бесполезной жизни.

Все, стоящие у знамени, отвергли это предложение. Присутствующие подтвердили, что считают их готовыми и достойными. После этого приносившие обещание, отсалютовав, – подняли правую руку к плечу с вытянутыми тремя средними пальцами и скрещенными крайними, произнесли следующие слова, которые я, опять-таки, привожу рядом с пионерским «Торжественным обещанием».

По окончании обряда, Владимир Алексеевич поздравил их, расцеловал и вручил им значки второго разряда.

В дружине было четыре отряда бойскаутов, один отряд герльгайдов и стая волчат – маленьких ребятишек, моложе 12 лет. Каждый отряд делился на четыре патруля. Патрули назывались по имени своего тотемного животного. Изображение его было на маленьком треугольном флажке, который носил на своем посохе помощник патрульного. Цвета каждого патруля воспроизводились на ленточках, прикрепленных к погону каждого члена данного патруля. В лесу скауты перекликались, подражая крику тотемного зверя. В 4-м отряде были патрули: филинов, диких уток, чибисов и рысей.

Володя Гептнер назначил нас с Ягминовичем в патруль рысей. На плечах у нас появились по две желтых и по одной коричневой ленточке. Мы научились искусству басистого мяуканья, переходящего в визгливое рычание.

На патрульных сборах мы изучали правила первой помощи. И даже научились делать «шлем Гиппократа» – хитрую перевязку головы. Впрочем, из чтения руководства мы усвоили, главным образом, что при любых несчастных случаях роль скаута состоит в том, чтобы вымыть руки и ожидать прибытия врача.

Следующим, по важности, упражнением было вязание узлов. На 3-й разряд нужно было знать четыре: рифный, на балку, мертвую и скользящую петли. На второй разряд, кроме того, еще – бензель и двойную мертвую. Когда при завязывании рифного узла кто-нибудь по ошибке пропускал вниз не тот конец, который надо, у него получался непрочный «бабий» узел, что всегда встречалось дружными насмешками. Но насмехаться надо было с осторожностью. Кто при этом употреблял выражение, вроде «дурака» или «идиота», или, Боже упаси, портил воздух, тому сейчас же затягивали пояс потуже и в поднятую руку вверх заливали за рукав кружку холодной воды. Она растекалась вокруг пояса и медленно протекала в штаны. Чтобы не подвергаться наказанию, мы даже для некоторых частей тела придумывали слова-заменители.

Мы готовились к экзамену на 3-й разряд. Кроме законов и обычаев, первой помощи и четырех узлов, надо было знать житие святого Георгия, освободившего царевну, предназначенную на завтрак дракону, понимать сигнализацию посохами и свистками, уметь положить заплату и пришить пуговицу; в общем, скаутская организация добивалась двух элементарных целей: 1) чтобы мы не были белоручками, 2) чтобы не были сукиными сынами.

Игра такая была: странствующие рыцари. Поодиночке или группами расходились в разные стороны и старались сделать как можно больше добрых дел. К концу контрольного срока, скажем, через два часа, все сходились и рассказывали о своих подвигах. Кто больше принес пользы, тот и выиграл.

Однажды патрули 4-го отряда разошлись в поисках добрых дел. Был март, нам сначала не везло. Реакция публики была обычная. Старушка, тащившая тяжелую корзину, на предложение донести ее куда надо, разразилась потоками брани:

– Да, чтоб я сама вам отдала! Вот позову милицию.

Старик, коловший дрова, которому мы хотели помочь перенести их в сарай, заявил:

– Одно полено в сарай, а другие за ворота? Обойдемся без сопливых!

Мы направились к реке в надежде спасти какого-нибудь утопающего. Выше Бабьегородской плотины лед еще стоял, но уже образовались широкие закраины. Река вздулась, и вода шла у берегов поверх льда. Однако обходить по Крымскому или Каменному мостам было далеко, и жители Бабьего городка возвращались от обедни в Храме Христа Спасителя по льду, перепрыгивая через воду по кое-как набросанным камням. Когда мы подходили, одна женщина, несшая освященные кулич и пасху, поскользнулась и плюхнулась в воду. Соломонов радостно воскликнул:

– А вот утопающий!

Женщину быстро вытащили и принялись за сооружение переходных мостков. Кто носил из ближних помоек строительный материал: кирпичи, дырявые ведра, ржавые кастрюли, кто укладывал их в поток, кто пристраивал посохи мостиками в тех местах, где вода была поглубже. Мы расставили скаутов в трудных местах и помогали переходить людям, переносить вещи. Тут уж нас не подозревали в воровстве, наоборот, сколько благословений, сколько обещаний молить Бога за нас! Один старик вовсе поплыл, и мы его извлекли.

Мы возвращались с ногами, мокрыми по колено. Наше настроение еще поднялось, когда мы узнали, что лучший патруль филинов не сумел ничего сделать, кроме того, что скаут, по прозвищу «Паровозик», снял белую нитку с воротника какого-то гражданина. А патруль диких уток, в отчаянии, ездил на трамваях и занимал свободные места, чтобы потом благородно уступать их женщинам и детям.

Наконец, настал день, когда можно было выехать за город. Владимир Алексеевич объявил перед строем:

– В следующее воскресенье мы все едем в Царицыно. Будем играть в контрабандистов со второй московской дружиной «МОРС» (Московское общество «Русский скаут»). Приходите в полной форме и амуниции. Будем варить обед на кострах. Поддержите честь дружины и не ударьте в грязь лицом. Будьте готовы!

– Всегда готовы! – рявкнули мы, а у самих сердца подпрыгнули от радости.

В назначенный день я встал чуть свет. Взял с собой флягу с холодным чаем, пшена, сушеных овощей, называвшихся тогда «кореньями», топорик, кружку, перочинный нож и свисток. На вокзале мы были подавлены скаутами второй дружины, выделявшимися пестротой формы и обилием значков разного рода. Была-таки у «морсов» страсть к павлиньим перьям, за что мы их в душе презирали.

В вагоне пели песни. Мы специально репетировали на дружинных сборах под пианино, на котором играл Владимир Алексеевич. Первым делом спели гимн, который звучит так:

Скаутских песен хватило на всю дорогу. Приехав в Царицыно, мы отошли версты две от станции и расположились на поляне, на краю оврага. Задымились костры, в котелках забулькали щи, каша и другие гениальные изобретения рода человеческого. Обедали, как полагается, лежа кружком на животах. Особый восторг вызвала обугленная печеная картошка. «Эх, жизня, и когда ты похужеешь!» – повторял я про себя, услышанную где-то фразу.

Спели оду картошке. Эта песня, считающаяся пионерской, на самом деле является старой скаутской песней.

Принялись за контрабандистов. Ожеребились: нам досталось быть контрабандистами, МОРСу – пограничниками. Игра проходила в лесу, в пересеченной местности. Надо было через «границу» пробираться в «город», минуя три линии пограничников. Кого поймают, отбирают галстух, и он выбывает из игры. Если треть контрабандистов проберется в город, то они выиграли, если меньше – проиграли.

Я полз на брюхе, зарывался в валежник, скатывался в овраги, прыгая через канавы, но, тем не менее, скоро лишился галстуха. Вообще, мы проиграли, но это ничуть не портило настроения.

После этого было еще много походов: и однодневных, и с ночевками. Я уразумел, как ставить палатку, как делать матрац из еловых лап, как разводить костер под дождем, обстругивая сучки, и на сильном ветру, выкапывая печки в бровке оврага. Только зубная щетка из сосновой палочки, рекомендованная в «Юном разведчике», у меня не получалась. Расщепленный ее конец напрочь сдирал всю кожу с десен при первой же попытке сунуть ее в рот. Зато, я оказался лучшим лазуном в отряде. Когда нужно было влезть на сосну или на два поднятых над головой посоха, чтобы разглядеть дорогу, всегда посылали меня. А горбатенький Ягминович оказался лучшим бегуном, и его всегда посылали, когда надо было кого-нибудь догнать.

Моему энтузиазму к скаутизму немало способствовало то обстоятельство, что на смотру в отряде герль-гайдов я обнаружил Машу Угримову, притом, в полной форме! Но вот, какой казус произошел через два месяца после моего поступления. 23 апреля – день Георгия Победоносца, попросту, – Егорьев день. В этот день был назначен не просто смотр, а парад. Погода выдалась ясная, но холодная. Пришли в летней форме, с голыми коленками. К этому времени, мы получили роскошную штаб-квартиру на Раушской набережной, в двухэтажном доме, с большим двором и садом.

В саду воздвигли высокий флагшток. Нас построили вокруг него в каре. Явился какой-то не просто священник, а чуть ли не архиерей. Скаутмастеры столпились вокруг знамени, поднять его было доверено Володе Гептнеру. Знамя комочком взлетело на мачту, после чего Володя должен был дернуть за шнур, развернуть его. Но, как-то он слишком щеголевато дернул (была у него такая слабина), реп-шнур (веревочка) за что-то зацепился, затянулся узелком, и… знамя не развернулось. Пришлось служить молебен перед комочком.

Потом Владимир Алексеевич говорил речь. Потом долго зачитывали приветственные телеграммы от дружин из разных городов. Потом был парад моделей и гербов. Лучшим был признан щит с гербами, сделанный из спила дерева патрулем тетеревов из 2-го отряда. На нем был вырезан скаутский значок, а кругом, в медальонах, картинки из жизни святого Георгия. Это было очень красиво, но мы уже ничего не воспринимали: мы три часа простояли в строю и промерзли до мозга костей.

Начался прием торжественного обещания. Здесь, уж, никак нельзя было обойтись без знамени. Судили и рядили, как его развернуть. Выходит наш Соломончик:

– Разрешите доложить. У меня в патруле есть скаут, который очень хорошо лазает.

Подходят все начальники ко мне:

– Долезешь?

– Попробую.

Я полез на мачту. Руки, ноги окоченели, зубы выбивают дробь, а самолюбие подгоняет. На высоте 4 аршина и 8 аршин были укреплены растяжки, на которых можно было отдохнуть. До первых растяжек долез легко. Передохнув, лезу дальше. Всю слюну исплевал на ладони. Скаутмастеры стали подпирать меня посохами. Пока их было много, это было хорошо, но потом стали до меня дотягиваться только самые высокие: Африканыч – начальник 3-го отряда, Славка Райф – заместитель начальника 2-го отряда и Молекула – помощник патрульного филинов. Здесь мне стало лихо. Ну, думаю, туркам хуже было, когда их на кол сажали. А без посохов, чувствую, сползу. Кое-как долез до второго скрещения. Три аршина осталось. Но я сидел минут пять, в себя приходил. «Четыреста глаз, думаю, смотрят – наплевать, архиерей смотрит, это еще ладно, но Маша!»

Полез опять, заноз насажал, коленки и руки в крови, мачту кровью испачкал. На аршин влез и назад, сел опять на растяжки. Владимир Алексеевич кричит:

– Слезай, ты устал, все равно ничего не выйдет!

– Позвольте, еще попробую.

Но попытка безнадежна. Я уже карабкаюсь на чистом отчаянии:

– Слезай сейчас же, а то под суд чести отдам!

Слез с позором. Ну, хоть согрелся. Ничего, товарищи не смеялись, видно, слишком замерзли. Только Володя пробурчал:

– Лучше б не брался!

В эту зиму начал осуществляться основной принцип советской власти, принцип демократического централизма. В переводе на русский язык это означало: «не может быть организации, которая при ком-нибудь не состояла!» Вышел приказ, что скаутские дружины должны состоять при Всевобуче и служить к нему как бы приготовительным классом. Программа была круто повернута в сторону милитаризации. Смотры и парады, которые принимались военным комиссаром, устраивались дважды в месяц. Остальное время уходило, главным образом, на строевую подготовку. Мы вышагивали на парадах и отдавали салют красному знамени и красным командирам. Все дружины слили воедино. Владимир Алексеевич был отстранен от руководства. Скаутизм возглавил молодой скаутмастер Коля Фатьянов. Он был энтузиастом скаутского движения, но считал, что для спасения его надо идти на любые компромиссы. Ничего не помогало. В один прекрасный день скаутизм был объявлен контрреволюционным движением и запрещен, дружины распущены, часть скаутмастеров арестована.

Однако, с нами не так легко было справиться. Мы горели желанием сохранить свои убеждения, свой образ жизни. При роспуске дружины патруль рысей, как и многие другие патрули, решил самостоятельно продолжать свою деятельность.

Патрульным независимого патруля стал Коля Эльбе, старший скаут из МОРСа, отличный малый, который быстро рассеял наше недоверие к франтоватым морсовцам. Кроме него в патруль вошли: Коля Благонравов, Коля Краевский, Коля Стефанович, Сережа Гершензон, Шушу Угримов – кузен Маши Угримовой, Жука Эльбе – брат патрульного и аз, многогрешный. Мама ходатайствовала, чтобы приняли в патруль девочку из знакомого семейства – Леночку Рабинович. Девочка в патруле? Это так необычно было, что на обсуждение ее кандидатуры пошло два патрульных сбора:

– Да как же так, ведь при девчонке и слова иного нельзя выговорить.

– Меньше кружек за рукав будешь зарабатывать, – возражали им.

В конце концов, Леночка была принята. Она была очень застенчива, но, действительно, кружка для заливания в рукав воды лежала без дела. Вопрос был за помещением. После долгих поисков нашли какой-то пустой подвал на улице Волхонке. Долго и заботливо его украшали. Нарисовали Георгия Победоносца и патрульное животное – рысь. Вырезали из дерева скаутский значок. Расположили на столе скаутские книжки, аптечку скорой помощи. В углу поставили посохи. Мы решили зарабатывать деньги серьезным трудом: я перенес в штаб-квартиру, как громко мы именовали наш подвал, свои переплетные инструменты. Мы решили как следует научиться переплетному делу и потом брать заказы. Для практики принесли свои книги, я сошел за инструктора, я уже имел опыт переплета книг в подарок тетушкам. Дело пошло, и мы мечтали, как удивим родителей, принеся им свой первый заработок.

В это время возникла новая детская организация, уже по инициативе и под покровительством советского правительства – юки, юные коммунисты, – предшественники пионеров. На беду, их районный штаб помещался в одном дворе с нами. Юки скоро обнаружили наше местопребывание. Они заглядывали в наши окошки под потолком, дразнили и ругали нас буржуйским отродьем. Однажды, придя на сбор, мы обнаружили, что замок с нашего помещения сбит, книги и картины разорваны в мелкие клочья, инструменты украдены.

Поиски нового помещения не дали результатов. Узнав о нашем положении, такой же самостоятельный патруль герль-гайдов пригласил нас объединиться с ним. Два патруля образуют отряд. Скаутмастером будет их патрульная Валя Хмелева. Патрульным – Коля Эльбе и некая Нюра, по прозвищу Сам-пью-чай, которую назвали так, потому что у нее были раскосые глаза.

Мы согласились на их условия. Пропадай наша телега! Приняли девчонку в патруль, теперь приходится идти под их власть. Собирались у Вали на квартире. Она оказалась веселым и умелым руководителем. Готовясь в медицинский институт, она все больше нажимала на первую помощь. Занимались мы все вместе и очень подружились с женской командой.

Отряд просуществовал зиму, а потом распался, так как Валя заболела сыпным тифом.

Наш патруль на некоторое время приютил люксембургский посол. – Его сын – Шура Транше – был скаутмастером. Особняк посла замыкал Хлудовский тупик около Курского вокзала. Я никогда еще не видел такого великолепия. Двухсветный зал был уставлен цветами, статуями, вазами. На высоте второго этажа по нему шла круговая галерея-балкон, вся покрытая коврами. Из нее открывались двери в разные комнаты, в одной из которых мы занимались. Но вскоре, посол уехал. Мы лишились и этой штаб-квартиры.

Отец Сережи Гершензона уступил нам на один вечер в неделю свой кабинет. Знаменитый литературовед, в частности, пушкинист, отчасти, даже философ, Михаил Осипович казался суровым, хотя за его строгими словами всегда следовали добрые дела. Был он маленького роста, черен, смугл, плешив, близорук и носил нос утюгом, всегда оседланный очками. Познакомились мы и с матерью Сережи – Марией Борисовной. Она была необыкновенно красива, выше ростом своего мужа и, очевидно, очень ему предана.

Михаил Осипович, благодаря своей литературно-критической деятельности, сохранил в трудные годы приличные условия жизни. Гершензоны занимали два верхних этажа в особняке на Арбате, в Никольском переулке, названном так в честь церкви Николы Плотника и переименованном теперь, в порядке антирелигиозной пропаганды, в Плотников. Кабинет помещался наверху в мезонине и, на первых порах, поразил нас своим учёным убранством. Книги громоздились до потолка: на полках, стоявших по трем стенам из четырёх. Массивный резной письменный стол венчал такой же массивный чернильный прибор. Мне подумалось: посади меня за такой стол, пожалуй, и мне придут в голову какие-нибудь философские идеи.

Серёжа увлекался морским делом. У него были каталоги всех военных кораблей мира, и он мог по силуэту отличить английский крейсер от американского. Он знал все детали такелажа и мог без запинки объяснить, что такое грот-бом-брамсель или крюс-брам-топ-штаг. У него даже были модели судов.

Серёжина сестрёнка Наташа была ещё мала. Курносая, со стоявшими дыбом курчавыми волосами, она была похожа на негритёнка. Когда мы занимались, она резвилась в саду, всячески стараясь обратить на себя внимание: лазала по деревьям, подкидывала свой беретик так, что мы могли его поймать с балкона. Всё это вносило разнообразие в наши занятия. Но нам хотелось работать, а работы не было. Однако, с начала лета нам подвыпало счастье.