Читать книгу Блаженны чистые сердцем - Елена Арманд - Страница 21

Лидия Мариановна

Среда. 3 декабря 1919 г.

Собрались четверо предполагаемых работников школы: Варвара Петровна Иевлева – по математике, физике и химии, Екатерина Николаевна Чехова – по истории, Валериан Иванович О. – по родиноведению и организации детской общественности. Организатор – Лидия Мариановна Арманд. Говорили о задаче школы. Согласились, что она такова: помочь подросткам, с подходящими для этого задатками, выработать из себя людей, для которых жизнь есть храм и мастерская, причем, в храме они должны себя чувствовать и сопричастниками Божеству, и священнослужителями, и чернорабочими.

Уговорились, что стержнем занятий, естественно, будет в первые месяцы труд по налаживанию быта школы и общежития, надо будет мастерить полки, скамейки и пр., надо налаживать отопление; надо доставать и готовить все, что понадобится для сельскохозяйственного сезона. Из этих главных трех задач должны исходить занятия.

Столярные работы дадут почву для занятий по математике. Кстати, нынешние пятиклассники обычно не знают еще геометрии. Работа эта, так же как и вопросы отопления и вычисления перед сельскохозяйственным сезоном, дадут материал для любого отдела математики. Индукция, путь от практики к теории, введет детей в сферу притяжения математики, и после того можно будет идти с ними и дедуктивным путем, знакомя их с методами, характерными для математики. Это знакомство может быть дополнено примерами применения тех же методов в других областях, например, в диалогах Сократа.

Возник вопрос о том, как сочетать с этим подходом к предмету изучение его в исторической перспективе? Варвара Петровна предложила занятия по истории математики и математиков вести путем рефератов учащихся.

С другой стороны, работа над обстановкой ставит вопрос о ее стиле и требует осознания родного народного стиля в прикладном искусстве. Это – повод пережить историю культурного быта. Но было бы искусственно вернуться к первым его шагам. Наши практические задачи сближают нас, скорее, с эпохой домашнего ремесла в раннем средневековье. С этой эпохой и следует познакомиться, возможно, всестороннее: с ее литературой, ее музыкой, ее религиозными достижениями, с ее формами общественности, ее техникой. К этой задаче должны приспособиться практические занятия по искусству.

Историческую картину надо брать в поперечном разрезе, для нескольких стран, не разбрасываясь через меру, мощно взять страны, теми или иными сторонами близкие русским, легко воспринимаемые ими и, в то же время, достаточно разнообразные по условиям и характеру творчества. Особенно, следует остановиться на истории сельскохозяйственной техники.

Ребята, вероятно, естественно, расслоятся на: преимущественно, столяров и, преимущественно, печников. Заботы по самообслуживанию всем нужным для работы и общая ответственность за отдельные поделки даст повод сложиться подобию артели. Если удастся заинтересовать их этой формой общественности, надо будет дать им ряд бесед по истории исконных русских артелей и, если возможно, провести аналогии по другим изучаемым странам.

Относительно иностранных языков, согласились на следующее: стереотипные французский и немецкий, как общие предметы, пока вовсе не вводить. Одни учащиеся их знают, другие нет. Они, в настоящее время, не являются первоочередными. Ценнее итальянский и английский.

Итальянский язык представляет самостоятельную ценность как язык, как лингвистическая музыка. Другая его ценность в том, что он служит проводником для интуитивного постижения богатейшей сокровищницы человеческого творчества, роскошно расцвеченным окном в прошлое. Язык этот по звукам и строению предложений ближе русским, чем французский, и удачнее им дается, особенно, людям неинтеллигентной среды, так же, как ближе нам и душа итальянского народа.

Другой язык, нужный в школе – английский. Он легок сам по себе, по краткости слов и простоте грамматических предложений. Соединяя в себе элементы французского и немецкого языков, он облегчит для желающих ознакомление с последними. Обыкновенно, указывают на обратное, но экономнее учить один язык ради двух, чем два ради одного. Главное же то, что английский язык – это язык нации, которой, по-видимому, суждено на ближайший период быть нацией будущего, лидером этически-эстетического направления в науке и общественности.

Практически, важен английский язык еще потому что очень много ценных книг с него не переведены. А узко материальное соображение за итальянский и английский языки: то, что они оба могут быть лучшим подспорьем в заработке, чем французский и немецкий.

25 декабря

Нынче ночью для меня выяснилось, какого характера работу следует вести в школе мне самой. Это должны быть не классные занятия, не «предмет», а кружок. Тема его «братство».

Обстановка этих занятий представляется мне совсем интимной, всего лучше вечерком, у камина (благо, он есть в доме, который предполагается отвести под школу). Итоги этих занятий, накопляясь год от года, могут составить книгу о братстве, составленную нами сообща.

21 января

Было еще три собрания сотрудников. А помещения нет. Прежние комбинации разрушаются. Будем двигать внутреннюю подготовку, а внешнее приложится.

На беседе 9 января (на 3-й день Рождества) были Варвара Петровна, Екатерина Николаевна, Валериан Иваныч и я. Говорили, главным образом, о прогрессе занятий Варвары Петровны. Она думает, что дети будут разных уровней знания, и у всех эти знания нуждаются в обновлении. Первая задача в арифметике: дать им умение счета от простых чисел до логарифмов. Геометрию придется взять сначала. Ее можно связать с орнаментикой мебели. Что взять из алгебры, будет видно, когда соберутся. Работа с печами – в связи со светом и теплом. Она же введет, отчасти, и в астрономию. Главная часть этих отделов будет проходиться позднее.

Обсуждали эпоху русской истории, из которой следует исходить. Екатерина Николаевна предлагает на выбор XI столетие или XV. XI век дал бы естественную связь с различными странами Европы. XV – тесно внутренно связан, главным образом, с Италией, но именно в это время складывались те черты быта и социальных отношений, которыми так долго жила Россия.

В четверг, 15-го, была с нами и Софья Владимировна. Она сообщила, в общих чертах, проект своих занятий по религии и итальянскому языку. Она думает исходить из труда и его материала, «восстановить связь куска дерева с деревом, дерева – с миром, мира – с Богом». Отсюда святость труда, ответственность за него.

Разные стороны религии вскрываются, с особой глубиной, в разных религиях. Идею космического единства лучше всего выявить через браманизм, идею эволюции жизни и формы – через буддизм, уважение к чистоте стихий и идеал воплощения чистоты в человеческой жизни, в нравственности, в ритмичности, в гармонии с миром – через парсизм. Ознакомление с каждой из религий должно сопровождаться параллелями… с христианством. Курс религии свободен от согласования с исторической эпохой, со стилем, с видами труда, эта связь была бы искусственной. Стремясь к единству преподавания, не следует все же попадать «в плен к табуретке».

Преподавание итальянского языка Софья Владимировна думает начать с попытки дать почувствовать детям чудо языка вообще, его мирового единства и его многообразия, подобного многообразию цветов. В частности, итальянский язык поможет ввести детей в стихию звука, дать им понятие о законах благозвучия.

Варвара Петровна выражает сомнение, будет ли такая постановка вопроса доступна и интересна детям? Все остальные, на основании знакомства с детьми, думают, что будет. В детстве им очень свойственен интерес ко всякому состоянию звуков. Он… улавливается… подростками… в стихах, дети увлекаются стихосложением, если их вовлечь в эту работу. Варвара Петровна вспоминает: какие неожиданные открытия дает история слов, обозначающих числа на разных языках…

В следующий раз собрались в среду 22 января.

Сначала занялись мальчиком, кандидатом в ученики. Вопрос о нем довольно трудный, он очень подходит по своему внутреннему облику. Достаточно сказать про обычное его поведение в случаях, когда на него нападает кто-нибудь из ребят: он не дает сдачи, а… Он старается…, ему противно все нечистое, он никогда не произносит худых слов, чрезвычайно деликатен и сдержан. Он очень упорен в труде. Все свободное время он читает. Но беда в том, что чтение это было до сих пор более или менее случайно, а научить его успели очень немногому. Особенные пробелы по части естествознания. Вообще, запас в представлении для 12 лет небогат. Но глазки такие живые, жажда роста так велика. По моей просьбе, он написал, кем он хотел бы быть. Это сочинение на одной страничке сначала в прозе, а потом в стихах, его вера в то, что Россию спасут. Он хочет… быть инженером. Стихи его не стихи, но в них есть занятные складные рифмы. Мал он, тщедушен, надо бы подождать, да ждать ему негде: отец его умер, а мать сгорела (завещав «молиться», да толстовская колония отбила вкус к молитве). В колонии ему душно, хоть беги, и сиротливо.

И решили мы, пусть он у нас в школе и дожидается. Он, несомненно, не может идти вровень с ядром давно наметившихся мальчиков. Но он возьмет и даст, что сможет.

Затем мы занялись установлением распорядка дня в школе. Вот, как он у нас складывается, впредь до поправок, которые, вероятно, внесет жизнь.

В 7 ч. встают, одеваются, открывают окна и собираются вместе. Поют что-нибудь простое, ясное, бодрящее. Потом завтракают, убирают свои комнаты.

В 8 ч. отправляются во двор убирать снег, колоть дрова, вообще, исполнять работу, требующую мускульного напряжения.

В 9 ч. идут заниматься умственным трудом, преимущественно, научными предметами.

В 11 1/2 посвящают полчаса заботам о домашнем хозяйстве. Общее участие в нем уменьшает на час время дежурства и избавляет от необходимости…

За обедом, к концу его или по окончании, можно попробовать читать что-нибудь эпическое, глубокое, вроде Гайаваты.

До 2-х ч., затем, советуют лежать, это необязательно, но нужно быть в покое, можно разговаривать, читать, шить.

2–3 – дети на воздухе, делают, что хотят. 3–4 – занятия, лучше всего, художественным трудом (рисование, лепка, пение и т. п.).

В 4 ч. чай с хлебом (Откуда взять его? Вот, проблема!).

До 6-ти ч. труд, ремесло.

6–7 время, предназначенное для собраний, кружков; если нет их, – для подготовки к ним, самостоятельных работ.

В 7 ч. ужин и потом время свободно до 8 1/2 ч., тогда все идут на ночную прогулку, пропитать легкие чистым воздухом…

К 9 ч. умиротворяющие впечатления: пение или слушание музыки, чтение отрывков из священных книг, рассматривание картин. После того, в тишине расходятся по спальням и в 9 1/2 все должны быть в постели.

Господи, неужели она сбудется, эта гармоническая жизнь?

В поисках помещения для школы, мы попали вчера в домик, который создан для ясной, деятельной, гармоничной жизни и работы молодых, развертывающихся душ. Это стиль ампир, близкий к античности. В нем все так пропорционально, светло, радостно, но все-таки слишком нарядно. Если бы проще, строже. Главное же препятствие в том, что там живут.

Осматривали еще Дома изучения ребенка, здание Тихомировских педагогических курсов. Об этом нельзя серьезно думать. Там гигиенично, удобно, просторно. Но лучше, пусть будет убого, тесно, нелепо. Только не эта мертвая казенщина. Разве может созреть живое дело в этих каменных прямолинейных просторах.

Будем продолжать свои поиски.

Заходила и к Касаткиным. Застала девочку одну. Посмотрела, как она… нянчится…, обледенелое стиранное белье. А руки-то просятся к смычку. Она как-то слышала наш разговор о школе и очень загорелась желанием учиться только в ней. В учении она, наверное, отстала, читать не успевает, но в ней есть свет. А с родителями ее нам не придется пока работать. Он очень слаб, вся семья совсем истощена. А мы пускаемся в плавание на утлой ладье.

Позвала художника Рыбникова. Он может понять дух школы из самой глубины. Он согласился писать и пишет по-старому, хорошему, картину «Христос и люди всех народов».

9 февраля

Всю зиму откладывали реализацию школы в ожидании, чтобы уладилась внутренняя разруха в Доме изучения ребенка. И теперь, когда пора открывать ее, мне все еще ежедневно говорят: «Это выяснится завтра». За это время заняли предназначавшуюся для школы квартиру, оказалось невозможным использовать для нее общий кредит учреждения и, наконец, обнаружилось главное препятствие: Валериан Иванович, бывший связующим звеном между нами, оказывается, не может урывать для школы от курсов ни часа, а, главное, он не верит в нее. В его глазах, нашей школе недостает стержня в лице опытного, разносторонне подготовленного организатора-педагога.

Что ж, неплохо бы иметь такого. Но всех условий не дождешься, и жизнь не ждет. Я не педагог, не организатор, не работник. Но я молюсь и иду к цели без остановок, и связываюсь только с людьми, для которых это дело – религиозное служение, и с которыми общие… Если нам это не под силу, Господь не допустит начать и затянуть детей. Пойду дальше, и да свершится воля Его. Школа прошла уже таким порядком шесть стадий.

Женя

9 марта 1920 года, Москва

Пережита зима – тяжелая, голодная, внутренне тупая. С весной опять прилив жизни и желание жить. Но перспективы, как общие, так и личные, туманны в высокой степени.

В стране голод форменный, в политике не поймешь ничего. Если к будущей зиме ничего не изменится, думаю, что в Москве будет мор, почти повальный. Психика за это время, с одной стороны, опустошилась, с другой же, как бы окрепла. Одно, к чему я очень пришла, это: что настоящей ценности и внутренней культуры надо искать не во внешнем. Вечно слышишь о душевном вырождении, о том, что так жить невозможно и не стоит. А, по-моему, в высшей степени стоит. Пока жива душа в человеке жить стоит и надо, и поменьше об этом испорченном водопроводе, канализации, недоеде (последнее, хотя, тяжко) и прочее.

Я верю, что будет и содержание, и формы, и сила, и богатство жизни. Умирает одно – родится другое. И как бы я хотела, чтобы моя дорогая, любимая страна ожила и оправилась. Я люблю ее, теперь, когда все свои и чужие готовы всячески поносить свою родину, люблю особенно, люблю Россию и верю, что ее роль в духовной жизни человечества не окончена. Пусть не чернят ее за те великие и тяжкие страдания, какие ей приходится терпеть.

Лидия Мариановна

10 марта

Некогда было писать. Вот, что было за это время. Я пошла в Губернский комиссариат к заведующей Калининой. Со мной была Бэлла, подвижница-воспитательница. Калинина ей верит и мне поверила. Сама она человек доброй воли. Сначала ей показалось, что надо заниматься худшими детьми, а не лучшими. Но я сказала, что надо помочь тем единицам, лучшим, которые помогут тысячам худших. Она согласилась. Дала я заявление и провела его на заседании Отдела трудовой школы и коллегии Комиссариата.

В первой прошло единогласно, а во второй – против Л., который хотел обвинить меня в устройстве знакомых детей, в аристократизме. Потребовал командировки детей по одному от детского дома, приема их через коллегию и т. п. Я сказала, что так мы работать не будем. Калинина заступилась. Я предложила сама объездить детские дома и посмотреть, нет ли подходящих детей. А по приему я готова кому-нибудь из коллегии показать и объяснить списки детей, но не самих детей. Согласились.

Тогда начались хождения по добыванию имения. Я забыла сказать, что раз, когда я была больна, пришел ко мне агроном Ильин и привел жену. Я сразу спросила: может быть, вас Бог привел, чтобы приютить мою школу (потому что я молилась об этом). Они говорят: «да», и рассказали, что их семья работает артелью на своем хуторе, а рядом дядин дом большой пустует, и земли он мало занимает. Посоветовали просить этот хутор и обещали помогать советом и одалживать машины.

Этот агроном очень хороший человек, рыцарь и работник, кооператор. И вся семья такая. Жена его молодая, сильная, горячая и чистая. Глаза блестят. С детства имела две мечты: работать на земле и сотрудничать в настоящей школе. Первая мечта уже 3 года как сбылась, а за второй так заскучала, что хоть бросай, с тоски по ней, первую, да и мужа, а любит его крепко. Вот она ухватилась за нашу школу и готова для нас на все.

Сынок мой, как услышал про школу в деревне, поверил в нее всей душой.

Как хорошо бы проститься совсем с городом, оградить детей ото всех зараз, полной грудью дать им дышать воздухом, тишиной, красотой и чудом.

Ездила я на хутор, познакомилась с владельцем, смотрела дом. Со стариком поладила. Он сказал: «Лучше Вы, чем другие». Простор, свобода, тишина кругом. Дом очень хорош: по стилю, светлый, просторный, обшитый фанерой, украшенный внутри русской резьбой. Хороши иконы в резных окладах. Но дом этот надо затеплить и обставить. Инвентаря не дадут. Земля запущена. Лес для рубки и покос далеко. Без лошади и коровы здесь жить нельзя. И нельзя ни держать, ни купить лошадь и корову без опытного работника.

Трудностей много, запугивают меня. Решила распутывать петлю за петлей.

Хожу по комиссариатам верст по 15–20 почти каждый день. Там, чем больше пройдешь инстанций, чем больше выполнишь формальностей, то больше их раскрывается впереди. Бывают такие нудно-жуткие сны. В этих снах, нападает чувство, что затягивает что-то вязкое. Устаешь от этого воздуха. Но с людьми ничего. Люди отзываются по-человечески.

Даня

Имея в запасе готовое помещение, мама обратилась в последнюю инстанцию, в которую ей очень не хотелось обращаться – в Губнаробраз, впоследствии именовавшийся МОНО. Она предвидела, что там она не будет свободна. Будут навязывать казённую программу, будут ревизии, придётся кривить душой – не всё рассказывать начальству. Не послужит ли это для ребят примером лицемерия? Но другого выхода не было.

В МОНО настаивали, чтобы она брала не лучших, а худших ребят из всех детских домов, из бывших беспризорников. Но ей удалось заразить заведующую отделом детских домов Крупенину, чиновника в юбке, суховатую, но не злую, идеей «геометрической прогрессии», которая могла быстро сработать именно при отборе лучших детей. Конечно, мама говорила, что будет их готовить для выполнения общественных функций. Как, в сущности, и должно было быть, то есть, для будущей жизни при коммунизме.

МОНО сказало: «добро» и утвердило маму заведующей Пушкинской опытной школой-колонией II ступени, как ныне она официально и называлась.

Лидия Мариановна

Школа утверждена. Закреплен за нами дом. Насчет земли, рассудит нас с владельцем волостной землемер, которому предложено спешно выехать. Смета подана с объяснительной запиской, учебный план – тоже с запиской. В ответ жду аванса.

Был момент срыва с воспитателями. Я смело пошла на школу в деревне, потому что мне сказали Варвара Петровна и Екатерина Николаевна, что готовы всецело ей отдаться, но в тот раз, когда я принесла им для подписи, как инициативной группе, заявление…, они, не подписав его, сказали, что связаны одна – другой школой, другая – больными родителями, и неизвестно: перейдут ли когда-нибудь совсем в школу, во всяком случае, не теперь.

В работники надеялась привлечь глубоко духовного и культурного крестьянина, сапожника-переплетчика с женой. Но жена уехала. При том, оказалось, что он один сын у родителей и отрезать себя от хозяйства не может.

Друг мой, сектантка Анастасия Николаевна, заболела тифом в Тамбове и не едет. Все это выяснилось на собрании. Я-было думала с группой детей и взрослых выехать вперед на неделю-другую, чтоб заготовлять дрова и сколачивать нары. Жить пока на лагерном положении, топить 1–2 комнаты, спать на соломе, на полу. А, на первый раз, одолжила бы дров и соломы у Веры Валентиновны.

Но наша ячейка и, особенно, Софья Владимировна решили, что нельзя требовать от подростков непосильного. Может хватить самоотверженности, да не хватить здоровья. Надорвет их такое начало, внутренне и внешне.

В тот момент заколебались мостки под школой, зашаталась она, взмахнула руками. Но удержала равновесие. Была у меня минута тоски, но Софья Владимировна вылечила. Сказала, если дело не созрело, не сбудется. А усилий не жаль мне.

Еще жду ответа от сестры. Она историчка, поэт, отчасти, художник и даровито драматизирует.

По естествознанию будет Вера Валентиновна, по итальянскому языку – я.

Дело стало главное: за пахарем. Хочет пойти (но только подручным), серьезный, простой, но глубоко духовный человек, отец одного кандидата в ученики, да не пустят его с государственной службы, из контроля.

Предлагал свои услуги очень деятельный затейник, актер, хороший огородник, да еще с женой художницей-рукодельницей. Но он несгармонизированный, бурный: все у него безумное, гигантское, «изумительное», все за него – в огонь и в воду, хвастает связями. Но этот еще не созрел душой.

Теперь ищу пахаря по толстовским колониям. Сейчас я в Снегирях. Звала Ваню. Желает нам всякой удачи, но сам не идет работать в учреждение, сколько-нибудь зависимое от власти. Говорит, лучше воспитать одного, но исключительно своими трудами. А светлые у него глаза.

Когда я бываю в колониях, вижу этот налаженный, хозяйственно-бытовой и педагогический механизм, где все зубчики привычно толкают друг друга, я чувствую, как давит мне на плечи тяжесть затеянного: как сделать это все из ничего и сделать неумелыми руками? Мечты…, надо…, волю…

Мелочи всего страшнее. Мелочами пугают и в комиссариате: «Нечего, говорят, вам делать. Нет у нас ни тарелок, ни карандашей, ни сапог. Откуда возьмете?» Я отвечаю: «Буду побираться по друзьям».

Помоги, Господи.

В последнее время чувствую нарастающую слабость, пожалуй, какую-нибудь хроническую болезнь. Устроится школа, тогда захворать хорошо: укоренишься в школе, нераздельно будешь ее.

Все-таки спросила себя: «А не скажется, что есть струны, не задетые школой, не придет тоска? – И ответила себе, – «Нет, если будешь с детьми…»

Книга о братстве, с живописью о братстве, быть может, с музыкой, их собственной. И такая же, может быть, книга о природе, книга о труде.

Женя

Чем напряженнее, чем глубже и полнее внутренний процесс жизни, тем больше стоит жить. Иногда кажется, что сейчас вершины жизни – религию, любовь, искусство, – видишь только далеко, далеко через туманную мглу повседневности, а, между тем, я верю, что это не так. Я верю, что жизнь многообразна, иррациональна, и тем она меня чарует, привлекает, за это я ее люблю сердцем и помыслами. Я все больше начинаю верить в жизнь вечную. То, что мы называем «интуицией», не есть ли это тот же опыт, но только обретенный веками.