Читать книгу В синий час - Изабо Кельм - Страница 13

После казавшихся вечностью подъёмов и спусков по травянистым холмам, ещё влажными от росы, показались наконец монастырские стены. Луна, которая всё ещё была видна на ясном, нежно-розовом небе, висела точно между двух самых высоких башен аббатства и на мгновение отвлекла внимание от убогих рабских квартир, почти всецело поглощённых пылью и грязью. Потом она услышала, как кто-то быстрым шагом приближался к ней. Это была Леандра, мать Ирины, которая в своём тонком льняном платье и с лицом мертвенной бледности, походила на привидение. Она подбежала к своему ребёнку и отняла его у Константина с силой, равной силе взрослого мужчины. Почувствовав запах матери, Ирина позволила себе упасть в обморок.

– Ирина, мой ребёнок, мой бедный ребёнок, о Боже! Пресвятая Богородица, прошу, сжалься над нами, сжалься над ней, Боже мой, моё бедное дитя! ― прошептала Леандра. Затем она пронзительно закричала. ― Кто это сделал? Немедленно скажите мне, кто причинил ей боль? Я клянусь Иисусом Христом! – Господь, сжалься надо мной за это прогрешение. – Клянусь своей жизнью, я выпотрошу вас как рыбу, вы, грязная свора, если вы не скажете мне сразу, кто изуродовал мою дочь.

Хотя рабы понимали, что слова, сказанные в пылу гнева, нельзя принимать за чистую монету, они были глубоко потрясены. Ещё ни разу они не слышали от неё, что она действительно думала о них. Они привыкли к её тихой вежливости, к мимолётным взглядам, которые только изредка могли скрыть глубокое презрение к ним. И тем не менее, некоторые женщины, стараясь утешить её, положили руки ей на плечи, но Леандра резким движением стряхнула их. Ни в коем случае она не хотела, чтобы ей сейчас напомнили, что она зависела от такой помощи.

Слёзы Леандры текли по загрязнённым щекам Ирины и очистили раненую кожу. Когда они вблизи рассмотрели кожу Ирины, все задержали дыхание. Что произошло ночью? Все, кроме Константина, шептались друг с другом. Замешано ли здесь проклятие? Кто будет следующим? От Леандры не ускользнуло молчание Константина, и она крикнула на него:

– Говори, собака, ты знаешь что-то! Посмотри на неё! Моя маленькая девочка избита до полусмерти, и может быть, произошло нечто ещё худшее. И ты не хочешь мне сказать, кто с ней это сделал? ― Захлёбываясь рыданиями, она зарылась лицом в шею дочери.

– Замолчи же наконец, Леандра, ты привлечёшь внимание монахов, и кто их знает, как они на это посмотрят. Они увидят, что твоя дочь больше слоняется по городу, чем находится на работе и могут её ещё хуже наказать.

При этих словах Леандра замерла и посмотрела на него покрасневшими глазами.

– У меня свои предположения, что могло произойти с твоей дочерью, но для этого я должен сначала провести расследование. Прошу, Леандра, разреши мне, наконец, положить её на спальное место, чтобы мы могли приступить к её лечению. Ты всё равно сейчас от неё не выведаешь ни одного слова.

Константин снова поднял избитую девочку. Его сердце или то, что от него осталось, было разбито. Он всегда относился к ней, как к дочери. Его собственные четверо детей погибли при пожаре. Это были три мальчика, из них двое близнецы, и девочка, которая была его любимицей. Никто не мог объяснить, почему сарай вдруг начал гореть, когда дети собирались доить коров. Они хотели принести своей беременной матери свежее молоко, как словно ниоткуда вспыхнул адский огонь. Услышав, что от её детей остался лишь пепел, она также потеряла ещё не родившегося ребёнка. Тяжёлая утрата сломила её дух. То, что осталось, были апатия и боль, подобные медленной ампутации. Так случилось, что Константин, как только узнал, что новорождённое дитя Леандры вырастет без отца, самовольно взял на себя роль отца для ребёнка, хотя он за это с самого начала пожинал только неодобрение Леандры. Недоверию молодой матери он не придавал никакого значения. Он любил Ирину, но ему очень редко удавалось выразить свою отцовскую привязанность – Леандра постоянно умудрялась поручать Ирине какие-то задания или рассказывать ей истории из Библии, когда Константин хотел заботиться о ней. После многих лет пребывания в лагере рабов она всё ещё никому не доверяла. Константин относился к этому с большим пониманием и терпеливо ждал, что она, может быть, изменит своё мнение относительно них. Но её ненависть ко всему там и одержимое стремление защитить свою дочь быстро сделали её и Ирину посторонними.

На рассвете Константин дал указание другим рабам снова приступить к работе, чтобы не привлечь внимание. Он понёс Ирину к квартирам. Солнечные лучи согревали голые ноги девочки, и лёгкий ветер сдувал с её лица пряди волос, липнувшие к щекам. В ветвях дубов заливались пёстрые каменные дрозды и наблюдали за людской процессией любопытными маленькими глазками.

Леандра увидела закрытые глаза и блаженную улыбку своей дочери и предалась панике. Конец близок, подумала она, подталкивая Константина, чтобы заставить его идти быстрее. О, Господи Боже мой! Что я буду делать без моей дочери? Если она покинет меня, я к ней присоединюсь. Они заплатят за это. Кто-то должен быть наказан.

В квартирах рабов никого не было. Большинство цыган уже было на полях. Остальные, в основном пожилые женщины и дети, слишком слабые для тяжёлых работ, были заняты на кухне или занимались другими домашними делами. Подойдя к её спальному месту, Константин так бережно положил девочку на её циновку, как будто он впервые дал матери её новорождённое дитя. Как только он принёс бадью с колодезной водой, Леандра грубо приказала ему покинуть комнату. Она должна сейчас освободить свою дочь от грязи и крови, и это неприлично видеть молодую даму раздетой. Константин слегка поклонился, чтобы скрыть раздражение, и молча вышел из комнаты.

За последние несколько минут Леандра приложила все усилия, чтобы сохранить спокойствие и больше не показывать своё внутреннее смятение. Было и так достаточно скверно, что она в присутствии других рабов потеряла самообладание. Это никогда не должно повториться! Но теперь, когда её Ирина, её плоть, испачканная кровью и грязью, одетая как прокажённая, лежала перед ней на циновке, Леандру одолело отчаяние. Она упала на колени и зарыдала. Эта обновлённая атака на её душу уже вскоре повлекла за собой один из её частых приступов кашля. Чем судорожнее она хватала ртом воздух, тем больше она досадовала на свою собственную слабость, что опять вело к ещё более изнурительному кашлю. Смерть бы её забрала, если бы она не услышала внезапный крик «Мама». Сию секунду приступ прекратился. Она лежала на боку, задыхаясь, как свежепойманная рыба на берегу. Наконец-то ей удалось снова повернуться к Ирине, чтобы задать ей все вопросы, которые вертелись у неё на языке, но к её удивлению девочка всё ещё лежала в том положении, в каком Константин оставил её. Леандра ведь отчётливо слышала крик Ирины. Может быть, её дочь бредила? Это было бы хорошим знаком. Несмотря на то, что дыхание у Ирины было настолько неглубокое, что неопытный глаз мог легко принять её за мёртвую, её разум, по-видимому, ещё функционировал. Леандра вздохнула с облегчением. Её дочь разговаривала с ней, даже если только на подсознательном уровне, и в данный момент этого было достаточно.

Ирина тем временем, с тех пор как Константин её внёс, пребывала в своеобразном междумире, где не существовали никакие страдания и не имелось порядка между пространством и временем. Она находила странным, что она могла смотреть на земной мир сверху. Там были Влад и Раду, которые сумели незаметно убежать с работы на виноградных полях, когда до них дошла весть о состоянии Ирины. Она чувствовала то же, что чувствовали её товарищи по игре, которые видели её, покрытую грязью и кровью, в рваном платье, и так впервые соприкоснулись со смертью. Всё же она узрела ещё нечто другое, нечто необъяснимое. В то время как Раду должен жить до глубокой старости, но остаться неженатым и бездетным, то маленький Влад скоро умрёт. Это должна быть внезапная смерть, столь же неожиданная, как пощёчина матери.

Потом её поглотил густой туман, и она вдруг оказалась в монастырской столовой. Там она увидела монаха Кирилла, который стоял в полутени и пристально смотрел на что-то из высокого арочного окна. Как и все другие монахи он носил окладистую бороду и был одет в чёрное облачение. Его тёмные волосы были заплетены в короткую косу. Ирина чувствовала его страх, его отчаяние, его ненависть, но и что-то ещё, чувство, которое она ещё не совсем понимала. Вновь её окутал туман, и вновь она очутилась у своей матери в рабской комнате.

С большим любопытством она разглядывала своё изувеченное тело, которое неподвижно лежало на циновке. Она растерянно обнаружила, что матери уже там не было. Она же хотела заботиться о ней, её омыть! Девочка смотрела и смотрела, пока жалобный стон в заднем углу комнаты не привлёк её внимание. Там лежала Леандра, трясущаяся в одном из самых сильных приступов кашля, при которых Ирина когда-либо присутствовала. Страх овладел Ириной. Её мать лежала при смерти. И хотя она безтелесной чувствовала себе свободнее и счастливее как никогда прежде, она знала, что ей нужно бежать из этого измерения, чтобы помочь Леандре. Ирина закричала изо всех сил, но это был безмолвный крик. Ни один звук не смог вырваться из её гортани, и как она ни старалась, все силы ни собирала, она не смогла пошевельнуться, в то время как её мать всё сильнее задыхалась. В этот раз она умрёт, умрёт от разбитого сердца. Это моя вина. Я не должна была выходить из монастыря. Теперь я лежу на циновке, грязная и покрытая кровью. Мамино сердце не выдержит видеть меня в таком состоянии. Я буду виновна в её смерти.

Когда она вдруг спросила себя, кто и по какой причине нанёс ей эти раны, она снова почувствовала всю мощь, всю силу своей боли. Она молилась, чтобы только не вспомнить, и вдруг опять увидела со своей циновки свою мать, как она задыхалась при каждом вдохе. Ирина едва могла что-то различить, потому что засохшая грязь на ресницах мучила её глаза режущей болью. Это было безнадёжно. Она не могла пошевелить даже пальцем, не говоря уже о том, чтобы подняться. Что я должна делать, Великая Мать? Почему ты меня покинула? Затем она увидела два ярко-зелёных огня – первая из многих встреч с ними. Они напомнили ей глаза волка, которого она как-то видела во время страшной зимы. Тогда она легко кивнула себе, как в глубоком понимании с самой собой, и крикнула: Мама! Вслед за тем её одолела тяжёлая темнота, подобная сну, от которого она очнётся лишь на следующий день.