Читать книгу В синий час - Изабо Кельм - Страница 17

Жители Яссы никогда ещё не видели такого весёлого праздника. Девушки были ещё прекраснее, чем в прошлом году, платья ещё разноцветнее, песни ещё страстнее, а главное, Ирина была среди них. В этом году, 12 июля всюду царила вездесущая любовь. Рабские лагеря, находящиеся в непосредственной близости, праздновали вместе. Крупные землевладельцы осуществляли надзор, но за полночь были так же пьяны, как и рабы. Для торжества было избрано дикое грушевое дерево. Со своими прелестными листьями оно стояло посреди сочно-зелёного поля, словно Божий дар. Свои плоды оно ревниво защищало острыми шипами. И всё-таки оно протягивало свои ветви, словно приветствуя рабов, которые, пев песню, шли навстречу ему под красным свечением заходящего солнца. Это была печальная песня, исполняемая ими. Их пение походило хору изгнанных из небесного царства ангелов.

Константин шагал впереди, сопровождаемый по обе стороны двумя юными девушками, и аккомпанировал себе на старой виуэле. Остальные, двигаясь за ними, затянули всем знакомую цыганскую песню.

Уставной царь боярского рабского лагеря, Александру, должен был изготовить большой крест и установить его перед грушевым деревом. Двое его старших сыновей несли по иконе с изображением Биби. Рабы из монастыря были крайне удивлены, что рабы бояр владели чем-то подобным. Ни аббат, ни один монах не позволили бы такого варварства на своей священной территории. Но robi boiereşti сумели находчивым образом сохранить свою культуру настолько, что даже ещё знали толк в ремесле изготовления икон своих святых.

Александру был мужчина на сороковом году жизни, с длинными всё ещё чёрными кудрявыми волосами и в белой растёгнутой рубашке. Едва заметная улыбка, постоянно игравшая вокруг его губ, выражала неодолимое превосходство и глубокое высокомерие. Ему приписывают, что половина детей рабов произошли от него. Основываясь на поведении молодых, а также более старших женщин, когда они находились рядом с ним, можно было легко прийти к этому убеждению. Во время танцев каждая из них старалась как можно чаще быть неподалёку от него, чтобы он мог восхищаться их преувеличенно грациозными движениями. Женщины, однако, были не единственными, кто восторгался им. Сам боярин – его господин – ценил Александру как человека чести и доверенное лицо, в тайне восхищался им за его успехи у женского пола и в качестве лидера. Намного чаще, чем принято, он обращался за советом к Александру. Это производило впечатление на цыган всех других рабских лагерей. Только Леандра, казалось, видела, что скрывается за красивым фасадом. Александру был для неё не более чем заносчивый павлин, который может похвастаться лишь своими прекрасными перьями. Всё же, это не было единственной причиной, почему она избегала его, как кошка воду. Она чувствовала исходящую от него опасность, не для себя, а для своей дочери. Про Ирину много рассказывалось, она знала об этом и всегда гордилась тем, что красота дочери превзошла её собственную. В то же время она была убеждена, что Александру, вне сомнения, должен был услышать много хвалебных речей в адрес дочери. И кто однажды привлёк его внимание, тот не мог больше жить свободно, пока он не осуществит свою волю. Но Леандра должна была также втайне признаться, что её дочь и Александру могли бы быть превосходной парой, и их дети были бы самыми красивыми в стране, краше, чем молдавские, валахские и турецкие принцы вместе взятые. Тем не менее она предчувствовала, что другая судьба ожидала Ирину; она не будет влачить жалкое существование жены этого хвастуна-помощника боярина. Нет, Леандра должна всеми средствами помешать тому, чтобы его влечение к её дочери не достигло того уровня, который она сама не была бы в силах побороть.

И Леандра оказалась права. Интерес Александру уже давно пробудился. Ирина была причиной того, почему он сегодня обвязал вокруг своих стройных бёдер искусно вышитый платок, в который он воткнул фальшион, свой острый короткий меч. Сегодня и рубашка была растегнута почти до пупка, так что его сильно покрытая волосами грудь и золотая цепь с крестом, которую боярин подарил ему за верную службу, были ясно видны всем.

Александру был коллекционером. Но собирал он не сексуальные контакты с женщинами, а количество самых красивых девушек, влюбившихся в него. Он любил сводить с ума девушек до такой степени, что ни у какого другого мужчины даже не было шанса конкурировать с ним. Чаще всего он терял к ним интерес тогда, когда девушки начинали пожирать его глазами.

Когда он вбил крест перед грушевым деревом, цыгане впали в экстаз. Поблизости дерева был разожжён большой костёр. Как только огонь разгорелся ярким пламенем, дети бросили в жар несколько кусков пирога. Нечто варварское и грешное было в этом акте, такое редкое и ценное просто бросать в огонь. Никто не знал, откуда эта традиция брала своё начало, всё же они не чувствовали ни сожаления, ни печали о сожжённом пироге, так как эта церемония показывала: смотрите сюда, мы не владеем ничем, мы не носим обувь, наши дети бегают голыми, но мы достаточно богаты, чтобы, не проронив ни слезинки, позволить себе кинуть пирог в огонь. Когда догорел последний кусок, небо окрасилось лиловым цветом, и поздняя жара расстелилась над полем. К рабам присоединились боярин и его деловые партнёры, все вместе они поприветствовали Александру. Заодно явились несколько молодых мужчин купеческого сословия и несколько невоспитанных дам, которых уговорили присутствовать на цыганском праздновании.

Вскоре спиртное лилось всё в большем количестве, танцы становились всё более дикими. Ирина была самой обворожительной на этом празднике. Золотистый свет заходящего солнца мерцал на её волосах, делая её похожей на волшебницу. Каждым из её движений она словно порождала дальнейший порыв ветра, который вздымал её расписанное цветами одеяние, заставляя её уподобиться вихрю цветов. Её публика ликовала и свистела, созерцая это великолепие. Она была для них олицетворением свободы. В особенности для одного из её зрителей она значила больше, чем только грациозная цыганка. Он держался особняком во время всего торжества. Никто не обращал внимания на таинственного незнакомца, смотревшего на Ирину с таким восхищением, какое проявляли особо благочестивые монахи при поклонении Деве Марии. Если бы кто-то только догадался, кто явился там в их середине, это означало бы немедленный конец этого Дня Святых Петра и Павла.

Он был с первого мгновения пленён ею. Страсть и магию он искал и нашёл в ней и то и другое. Она была его большой любовью с первого взгляда. Восхищение и боль одновременно ощущал он, видя её в её танце, как она зачаровано, с закрытыми глазами, плавно и босиком, кружилась вихрем по влажной траве. Она была чудом природы, и он должен был владеть ею. Не так, как другие мужчины брали себе, что им нужно. Не с ней. Её тела не было достаточно. Его он желал поглотить, быть с ним навеки. Руки и ноги были слишком худые, а грудь ещё маленькая, но он лелеял бы её, и из её тела сотворил бы картину, скульптуру, более прекрасную, чем всё другое, что когда-либо могло созерцать человечество. Когда образ достигнет совершенства, он впитает в себя её душу. Он был уверен, что между мужчиной и женщиной нет взаимопонимания, однако ему это было безразлично. Но обладать её душой, очаровать и разобрать её до мельчайших деталей, чтобы раскрыть единичные компоненты её существа, это дало бы ему намёк, подсказку для понимания того, кто или что сломили эту девушку. Он увидел это с первого момента. Невидимый шрам поразил её сердце и медленно распространялся на остаток её тела. Пока ещё не слишком поздно. Сам шрам не заживёт снова, только побледнеет. Он знал из опыта – сломленый дух производит интереснейшие черты характера. Скоро она будет принадлежать ему.

Для Ирины этот праздник означал всё то, в чём она нуждалась уже три года. Сила и чувство власти пронизывали всё её тело, когда она танцевала вокруг костра. Всё же, это был танец со смертью. Тёмная тень покинула её, но гримаса этой тени подстерегала её на горизонте, в каждом листе грушевого дерева, в лицах её зрителей. Когда Константин заиграл медленную музыку, Ирина находилась одна на поле рядом с гаснущим огнём. Ветер подул сильнее, и грушевые листья заиграли свою собственную мелодию. Хотя она не пила вина, она чувствовала, что была пьяна, пьяна от душевной боли и любви присутствующих людей. Как засохшая пустыня при первом ливне она поглощала каждое чувство, ибо эти чувства давно стали чуждыми ей. В последние годы она изо всех сил пыталась заглушить каждую человеческую эмоцию. Всё же допустить теперь чувствовать то, что каждый присутствующий здесь чувствовал, было настолько потрясающе, что у неё не было другого выхода для этого эмоционального состояния, кроме как выразить его в танце. Благоговение заставило её протянуть руки к небу, словно ожидая ангельской руки, которая привела бы её к Богу. Чувство любви охватило её. Она раскачивалась беспредельно медленно взад и вперёд. Боль затаилась в её закрытых глазах, полуоткрытых губах, покрасневших щеках. Когда от порыва ветра длинные волосы упали на её лицо, она наконец открыла глаза и устремила взор на небо. Там, между тысячами небесных тел, она ясно увидела только одно – два светло-зелёных огня, наблюдавших за ней. Ирина не могла вспомнить, где она уже видела этот оттенок зелёного цвета, но это видение было достаточно сильным, чтобы освободить её от транса, очистить от чувств других людей. Она знала, что оказалась на опасной территории, из которой не так легко выйти. Поэтому она направилась было к матери, но остановилась на полпути. Она увидела тень за стволом дерева. Это была тень мужчины. Странное восхищение охватило её, когда казалось, что этот силуэт пожирает её своим взглядом. Но прежде чем она смогла сделать шаг вперёд к дереву, Александру встал перед ней, уперев руки в бока и разглядывая её блестящими глазами. Ирина была так ошеломлена, что уставилась на него с полуоткрытым ртом.

– Ну! Иль у тебя язык отнялся? ― спросил Александру и рассмеялся.

Она, наконец, сумела закрыть рот.

– Не хочешь ли ты меня поприветствовать? Я полагаю, что ты знаешь, кто я.

– Тебя зовут Александру, и ты работаешь у боярина.

Александру ответил громким смехом. Некоторые женщины, сидящие со своими детьми на земле и в связи с материнством не принимавшие участие в торжествах, озабоченно посмотрели на обоих.

– Совершенно верно, дитя. Что ты ещё знаешь обо мне?

– Я знаю, что ты мне как раз преграждаешь дорогу.

Несмотря на своё крайнее смущение, Ирина взглянула прямо в его глаза. Он же, напротив, потерял самообладание при её словах. Даже его улыбка исчезла. Женщины, сидящие рядом, с тревогой посмотрели на Александру. Они знали его необузданный темперамент.

– У тебя огонь пылает в крови, вероятно, твоей белокурой матери, да? Ну это в сущности недурно, только ты должна знать, где ты можешь дать волю этому огню.

Затем он тихо добавил, наклоняясь к ней и положив свои руки на её плечи: ― Ты можешь выпустить на свободу свой огонь у меня. Поверь мне, у меня он никогда не угаснет, ибо ты знаешь, ― теперь он подошёл так близко, что коснулся щекой её щеки, ― мой огонь ничуть не уступает твоему.

Ирина сделала шаг назад и сказала: ― Ты лжёшь. Огонь погашается другим огнём. Следовательно, я была бы рано или поздно твоей погибелью. Будь в следующий раз осторожен, и знай, где давать волю своему огню. ― С этими словами она вырвалась из его рук и повернулась идти. Её глаза коснулись грушевого дерева. Тень исчезла.

Уходя, она, к своему великому удивлению, не ощутила страха, только желание унизить этого человека по имени Александру. При мысли, что ей удалось что-то в нём сокрушить, она почувствовала глубокое удовлетворение. Это желание поколебать уверенность в себе других людей, должно ещё долго быть её особенностью. Что эти действия могут иметь последствия, об этом она не задумывалась. И хотя она не оборачивалась, она не могла воздержаться от улыбки при мысли, что теперь Александру будет стоять как человек, который получил свою первую пощёчину. Но она никак не ожидала, что Александру вовсе не стоял просто так и смотрел на Ирину, когда она удалялась с высоко поднятой головой. Он уже не был молодым юнцом, чтобы обижаться на слова ещё полуребёнка. Быстрым шагом он пошёл следом за ней, подхватил её и понёс на руках. Ирина вскрикнула. Она огляделась и увидела только лица, которые были странно размыты. Все смеялись и смеялись, указывая на неё пальцем. Ей было одновременно и жарко и холодно. Паника поднялась в ней, не позволяя произнести ни звука. Всё это уже когда-то происходило, но когда? Откуда ей было известно это чувство безвластия, бессилия?

Александру понёс её к почти полностью догоревшему костру, и Ирина отдалённо слышала, как он громко крикнул, что кто-то должен играть музыку. Ему сразу же повиновались. Александру поставил бледную Ирину на землю, чтобы тут же вплотную притянуть её к себе. Он плавно двигался в такт мелодии, принуждая её положить свою голову ему на грудь. Хотя Ирина всё ещё с ужасом размышляла над тем, какого рода воспоминания Александру мог у неё вызвать, ощущала она в то же время одно ей ещё незнакомое покалывание в нижней части живота и между её бедрами. Было странно приятно отдыхать на крепкой мужской груди. Она чувствовала себя защищённой и умиротворённой. От него пахло солью и землёй, и это привело её сердце ещё больше в волнение. И когда его сильные руки скользнули вниз по её спине и остановились на поясе, она издала тихий вздох. Музыкант играл последний аккорд, и Александру, приподняв её подбородок, крепко, до боли, поцеловал в губы. Раздался тихий смех, и тут на неё обрушился весь кошмар когда-то испытанного. Вся Вселенная, казалось, неистово кружилась, и люди вокруг неё уподобились хохочущим демонам. Это была её мать, которая оттолкнула Александру и подхватила её, прежде чем она без чувств упала на непримиримую землю.