Читать книгу Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики - - Страница 14

Что-то сломалось в душе Владимира. Главное было то, что он не считал себя изменщиком. В очередной раз проводил Евдокию и старался заснуть, но сон не шёл. Когда он ещё только дружил с Галкой, когда та была девчонкой, она жадно хотела уединенных встреч. Теперь же интимную жизнь она считала вынужденным действом брака, и он начал сомневаться, так ли ей было хорошо с ним?

Простая баба, Евдокия, делала с удовольствием всё, что ей хотелось делать, всё у неё получалось просто и естественно, как будто это всё так и должно быть, как она это делает. Внешне спокойная и невозмутимая, с плавной и неторопливой походкой и такими же неторопливыми движениями, она вся преображалась, когда прикасалась к нему, она становилась подвижной, непредсказуемой в своих поступках. Активность ее была беспредельна. А вот с женой всё было как раз наоборот, шустрая в жизни, в постели её движения тормозились, движения становились как в замедленной киносъёмке. Он слышал и не однажды, что если один из супругов начинает сравнивать свою половину с кем-то, то это уже начало конца семейной жизни. Сравнивание – это путь познания и самосовершенствования, выбор лучшего, в последнем жена проигрывала по всем статьям простой бабе. Прекрасная Дульсинея вносила разнообразие и в том, в каком виде она представала перед ним. Постоянно добавляла какие-то мелочи, отчего Владимир понял, что даже мелочи могут разжигать страсть.

Однажды она спросила его: «Володя, а если бы я сама к тебе не пришла, ты бы приударил за мной?»

– Нет, – ответил он.

– Что, так бы без бабы всё лето и прожил?

– Да, – так же коротко ответил он.

– Жалеешь, что встретился со мной?

– Нет. С тобой я много что понял.

– Что именно? – спросила Евдокия с чисто женским любопытством.

– С тобой, Дуся, я мужиком стал, – сознался он.

– Как это мужиком? – засмеялась подруга.

– Понял, что могу приносить радость женщине, как женщина мне. Мы поженились, жена ничего не знает, я такой же. Когда я дружил с ней, мне тогда было с ней гораздо интересней, всё в первый раз, всё неожиданно, всё захватывающе интересно: первый поцелуй, сама, наверное, помнишь, как это всё происходит первый раз и что чувствуется при этом. Потом, когда поженились, мы начали, как считали оба, нормальную супружескую жизнь, её это устраивало, я считал, что всё так и должно быть. Правда, мне этого было мало, но жена убеждала, что я должен считаться с её желаниями и не настаивать.

Когда у меня случилась коротенькая связь с другой женщиной, то у нас это всё было коротко, она наскучилась, я хотел сильно. Вернулся домой, пытался изменить жену, но она оказалась верной себе. Это такое деликатное дело, что грубости нельзя проявлять, спросить не у кого, а если спросишь, начинают смеяться, приходится до всего доходить практикой, а это у меня уже можно назвать изменой.

– Надо бы, милый, тебе до жены до баб походить, – посоветовала Дуся и тут же засмеялась.

– Ты что веселишься?

– Да вроде заколдованного круга, – надо учиться и учиться нельзя, из-за спины выглядывает измена. Когда я бываю у своего благоверного и вижу, дай им бабу, растерзают, такими жадными глазами глядят, что не по себе становится. Волю отобрали, но хотя бы раз в месяц баб к женатикам пускали бы. Они там от дури такое творят…. Посмотрю я на наших мужиков и мне кажется, что это быки, утром встали, поели и ушли на пахоту, после работы, если не пьют, то пришли, поели, на бабу и спать, – и так изо дня в день. Получки и авансы – пьянки, лишние неприятности, а то тюрьмa или мoгилa, у нас как? Мужик вмазал, и то за ружье хватается, то на мотоцикл садится, хoрoнят- то, если не силикозника, то трaгичecки пoгибшeгo.

Зная, что им скоро расставаться, они как пассажиры поезда случайно встретившиеся, которым скоро расставаться навсегда, вели задушевные разговоры, доверяя друг другу такое, что в других случаях они бы не решились высказать. Они, как бы исповедовались друг другу и снимали с себя невидимый душевный груз, который иногда становиться нести не под силу. Они не боялись быть не так понятыми, многое, из того что рассказывала ему Евдокия, она больше не могла здесь никому доверить из-за боязни, что этот разговор пойдёт дальше. Она рассказывала, а он внимательно её слушал до тех пор, пока ей самой не надоедало говорить и до тех пор, пока в ней не начинало загораться желание перейти от слов к ласкам.

– Да! Что бы я делал без тебя, Дульсинея в пьяной общаге? – шептал Владимир, – ты мне стала затянувшимся праздником и боюсь, что после него у меня останется длинная – предлинная грусть.

– Володя! – взмолилась Дуся, – не трави душу. Выключи свет, давай полежим, молча с тобой ни о чём не думая.

По дороге домой она ему вполголоса поведала: «В ремесленном у нас работала кастеляншей не то цыганка, не то еврейка, Инесса Павловна, умела она гадать на картах, нам, ссыкушкам, было тогда интересно знать, что нас ожидает. Однажды она сидела у нас, и девчонки упросили её погадать нам, я уже не помню, что она другим говорила, но когда раскинула карты на меня, то быстро собрала и замолчала. Я спросила: «Что же мне выпало?» Она помолчала и тихо сказала: «Плохо, девка, плохие карты тебе выпали, больше плохого у тебя будет, чем хорошего». Как я её ни пытала, что же это за плохое, она мне ничего конкретного не сказала, мол, она и сама не знает, знает одно, что карты плохие. Когда с Кехой всё это случилось, тогда я и вспомнила гадание. Кеха – это плохое, а ты – это хорошее, как в ненастье солнышко, лесное солнышко с горячим лучиком, который меня согревает».

– Да, нет, Дусенька, ты солнышко.

– Ты для меня солнышко, я для тебя, – прошептала она, – жить хорошо, Володя, когда душа и тело согреты ласками.

Не стал он ей рассказывать, что еще до армии, когда они первый раз приехали в Иркутск, с другом однажды оказались на железнодорожном вокзале, и там ему цыганка за десять рублей предсказала, что до 30 лет у него не будет семьи. Семью он завел, если бы Евдокия не рассказала ему о гадалке, то он бы и не вспомнил, что тоже однажды за червонец пытался проникнуть в будущее. Вместо этого он рассказал про свою yмeршyю соседку.

– Рядом с нами жила одинокая женщина, звали ее, как и тебя, Евдокией, я её звал тетя Дуся. Чтобы хоть с кем-то дорогой разговаривать, она брала меня в лес, места она знала в лесу как грибные, так и ягодные и в любой год была и с тем и другим. Однажды она меня позвала съездить на Онон за черемухой, я знал, что там змей видимо, невидимо. Она меня успокоила, когда я ей сказал, что я бы поехал, но очень боюсь гадючек. Она улыбнулась и пообещала мне, что не только ни одна меня не укусит, а ни одна мне даже не встретится. Я ей поверил, поехал. Перед кустами черемухи она меня остановила и велела подождать, сказала, что пойдет и прогонит всех змей. Ждал я не долго, но, когда она позвала и мы рвали черемуху, я действительно не встретил ни единой гадючки. Мало того, когда я ей сказал об этом, она мне сказала, что я вообще могу их не бояться, пока не сгниет белый камень. Вспомнил я о ней на службе, а служил на Дальнем Востоке, где змей очень много и за все время я не повстречал ни одной! Вроде бы в разную чепуху не верю, но тут даже не знаю, что и подумать?

– А я верю, – прошептала Дуся, – когда ты уедешь, пойду к твоей хозяйке, пусть поладит, снимет тоску – кручину.

Жила Евдокия по улице Советской, он жил на квартире у Марины Егоровны по 2-й Горняцкой, а провожал он её по улице Красноармейской. Раньше, как говорили старые люди, по названию улиц можно было быстро узнать тот город, в котором эти улицы были. Этот же городок был безлик, если бы кто-то перечислил все улицы, да и не только этот городок не имел лица, даже старые потеряли свои лица. Улицы с одинаковыми названиями были во всех городах и посёлках. В каком городе не было улицы Ленина? В Иркутске одни Советские улицы перевалили за десяток. В любом городе можно было встретить улицы Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Кирова, Коммунистическую, Советскую, Партизанскую, Пролетарскую и т.д.

Не доходя улицы Советской, они попрощались, он встал в тень и дождался, когда в её окне загорелся свет. Удостоверившись, что она дома, пошёл к себе, вернулся и сразу уснул.

Свои дела, связанные с практикой, студент запустил основательно, отчёт даже не начинал писать, документы не собирал, поэтому решил бросить работу за неделю до конца практики. Когда он об этом сказал Евдокии, та заявила что уйдёт на больничный тоже на неделю.

– Как на больничный? Да ещё на неделю? – удивился он.

– Уметь надо, – засмеялась Дуся, – можно иметь больничный не болея.

В отгул уходить вместе с тобой – подозрительно, лучше я заболею дня за два раньше твоего расчёта. Внезапно её лицо озарилось, и она спросила Владимира:

– Володя, если я тебе сделаю бюллетень на недельку, ты останешься? Я сама выйду на работу, ты дособираешь себе материалы, отдохнёшь, выкопаешь бабке картошку, да и со мной побудешь…

– Давай, – ответил он, не задумываясь, так как сам хотел попросить какую-нибудь справку на шахте, ну а бюллетень! Где ты его возьмешь?

– Да есть у меня подруга, работает врачом, однажды я оказала огромную услугу её мужу, потом мы с ней сблизились и иногда, когда мне надо, она мне помогает «заболеть».

– Что это за услуга?

– Избавила от тюрьмы, от огромного срока. Года четыре назад у нас на шахте закрыли в бытовке туалет, а на улице уборная стояла без дверей, дело было под вечер, и я пошла за штабель крепёжника. Сняла штаны, сижу и оглядываюсь, вдруг вижу, парень идёт ко мне.

– Кто такая?

– А ты кто такой? – спрашиваю зло, – сама надернула штанишки, а он глаза таращит и спрашивает:

– Что ты здесь делаешь?

– Я ему, – золото промываю! Он мне суёт под нос удостоверение и говорит, – пройдёмте со мной. Завёл меня в кабинет главного инженера и там выяснил, что пописать ходила. Вышла, смеюсь, домой поехали, я мастеру рассказала, как меня чуть не посадили. Мастер, вижу, побелел от моего рассказа. Потом уже узнала, что там милиция засаду устроила, нашли шахтовое золото, спрятанное в пробных мешках, ждали, – кто придёт за ним. Меня после спрашивали, рассказывала ли я кому о своём задержании. А я им – про стыд свой рассказывать? Мастер этот после как бы случайно познакомил меня со своей женой, пригласили к себе на гулянку, мы с его женой понравились друг дружке и подружились. Он мне не говорил, я не спрашивала, но не маленькая, догадалась, что к чему. Мужик её, когда не пьет, – золото, но вся беда шахтеров, что часто пьют до поросячьего визга, а когда он напьётся, у него тогда не маячит, а так как пьет почти не переставая, то у жены хроническое неудовлетворение, и чтобы не страдать, завела себе любовника. Иногда она со мной делиться своими бабьими заботами, проблемами, посидим, иногда вмажем по соточке поплачемся друг дружке и вроде легче становится. Не злоупотребляю своим знакомством с ней, но, когда надо иду, и беру. Как – то раз взяла, а она диагноз написала по латыни, мой начальник прикопался, – чем это я болела? Я ему говорю, – бабской болезнью, мало ли их у нашего брата, а сама пошла и спросила, что она там за латинская болезнь? Теперь пишет по-русски, понятно. Бабёнка хорошая, но вот тоже не повезло с мужиком.

– Дуся, как послушаю тебя, так у меня создаётся впечатление, что у вас в городке редко кто живёт нормальной семейной жизнью.

– А оно так и есть. Мужик напьется – не может, а баба пьяная – дырка чужая, а гужбанят здесь так, что назавтра не помнят, что накануне было.

– А Кеха твой, он красивый? – внезапно спросил Владимир.

– Тебя чуть ниже, меня выше, чернявый, шустрый, как стоптанный валенок, за что и сел. Черт знает, чем он взял за живое, чем-то понравился, видно судьба. Были ребята и лучше его, а вот понравился именно он из всех. Была я девчонкой, какой, ты уже знаешь, главное сохранила себя для него и вела себя с ним девочкой, которая всё видит и чувствует первый раз. Забеременела быстро, а тут он пьяный дурак приревновал и за нож схватился, я испугалась, аборт сделала, ничего не сказав ему об этом, он даже и не знает. Жду его, иногда мне кажется, что зря. Он запугал, я запуталась, из-за лишних разговоров даже никуда не езжу. Летом путёвок не достать, но зимой бывают даже бесплатные и дорогу оплачивают, но …. Беру отпуск еду к нему на свиданку, вернусь и сижу дома, если не вызовут на работу, отсыпаюсь. Приеду, реву. С ним я как корова, которую бык топчет раз в год. А я же не корова ….

Держать Владимира не стали, и расчёт произвели быстро, следующая за расчётом неделя проходила в темпе. С утра он ехал в шахтоуправление и собирал материалы, помог бригадир и работники из маркшейдерского отдела, которым он иногда помогал. На шахте был до обеда, с обеда дома писал отчёт. Дуся приходила так же, когда было темно.

– Влюбилась я видно в тебя, Вовка, капитально, – объявила она, – а ты не влюбился?

– Привык. Наверное, мне тебя будет сильно не хватать, буду тосковать.

– Бросай, милый, свою и сойдёмся, – предложила она вдруг.

– A Кеха?

– Да ну его, недоделанного, – бросила она и замолчала надолго. Помолчала, смахнула слезинки и сказала со вздохом: – Нет! Видно, помаячило счастье, и только-то.

В этот день, когда она ему рассказывала о своей юности, шёл дождик. Он, то стучал громко в крышу времянки, то затихал, скоро послышалось журчание ручейка в неглубоком кювете, который проходил рядом с времянкой. Во времянке было тепло и светло, вернее стоял интимный полумрак, который располагал к откровенному разговору и сладкой дрёме.

– О чём ты думаешь, милый?

– Обо всём и ни о чём, Дуся, разные приятные мысли, как бабочки, порхают в голове, а я не могу ни одной поймать или остановить, не могу сосредоточиться, – ответил он, приоткрыв глаза.

– А ты не думаешь, что нам скоро расставаться?

– Об этом я не хочу даже думать, Дусенька, – ответил он. – Сердце кровью обливается, когда представлю, что мы расстанемся, привык я к тебе, Дусенька.

– Проводи меня, милый, у меня завтра дела, хочу выспаться, а завтра и приду пораньше, и уйду попозже.

Пока сходил туда и обратно, Владимир, вымок весь, хоть и проливного дождя не было. Если бы сам всевышний пролетал над городком в эту ночь, то кроме нескольких тускло – светящихся фонарей никого и ничего не заметил бы. Пролетающий не обнаружил бы признаков жизни, даже собаки, укрывшись от дождя, не лаяли, было темно и сыро. Шёл Владимир прямо по лужам, их не было видно, и один раз в кромешной темноте чуть не налетел на столб. Вся сибирская глубинка была такой – не устроенной, не освещённой, и вся была краем бездорожья. Ни дорог, ни нормальных квартир, ничего запоминающегося, хотя золота, одного золота, было добыто из недр столько, что каждый мог быть миллионером, но золото несло населению не благополучие и процветание, а бесчисленные силикозные смepти и yмирaниe природы. Везде и всюду золото обогащали цианидом – опасной дрянью, всюду хвостохранилища oтрaвляли речки. А вокруг золотодобывающих шахт лес вырубался на десятки километров, и никто его не собирался восстанавливать.

Проводив Дусю Владимир вернулся домой, лёг и задумался. Скоро дождик убаюкал его и приснился ему институт, будто сдает он географию. Билет, который вытащил, он абсолютно не знал, и старшина батареи, которому вышел отвечать, вкатил ему три наряда вне очереди. Пошёл он драить полы в казарме и по дороге встретил Томку, она ему, взяв под козырёк, сообщила, что вышла замуж и ждёт ребёнка. Проснулся, посмотрел на часы, время было вставать, бежать на автобус и ехать на шахту. Небо было в тучах, дул ветерок и довольно свежий.

Отчет его о практике продвигался успешно, как и сбор материалов. Ребята из маркшейдерского отдела насиньковали чертежей и у него отпала необходимость их копировать. Насиньковали различных паспортов и проектов. В плановом отделе он поулыбался женщинам и получил все копии планов, таблицы, тарифы и должностные оклады. За литр водки получил удостоверения: крепильщика, бурильщика и все остальные права за исключением прав взрывника. Все права он получал обучением на курсах вне рабочего времени и проявил при этом знания не менее чем хорошие.

Вечером Дуся принесла бюллетень, заверенный круглой, гербовой печатью, по которому значилось, что он скоро заболеет и будет амбулаторно лечиться от острого респираторного заболевания…. Другой бланк дала ему чистый, с печатями.

– Этот на всякий случай, если захочешь «поболеть», например, на каникулах. Пока «болеешь», картошку Марине выкопаешь, да и мы подольше побудем с тобой. Хоть и не надышимся, но всё же…

Написав отчёт, он продолжал появляться в управление, где толкался часа два, три, когда его спрашивали: – Что материалы собираешь? – он утвердительно качал головой и показывал на папку, с которой не расставался.

Через день дождь закончился и, едва земля подсохла, принялся копать хозяйке картошку, погода после дождя установилась чудесная, но осень чувствовалась уже во всём. Всё давно отцвело и отпело, всё вызрело или вызревало, в лесу с ягодников с шумом срывались отяжелевшие рябчики, зайцы, видимо, чувствуя, что это не охотник, не спеша покидали лежанки и неторопливо убегали от Владимира. Новые грибы не появлялись, старые засыхали на корню, чернели и радости от находки не вызывали. Владимир их срывал и накалывал на сучки берёз и осинок, а подберёзовики встречались со шляпками величиной с большую тарелку.

Когда Владимир собирал материалы для отчета, Евдокия работала в первую смену, это их устраивало. Барометр Евдокии предсказывал дождь.

– Где это тебя, Дуся, угораздило получить перелом?

– А что у нас на шахте негде? Выехала во вторую смену, сапоги мокрые, а на – гора трубу прорвало и лесенку залило, ступеньки обмёрзли. Я и покатилась по лесенке на заднице, если бы только скатилась, то синяками может быть и отделалась, а там на моё несчастье оказалась железячка, она вмерзла в лёд, нога и попала в эту вмёрзшую петлю. Я слышала, как кость хрустнула. Теперь вот на память мне досталась боль перед непогодой.

Всё складывалось самым лучшим образом. Он написал отчёт и отдал его на проверку главному инженеру, который считался руководителем практикующих студентов, тот взял отчет и спросил: – Торопишься?

– Да нет, – ответил Владимир.

– Дело в том, что дня на два, три я уеду в область, могу проверить после возвращения, это тебя устраивает?

– Вполне, мне нужно перечертить схему вскрытия месторождения, да и кое – что по мелочам собрать, – ответил Владимир и теперь мог любому, кто бы заинтересовался его задержкой с отъездом, сказать: – сдал отчёт на проверку, а главного в область вызвали, жду.

Предыдущие годы он постоянно торопился и был вечно обязан и вот вдруг, он никому не обязан, и никуда не торопится. Первое, что ощутил, это полную пустоту в себе. Первый раз он ни от кого не зависел.

Это была свобода, которой он до этого не знал, первый раз он не знал, что ему делать, как убить время. Поговорил с хозяйкой, взял у неё ведёрко и пошёл в лес. Километрах в пяти от городка виделась тарелкообразная впадина между сопками, где он не был и поэтому сразу направился туда. Дороги накатанной не было, чтобы можно было доехать хотя бы на мотоцикле, да и ходить было далековато без протоптанных тропинок. Часа через два он был на месте. Берёзы, осинки и молодые сосёнки с молодой порослью багульника встретил он, и стал подниматься на самую высокую точку водораздела, посмотреть оттуда на открывающийся простор. Когда поднялся, попал на ковёр брусничника с красной и крупной ягодой. Кругом, насколько было видно с высоты, тайга покрывала сопки, которые напоминали огромные, застывшие волны, небо, затягивала белёсая пелена, которая сулила изменение погоды. Налюбовавшись местными красотами, начал собирать ягоду. Брусника была кисточками, и было её много, так много, что он, не торопясь, набрал ведёрко, сожалея, что взял маленькое.

Набрал ягоды и сел на плоский камень. Первый раз у него не было радости отъезда и не было предвкушения радости от встречи с Галкой. Он уже стал понимать, что великой, всезахватывающей любви у него не было. Вся его любовь с Галкой была ничем иным, как разжиганием у него страсти женой, и дозированием этой страсти. Он постоянно хотел её тела, её ласки, и он получал всё это, но строго отмеренными порциями, как солдатскими пайками, которые не приносили перенасыщения и позволяли держать его в постоянном желании. Как в солдатском рационе, в их жизни с женой не было ничего лишнего, не было никаких разносолов и деликатесов, ничего остренького, всё, что только жизненно необходимо и без добавки. Поэтому, отведав запретного, его потянуло к Евдокии, а вот душа его стремилась всё больше к Томке.

Томку он не желал, он хотел её хоть изредка видеть и хоть изредка слышать её голос. От Тамары на него нисходила, как божья благодать, и она несла ему душевное спокойствие. С ней ему становилось так же хорошо, как в детстве, когда он болел, и рядом с ним находилась мать.

Ветерок дул на него, когда он возвращался. Ветер нёс запах дыма и запах жареной картошки и чем ближе он подходил, тем запахи становились гуще. Отсыпав полведра ягод для подруги, остальную ягоду он понёс хозяйке, которая обрадованно заахала.

– Где же ты, сынок, натакался на нее? – спросила она, – да какая хрушкая! (крупная).

– Я ваших мест, как они называются, не знаю, но нашёл, если дождя завтра не будет, ещё принесу.

– Ты бы себе, сынок, оставил, – сказала хозяйка, на что он со смехом сказал:

– Куда я это всё дену?

– Ну, спасибо, уважил ты, сынок, нынче меня старуху! Спасибо! Спасибо и Дусеньке, что тебя отправила ко мне. Дай вам бог здоровья и счастья.

Он часто размышлял, – как назвать Евдокию? Шлюxoй она не была в полном понимании смысла этого слова. Искать мужика заставляло отсутствие мужа и желание иметь удовольствие. Может быть, имея мужа, она бы завела и любовника, если бы мужа ей перестало хватать, главное в ней отсутствовало желание часто менять партнеров. Проституткой тем более её назвать было нельзя, – она не брала денег. Любовницей? Тоже не подходила, не была и подругой. Когда он её спросил, она ответила, – любовницей зови, я, кажется, влюбилась в тебя.

– Что же, Кехе отставка?

– А кто мне запретит любить сразу двоих? Тебя сейчас, его потом буду, так, пожалуй, будет лучше для всех нас.

Дуся пришла со стороны ограды: – Какие-то мужики стоят недалеко от твоей хибары и базарят, пришлось через огород идти, – объяснила она. Заметила ягоду и спросила:

– В лесу был? Хозяйке принёс?

– Был, это я тебе оставил, разделил вам с Мариной, нашёл много, если завтра дождя не будет, то схожу, ведра два наберу.

– Меня возьмёшь?

– Спрашиваешь! Комаров уже нет, да и там постоянно ветерок дует.

– Всё, идём, а сейчас давай-ка перекусим, ходила к подруге прямо с работы, кое-что достала. Пока шла, встретила знакомых, поговорили, и уже к тебе надо, даже домой не стала заходить. Поставь чайник, – попросила Евдокия и принялась накрывать на стол.

– Это что у тебя?

А чёрт знает. Что начальство жрёт, и я решила тоже попробовать. «На склад же заходила, редко хожу, но иногда бываю, если не ходить, то и забудут, что я есть на белом свете», – объясняла она, нарезая что-то вкусное на газетку. Какой-то голландский сервелат, секретарь на него лапу наложил, еле выпросила килограммчик.

– А это что?

– Польский окорок специального копчения, тоже чуть ли не со слезами на глазах просила, – улыбалась Евдокия. Выпивать будем?

– А что у тебя?

– Какой-то албанский коньяк, дешевый, но, говорят, лучше нашего.

– У тебя что, везде подруги?

– Где мне надо, везде есть, – ответила она, – на том и живу. Что тебе, милый надо, всё могу достать.

Хоть и поужинал он уже, и не считал себя чревоугодником, но поел ещё раз, попробовав деликатесов, которые ест местное городское начальство.

– А губа у вашего секретаря не дура, – засмеялся Владимир, испробовав всего понемножку.

– Надо полагать, что в общепитовской столовке есть не будет за общим столом, ему в ресторане накрывают отдельно на отдельном столике. Иначе нельзя, милый, он же слуга народа.

Что-то исчезло из их близости, не было прежнего единения, которое несло им наслаждение.

– Проводи, наверное, меня, милый, – попросила она, – дорогой договоримся, что нам завтра делать.

– Ты не на работу?

– Карпулиха мне смену должна, пусть отработает, я с ней договорилась, – сказала и выложила все свёртки, положив в сумку банку с ягодой.

– Ты что не берёшь дефицит?

– А что их взад, вперёд таскать, если завтра в лес пойдем, возьмём, да бабку завтра угостишь. На улице дул ветерок, звёзд не было видно.

Назавтра они собирали бруснику, дул ветер, срывался дождик, но только срывался, настоящего дождя не было, иногда в разрывах туч показывалась горячее солнце. Часа через два, когда они набрали ягод, решили перекусить. Опустились под скальный выступ и нашли место, где ветра не чувствовалось.

– Нет, милый, это не лето! Попка стынет, не посидишь. «За ночь кое-что придумала», – сказала и замолчала.

– Что не продолжаешь? – спросил Владимир.

– Хочу с тобой побыть несколько дней не расставаясь, сегодня всё ещё раз продумаю и завтра скажу, – когда мы с тобой проведём медовую неделю.

Больше они не захотели оставаться и в затишке, ягоду он унёс к себе. «Пойду провожать, донесу прямо до твоей квартиры», – сказал Владимир и пошел к себе против ветра, который начал усиливаться.

Поделив деликатесы, Владимир отнес их вместе с ягодой хозяйке.

– А это что? – спросила она.

– Это? – спросил он, ухмыльнувшись, – это, Марина Егоровна, вам лисичка отправила.

– Хозяйка заулыбалась: – Спасибо, спасибо лисичке, не забывает старуху. Дай ей бог здоровья да счастья. Тебе огромное спасибо за ягодку, там же брал?

– Там, – ответил он.

– А лисичка – то запаслась?

– Какая лисичка? – спросил Владимир, сразу не поняв, что хозяйка его шутку обратила всерьёз.

– А которая мне всё это отправила, – улыбнулась Егоровна.

– Запаслась, – сказал он и даже покраснел.

– Ну и хорошо, ну и, слава богу, – сказала она и сообщила, – покатала, сору почти нет, хорошо рвёшь ягодку.

Вечером он рассказал подруге: «Хотел пошутить над бабкой, когда нёс твои деликатесы, я ей сказал, что это вам от лисички. Она меня и спросила: а сама лисичка ягодки набрала? Запаслась? Пришлось сознаться, что запаслась. Видимо, знает про нас с тобой».

– Знает, и оберегает. Марина мне лучше матери и лучше любой подруги, так что знай и помалкивай, она болтливых не любит.

– А ты что к ней не зайдёшь?

– Зайду, – пообещала Евдокия, – я её не забываю, захожу. Немножко помолчала и сказала: – Пока шла и думала, как хорошо бабе не работать, а заниматься чисто бабскими делами. Вот поженились бы мы, родила бы я тебе сына, себе дочку, любила бы вас всех, заботилась, ухаживала. Ты бы зарабатывал деньги, чтобы нам всем хватало, были бы счастливыми.

Дуся не была красавицей, в полном смысле идеальной красоты, для этого она не подходила хотя бы своей нестандартной фигурой, при её росте она уже имела некоторый избыток в весе. Груди её рельефно выделялись в любой одежде. Личико было более кругло, чем овально, дугообразные брови она выщипывала до необходимого излома и подкрашивала от летнего выгорания на солнце. Кудряшки ей были накручены подругой крупнее, чем остальным, и были они темно-бронзового с цвета.

– Хна и басма, – объяснила она, – цвет этот мне больше нравится. Карие глаза обрамляли пушистые и длинные ресницы. Нос прямой и небольшой, губки, особенно ярко накрашенные, походили на несколько вытянутое сердечко. Все её формы были чуть-чуть больше идеальной нормы, причём в лучшую сторону, и подчёркивали её индивидуальность, придавая женщине неповторимую привлекательность. Запястья тонкие, руки маленькие, нежные и ласковые, при случае могли быть сильными. Она могла постоять за себя, с мужиками могла быть, как грубой и недоступной, так нежной и захватывающей.

Однажды она сказала:

– Нам бы бабам в руках держать ничего тяжелее мужского ///, да рюмки водки, а приходиться ворочать такие тяжести, что порой кажется, что и мaткa из тебя вылазит. Иногда я так наворочаюсь с банками на работе, что и поясницы не чувствую, разве это работа для бабы? Одно, думаю, хорошо, что в 45 лет на пенсию уйду, если доживу, конечно. Вообще-то я на правительство и на государство, у которых бабы вкалывают, как мужики или ломовые лошади, в обиде, это не государство и не правительство. Баба должна рожать и быть мужику радостью. Чтобы муж не называл её коброй, а называл ласково голубкой, ласточкой. Я, баба, работаю на тарифе, и иногда получаю даже чуть больше проходимчиков, когда они бывают в пролёте, разве это дело? При этом я деньги несу в дом, а мужики же относят на водку, одни пьют с горя, что мало дали, а «дикари» те с радости, что хорошо заработали, что за жизнь? Работают, как каторжники, а получат, и пошло-поехало… Да лучше бы пожрать купили. Лучше бы мяса понабрали. К бабе мужик считает за грех идти без бутылки, а где одна, там и пьянка до соплей, собирался …ь, а как наберется, так хоть самого …, не почувствует. Уйдёт такой, да насочиняет сказок, ославит бабу на весь белый свет, хоть сам у неё даже за хохолок не подержался. А наши бабы! Соберутся вместе и слушать нечего, всё о пьянках своих мужиков, от мужиков переходят на свои нужды – заботы, аборты, нету радостей – то у баб, нету! Мужик приплетётся под мухой, после смены уставший, его интересует одно – если не напиться, то скорее на жену и уснуть, чтобы до работы проспаться. Большинство живёт в своих избушках, в одной комнате спят все, тут тихо-тихо надо, сами были маленькими и помнят, как караулили. Нет настоящей жизни, что мы считаем жизнью, – это издевательство над ней.

У вас в городе хоть есть где развлечься, кинотеатры, театры, танцульки, в хороший ресторан можно сходить или просто по городу побродить, а тут чем заниматься? Летом ещё всё же есть разнообразие, а как дожди польют, то тоска зелёная. Меня и то тогда иногда тянет на стопочку, а мужикам тогда сам бог велел. В будни пьянки, в праздники грандиозные попойки. Самое страшное то, что все мы к этому привыкли и считаем всё это нормальной жизнью.

Сейчас – осенью у нас или спи, или пей. У тебя есть мечта, – выучиться, а потом, попасть в такое же место, как у нас, тоже пить, наверное, начнёшь…. Здесь у нас тупик. Хорошо, что нынче я тебя встретила, отведу с тобой душу, а там…, что бог подаст.

– Может быть, еще тебе такого студента подаст, – съязвил Владимир, но она на это не обратила внимания:

– Нет! Судьба дважды по одному месту не ходит и обрати внимание, что за радость и смех она обязательно после пошлёт горе и слезы. В жизни чаще всего везёт дуракам и счастливчикам, а всем другим всё даётся поровну. У меня в зарядной всегда тепло, заходят всякие, иногда зайдут и забудут, что я там есть и такое выдают, что в голове с трудом укладывается.

В ней самой рядом уживалось такое, что у Владимира с трудом укладывалось в голове. Отборные ругательства и зрелые суждения о жизни. Ласки и чуткость, с жестокой хитростью. Искренность и скрытость, и много еще разных противоположностей уживалось в Евдокии, не мешая друг другу, и это скоро казалось ему в ней чем-то естественным и неотделимым от нее, как, например, белая кора неотделима от берёзок. Она не скрывала своих пороков, своих недостатков и говорила: «Люблю я, милый, полениться. Может быть, когда у меня будут дети и я буду матерью, исправлюсь, но чувствую, что пока дождусь своего каторжника, то обленюсь в корень». Люблю книжки про любовь и жалостливые, чтоб слезу вышибали, такие, когда читаю, то реву. Наревусь, и мне легче становится. Иногда меня выпить тянет. Тогда я беру бутылочку и пью одна. И как бы предваряя его вопрос насчёт мужиков, тоже сказала откровенно, стала чаще хотеть мужика, видно в самый возраст вошла, иногда, когда невмоготу станет, то сама себя …., но это не то, совсем не то, что с тобой. Бог создал на земле всех парами. От зечек слышала, что они сами с собой там вытворяют. Нет, мы люди и должны утеху искать по-человечески, с людьми.

Баб я предупредила, чтобы были готовы меня подменить дня на два, вволю намилуемся и расстанемся. «В конце концов, всему приходит конец», – сказала и отвернулась, явно прослезившись.

Помолчала и спросила:

– Там у тебя что-нибудь осталось выпить?

Владимир достал бутылку.

– Ты что совсем не пил?

– А что надо было? – спросил он с улыбкой.

– Давай налей по маленькой, а то на душе что-то тоскливо, – предложила, Евдокия, тяжело вздохнув.

Разлил, открыл баночку консервов и спросил:

– За что?

– За нас с тобой, я за тебя, ты за меня, – сказала и дотронулась слегка своим стаканом Владимира.

Выпили, коньяк обжёг горло, сардинки сняли жжение, через некоторое время ясность в голове помутилась, и тепло разлилось по груди.

– На сегодня, милый хватит, побережём силы для …. Она хотела видимо сказать – для прощания, но помолчала, подбирая слова, не подобрала, и махнув рукой, сказала, – пойдём.

– Ты, милый, один не боишься ходить?

– Боюсь, – ответил он. Было темно, и она не видела его улыбки.

– Что же ты мне раньше не сказал? Одна бы ходила, – почти шёпотом сказала Евдокия, – может уже вернёшься?

– Зачем? Я тебя провожу, потом ты меня проводишь, потом я, – так мы с тобой до светла и доходим, – засмеялся Владимир, – я есть мужик, боюсь или нет, но я обязан, а меня соседка, помнишь, я тебе про змей рассказывал, и от хулиганов заговорила.

B обыденной, человеческой жизни время – благо и зло. Когда преступник заканчивает срок, он торопит время, преступник, ожидающий кaзни, хочет, чтобы время, если не остановилось, то двигалось не так быстро, время радости мелькает мгновениями, время гoря движется со скоростью улитки. Так кажется, а время течёт размеренно и монотонно с самого сотворения мира. Время для Владимира и Евдокии отсчитывало секунды приближая момент разлуки.

В природе мажорное настроение сменялось минорным, голубое и безоблачное небо вначале как бы набросило вуаль на лик солнца, которая постепенно уплотнялась и темнела. Владимир знал, что облачность будет темнеть, затем из этой рассеянной влаги начнут образовываться облачные, дождевые сгустки, они сольются и надолго обложат небо, начнётся нудное осеннее ненастье, которое усилит тоску разлуки.

– Счастливый ты, Володя, – проговорила Евдокия вместо здравствуй.

– В чём?

– В дождь поедешь, а дождь на дорогу хорошая примета.

Владимир заметил: – я бы хотел уехать в прекрасную, солнечную погоду, почему не солнце, а дождь – хорошая примета?

– Так говорят, – ответила Евдокия, раздеваясь. Сняла пальто и платок, осталась в халате, халат был великолепен. Заметив, что Владимир его рассматривает, она, как манекенщица, несколько раз повернулась и объяснила, – подруга достала по блату, на весь район штук десять привозили. Покрутилась и спросила: хороший?

– Халат не знаю – хороший или нет, но ты в нём бесподобна, и мне охота разглядеть, что там под ним.

– Ты что, забыл?

– Да, нет! Но именно этот халат вызывает такое желание.

– Погоди, милый, времени у нас больше, чем достаточно. Давай перекусим, я день пробегала и с обеда у меня и маковой росинки во рту не было, – предложила Евдокия и принесла из кухоньки сумку.

– Что ещё раз на складе была?

– Не! Сегодня была в подсобке у Ирки, что работает в магазине около нас.

– А твою подругу там не проверяют?

– Даже часто, но она тоже не первый раз замужем, там у неё такая захоронка, что и с собакой не найти, – засмеялась Дуся.

Заговорили о дефиците в магазинах, Евдокия объяснила своему другу:

– На всех, Володя, все равно не хватит, как говорят орсовцы, не стоит дразнить народ этой малостью, там на центральном складе пасутся: горком, горисполком, шахтоуправление, не говоря уже о самих орсовцах, их родне и нужных людях. Попадёт чуть-чуть в магазин, а Ирке, моей знакомой, тоже жить надо, зарплата-то мизер, она дефицит заныкает, одну часть продаст своим же подороже, другие ей тоже что-то взамен достанут, так крутятся и живут.

– А что твоя Ирка честно работать не может?

– Почему не может? Может! Только честно на одной её зарплате будет жить как доходяга. Рискует Ирка конечно, но, как говорят, цель оправдывает средства, всё в доме есть и одета, как картинка, а на одну зарплату, милый, она бы походила на огородное пугало.

– Ты, может быть, Дуся, знаешь, почему все ловчат, вместо того чтобы честно работать?

– Знаю. Честно служит только верный пёс, если самый главный наш партиец хочет и может есть самое лучшее, носить самое лучшее, то почему другие, которые имеют к этому касательство, должны себе отказывать? – вполголоса говорила Дуся, накрывая стол. У нас здесь начальство скублилось, скумилось, попробуй что-то не дать нашему профбогу! Путёвки начальник ОPСа тогда ни за что не получит.

– А причём, Дуся, профсоюзник шахты и ОPС?

– Ты что, милый, с Луны упал? Все путёвки идут в шахтоуправление, а кто отдыхает? Всё начальство города и несколько проходчиков для замазки глаз, путёвки-то в основном льготные, должны по ним отдыхать шахтёры, а отдыхают люди, которые шахту и в глаза не видели. Но, зато эти люди делают колбаску, коптят рыбку, хорошо пьют и вообще чем-то ублажают шахтное начальство. Не будь, миленький, наивным, у нас здесь и в области, начальство живёт только для себя на деле, и на словах для народа.

Она помолчала, а потом высказала сокровенное:

– Если бы, Володя, можно было, то бросила бы свою работу к чёртовой матери и занялась бы работой на дому, я шью отлично, вяжу и вообще рукодельничаю, хотела бы я взять в помощь двух, трёх баб, научила бы их, и мы бы зарабатывали намного больше, чем в нашем «ателье», но…. Нельзя. В ателье портачить можно, а шить красиво нельзя.

– И шла бы в ателье, – улыбнулся Владимир.

– Чтобы этой дуре заведующей подчиняться! Люблю выдумывать, а там, я знаю, как они шьют, туда ни за какие коврижки не пойду, а дома налогами задавят, да еще или капиталисткой, или эксплуататоршей звать будут, так что лучше не высовываться, а по зернышку своё клевать и жить спокойно.

Владимир кивнул на стол и спросил: – так значит?

– Да, милый, как говорится, дашь на дашь, то свяжу, то сошью, – так и живу и, думаю, дальше жить буду. Давай садись, а то время идёт.

До своей первой производственной практики Владимир Коршун, как оказалось и в чём он себе признался, видел всю жизнь как бы со стороны, и действительность видел чужими глазами. Где все недостатки были или пережитками прошлого, или же брюзжанием граждан несогласных с советскими порядками, которые, как всем известно, были самыми лучшими и самыми правильными в мире. Выросший в бедности и привыкший обходиться минимумом, даже не благ, а средствами существования, он надеялся на свое светлое будущее, которое, как он теперь видел, не такое уж светлое. Его будущее – мастер. Мастер в шахте был самым бесправным человеком, на которого сыпались шишки со всех сторон. Рабочие его мaтeрили и требовали зачастую невозможного. Так, если бы он распределял порожняк между всеми поровну, сорвав этим работу скоропроходчиков, ему бы начальство, если и не открутило жизненно важного органа, то уж премии бы лишило на все сто процентов.

А чтобы подняться выше по служебной лестнице, для этого нужно иметь… Что иметь? Над этим он тоже думал и решил, все таки образование и его упорный труд сделают продвижение возможным.

– Любимый, – прошептала Дуся, назвав его любимым первый раз, – мне столько ласковых слов даже Кеха не говорил, когда на охмурял меня на свиданиях, а какая баба не любит ласковых слов? Вроде бы когда молодые дружат, растрачивают весь запас ласковых слов и пожив вместе муж зовёт любимую, – коровой, а она его, – алкаш несчастный. Каждая баба любит красивый комплимент, нас можно охмурять ласковыми словами, за них бабы могут мужикам прощать многое. Ласковый и заботливый муж с твердым инструментом для ночных забав – это, любимый, главное для бабы.

Слегка поколебавшись, Владимир спросил: «Почему – любимый?»

– А что тебе не нравится? – в свою очередь спросила Дуся.

– Нравится, – сознался Владимир, – но если и не обязывает, то толкает на что-то серьёзное в отношениях к тебе.

Евдокия улыбнулась: – Не забивай себе голову, любимый, ведь это я сама к тебе пришла, разреши мне перед расставанием любить и быть любимой. Пусть это всё будет моим капризом.

Поначалу чувство измены жгло Владимира, и он даже думал о разрыве с Евдокией. Однако их интимные встречи стали для него как сладкий яд: чем больше его выпивал, тем сильнее хотелось ещё. Постепенно чувство вины в измене у него исчезало, совершенно чужая и случайная женщина ему дала такое чего бы с женой, будь он ей верен, не узнал бы никогда. Он улыбнулся, вспомнив, как они с Галкой клялись друг другу доносить на себя, то есть ничего не утаивать друг от друга. Теперь это ему казалось смешным и нелепым.

– Одно, любимый, плохо, что судьба поздно свела нас с тобой, но я, как в счастье окунулась, забылась на время, а ты понял со мной, какой должна быть баба.

Он не только понял, но и осознал себя в званьи мужика. Если до Евдоким он считал любовь бестелесную главной, то с ней его мнение перевернулось.

Человек, как утверждала Евдокия, не может быть постоянно счастлив или постоянно несчастлив, такого не бывает. Заканчивается, любимый, мой светлый праздник с тобой, уедешь, наступит великий пост… Заметив, что Владимир хочет вмешаться в её исповедь, закрыла ему ладошкой рот и продолжала: «Не надо, я знаю, что ты хотел мне возразить насчёт великого поста, но он будет у меня действительно великим. Вошёл ты в мою душу, а когда мужик входит к бабе в её душу, она не кинется сразу в объятия любого другого. Даже от одной мысли о другом у меня сразу возникает брезгливость, которую надо будет преодолеть ещё в себе. Да и будет ли с другим у меня всё так ладно, как с тобой? В тебе есть что-то такое, что останавливает на тебе бабский взгляд. Ты не отталкиваешь, а заинтересовываешь чем-то, не знаю про девчонок, а баб ты интересуешь как мужик. Тогда, я как увидела тебя, так сразу сердце у меня ёкнуло, и не зря». Помолчала и вдруг сказала:

– Не знаю, Володя, насколько сильно я тебе понравилась, но одно знаю, что ты меня уже не забудешь.

Владимир молчал, и был согласен с Евдокией в этом полностью. Все, что с каждым случалось первый раз в жизни, запоминалось, если не на всю жизнь, то надолго.

Владимир видел, что, если Евдокия играла, то никогда не переигрывала, а если это была не игра, то, значит, она обладала природным тактом. Можно было это назвать и женской хитростью, но как бы не называть эту черту её женского характера, в конечном результате им было хорошо.

– Ты отдохнул, милый? – спросила Дуся, лаская его.

Во всяком случае, я готов. Хмель и возбуждение заставили её порозоветь, глаза Евдокии заблестели, о таких мгновениях она говорила: «Понеслась душа в рай!»

Предпоследняя ночь закончилась серым и дождливым рассветом.

– Давай поспим до обеда, – предложил Владимир, чувствуя, что каждая клеточка его организма просит долгожданного отдыха, сладкого сна.

Проснулся он, как очнулся от недолгого забытья, потянулся и заметил, как дневной свет проникает в отодвинутый угол занавески окна. Евдокии рядом не было, не было её и во времянке. Одевшись вышел на улицу. Темные, лохматые тучи плыли, задевая вершины сопок, а южнее городка висела сплошная завеса дождя. Было ветренно и прохладно, холодная вода и холод улицы окончательно согнали с него дрёму.

– Куда же она ушла? – подумал Владимир, растираясь полотенцем, растёрся, открыл дверь и включил электрочайник.

Вошла Евдокия с чашкой дымящейся картошки:

– Проснулся, – обрадовалась она, – я вот сварила на обед картошечки, груздей наложила тарелку. На немой вопрос Владимира, – объяснила: – Марину я к себе отправила, сама здесь хозяйкой побуду. Завтра ты уедешь, Марина домой к себе придёт, я уйду к себе и будет …

Она смахнула слезинки, поставила столик к койке и принялась его накрывать. Пообедали быстро и почти без разговоров.

– Ты часа два отдохни один, мне нужно кое-куда сбегать, Марина просила, может быть вернусь быстрее, – сказала и ушла. Владимир же завалился просто полежать, однако сытая усталость сморила его и скоро он начал летать. Поначалу он как маленький ребенок попробовал взлететь как воздушный змей против ветра, боясь подняться выше изгороди, боясь упасть и расшибиться. С первой же попытки страх исчез и каждое новое повторение полёта приносило уже не страх, а сладкое чувство свободы. Он парил, он чувствовал своё существо, и он в полёте управлял им. С каждым разом он взлетал всё выше и улетал всё дальше, полёт захватил его и вызывал в каждое мгновение чувство душевной сласти. Когда Евдокия его разбудила, сразу не мог понять, – где он и что с ним.

– Что с тобой, милый? – спросила Евдокия с тревогой.

– Со мной? – спросил он, сел и огляделся. Заставила ты меня с высот опуститься на грешную землю, летал я, Дуся, так сладко летал, что слов нет описать, как мне было хорошо, пожалуй так хорошо мне бывает только с тобой.

– Во сне летал? – спросила Дуся.

– Не наяву же, – улыбнулся он и встал.

– Это хорошо, – объяснила Евдокия, – летать хорошо.

Сырой и серый день угасал.

– Ты знаешь, куда я ходила?

Владимир пожал плечами, мол, не знаю и знать не хочу. Евдокия улыбнулась и подала ему бумажки, Владимир развернул и увидел, что это билеты, один на автобус, другой на поезд до Иркутска в плацкартном вагоне.

– Ты что на станцию моталась?

– Зачем? Просто мне выполнили спецзаказ, сюрприз мой тебе, чтобы ты не мотался по вокзалу.

– Спасибо, Дусенька, – проговорил он и хотел достать деньги.

– Не обижай, Володя, – попросила Евдокия, – ты студент, лучше мне телеграмму отправь, что доехал, напиши: «Дома».

– Дусенька, мне, понимаешь ли, неловко перед тобой.

– Не думай, милый, об этом, а думай, что это наша с тобой последняя ночка, конец нашего с тобой праздника, – сказала и пошла, проверить, якобы, запоры на домике Марины Егоровны. Вернулась с припухлыми глазами, и молча налила выпить.

– За всё прекрасное, Володя, за то, чтобы ты на следующий год приехал сюда ещё раз, – сказала и первая выпила стопку, прошептав: – Уедешь, напьюсь.

– Завтра ты, Володя, покатишь в большой город, писать будешь?

– Зачем, Дуся?

– Да, ты прав. Хоть мне и хотелось бы изредка получать от тебя короткие весточки. В жизни всё может быть, милый,– проговорила Дуся и прижалась к Владимиру.

– Да, писать не надо даже от лишних разговоров. Не надо. На следующую весну я поеду к своему охламону, может быть встретишь в Иркутске на вокзале, чтоб на тебя взглянуть краешком глаза,– попросила она. Писать я тебе тоже не могу, но как сообщить?

– Напиши мне по адресу: Иркутск, главпочтамт, до востребования, это не далеко от института, на улице Степана Разина, я туда заглядываю изредка в сберкассу.

– Денег много?

– Коплю, Дуся, на костюм, но что-то никак не копится,– со смехом объяснил он,– вроде двое, а дыр!

– Я вот, милый, удивляюсь нашему правительству. Работягам не платят, пенсионерам дают крохи, вам, если даже питаться нормально, то тоже не хватает, куда у нас деньги уходят?

– Дусенька, – взмолился Владимир,– забудем на сегодня обо всех наших заботах, давай, молча, полежим.

Дважды просить её не надо было, когда надо было полежать, причем вдвоём. Она выключила свет и легла рядом.

– Если бы мы, Дуся, с тобой стали мужем и женой, ты, наверное, не смогли спокойно спать ночами?

– Да нет, миленький,– засмеялась она,– я бы перестала быть хроником, всё пришло бы в норму и мы бы спали с тобой вполне мирно.

Потом он не мог восстановить во всех подробностях эту ночь, они с ней безумствовали, отдавая друг другу и ласки и силу.

И вот настал миг разлуки. Владимир собрался, Евдокия сказала: – провожать я тебя не пойду, через час твой автобус, я тут всё приберу, дождусь Марину и пойду отсыпаться. Спасибо, милый, за всё, а теперь иди. До свиданья. Иди, милый, и не оглядывайся.

Вечером, когда закат ярко горел над забайкальскими сопками, Владимир сидел у окошечка в вагоне поезда, ни о чём не думая, смотрел на мокрые жёлтые берёзы. Здесь ему пришла на ум мысль. «Человек, – думал он, – как магнитная стрелка, которая стремится всегда повернуться к магниту, если он рядом, если поднести к стрелке другой магнит, то стрелка начнёт метаться, пока один, наиболее сильный, не притянет её». Он и Дуся оказались стрелками, каждый между двумя магнитами, причём уже, как прежде, Галка не притягивала его, наоборот, ему казалось, что если не полностью, то своей большей частью душа осталась у Дуси. «Как она там?» – думал он. Наверное, отсыпается.

Когда вконец стемнело, он забрался на полку и произнёс: «И так, Коршун Владимир Константинович, закончилась твоя первая производственная практика». Поезд шёл на запад, вагон качало, и скоро Владимир крепко спал.