Читать книгу Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики - - Страница 6

Вечером первого сентября весь первый курс погрузился в вагоны специального поезда, и студенты отправились в Куйтунский район. Ребята познакомились ещё абитуриентами, некоторые были уже хорошо знакомы друг с другом, жили в одном общежитии во время сдачи экзаменов. Ещё до переклички собрались вместе и решили занять места в одном вагоне. У первокурсников разница в возрасте превышала десять лет. Трое студентов из группы Владимира были фронтовиками и потому на запрет – не пить спиртное, как сами сказали, плевать хотели и сразу же как только поезд тронулся, остаграммились, повторили и через час спали. Старшекурсники учили первокурсников студенческой карточной игре "Кинг". Игра не требовала сообразительности как "преферанс" и все, кто мало мальски умел играть в "66" играли на равных с учителями. Вот только бить четырьмя картами по носу проигравшим, получалось пока плохо. Зато старшекурсники делали это мастерски, лишний раз доказав, что теория слаба без практики. В Куйтун, районный центр, приехали вечером, было пасмурно, пока дозвонились до колхоза Победа, пока оттуда отправили автобусы, которые сказались простыми грузовиками, пока доехали, была ночь.

Колхозное руководство ждало студентов только через день, поэтому им ни ужина, ни жилья не было приготовлено. Примерно час их разводили по домам и устраивали на ночлег по два-четыре человека у хозяина или хозяйки. Владимир с Зуйковым попали в один дом, им постелили на полу, на полу спала вся семья, в хате, как сказали хозяева, было тепло. Тепла было примерно, как в пустыне Сахара в полдень. Четверо ребятишек и сами хозяева спали на полу покатом. Свет местная электростанция уже отключила, стелили при керосиновой лампе, которую погасили сразу, как ребята легли спать. Владимир, не смотря на температуру раскаленной пустыни, уснул сразу. Приснились ему соревнования по штанге, вроде бы он заказал такой вес, который ни разу не брал и вот вес этот он взял на грудь, вес его давит, и он никак не может сделать толчок. Штанга его давит, он обливается потом и вдруг начинает погружаться в землю, дышать не чем, и он просыпается, чувствуя, что грудь его действительно что-то или кто-то давит. Вспыхнул свет фонарика и Владимир разглядел хозяйского сына, который, приняв видимо Владимира за родителя, устроился у него на груди и сладко спал. Освободившись от ребенка, почувствовал, что тело его всё горит и чешется, а когда Зуйков посветил ему на тело, то понял, что это клопы, которые очень уж они любили свеженьких, новеньких, давить их не было смысла, так как они кишели, под утро Владимир все же уснул, а его товарищ так и промучился всю ночь без сна. Утром, а встали рано, хозяева как бы в насмешку спросили:

– Ну как спали?

– Плохо, – ответил Зуйков, – клопы заели.

– Клопы? – удивился хозяин, – а мы к ним привыкли.

– Есть трошки, – сказала хозяйка.

Село сказалось хохлацким, предки жителей села попали сюда во времена Столыпина, до коллективизации многие жили хуторами, но во время коллективизации хуторян объединили в один колхоз, хутора стали заимками.

В колхозе с весны до глубокой осени трудились рабочие самых разных предприятий области. Кроме студентов работали на своих автомашинах шофера из Ангарска, девушки из самого Иркутска, со швейной фабрики, с чаеразвесочной фабрики и еще с нескольких мелких предприятий. Этих людей специально устраивали на работу, на сезон, для поездки в колхоз, это был единственный выход, – со специалистами давать план на предприятиях, и выполнить разнарядку в помощь селу.

На колхозных полях колхозников почти не было видно, у колхозников шла уборка приусадебных участков, но это всё ребята увидели и узнали чуть позднее. Позавтракали, в столовой, организованной специально для рабочих, присланных в помощь колхозу, пошли в управу, где колхозный голова, он же председатель должен был переговорить со студентами, и вдохновить их на уборку урожая. Потом их должны распределить по бригадам и решить другие вопросы. Почти всем расселение по хозяевам не понравилось, поэтому у председателя спросили, – есть ли в колхозе пустые дома.

– Есть, – ответил он, – даже есть выбор, а зачем они вам?

– Мы, понимаете ли, первокурсники, хотим пожить все вместе, перезнакомиться между собой, да и наше подселение в семьи несёт неудобства, как хозяевам, так и нам. Может быть, кто-то решит с дивчиной побыть подольше, после надо стучать, будить хозяев, а так будет и вам лучше, все мы будем жить вместе и никого искать не надо.

Дали им на всю группу заброшенный дом, застеклили окна, подремонтировали дверь, дали матрасовки, студенты набили их соломой, выдали покрывала, и вопрос с жильем был разрешен.

Владимира и ещё такого же физически крепкого парня, Юрия Крайнова, определили на работу по погрузке и разгрузке зерном автомашины. Ангарский шофёр, как и остальные командировочные шофера себя, рейсами не перетруждали, самое большое они делали три рейса, а если на хлебоприемном пункте была очередь, то делали один-два рейса, один – это когда шоферам надо было заночевать в колхозе. А когда собирались остаться у подруг в районе, то ребят на последний рейс не брали, те уходили или в лес, или дома занимались кто чем, чаще всего играли в карты на носы.

Студенты, которым досталась работа на комбайнах, до обеда не работали, утрами выпадала обильная роса, которая перекашивала брезентовые транспортеры на комбайне. К обеду роса высыхала, и после обеда ребятам доставалось, особенно тем, кто стоял на соломокопнителях. Стояли с двух сторон на площадках и вилами уплотняли солому. Когда копнитель наполнялся, ребята жали на педаль, но солома не хотела вываливаться полностью, и тогда приходилось прыгать в соломокопнитель. Вместо аккуратной копны появлялась соломенная дорога, которая оканчивалась жалкой кучкой. Ребята работали без очков, без рукавиц, глаза воспалялись и гноились, на руках красовались мозоли и многочисленные заусеницы.

На току работали в две смены, с тока приходили в пыли с покрасневшими глазами. Если машин не было, или они ломались, студенты вручную загружали зерно из бункеров комбайнов в мешки. У каждого комбайна у бункера была площадка, на площадку возчик ложил по десять пустых мешков и двое парней быстро наполняли мешки, завязывали, и укладывали в штабель. Штабель сталкивали, и возчик – крепенький мужичок подъезжал на лошади, грузил полные мешки на бричку, а пустые забрасывал на платформу. На полевом току, студенты разгружали бричку, мешки были по двадцать килограмм, вроде бы и не тяжелые, но было их так много что после работы первое время, измотанные ребята, сразу падали и их не трогали.

Студенты были разные и отличались друг от друга, были вчерашние школьники, были отслужившие в армии, были и фронтовики, которые успели изрядно поработать. Деревянкин Александр Александрович, которого сразу стали звать Сан Саныч, был на 13 лет старше Владимира, успел три раза жениться, успел навоеваться и поработать и, если бы был диплом, то работал бы и дальше, но наступило новое время, когда в основу ставили не деловые качества работника, а специалиста с дипломом. Сан Санычу нужен был диплом, он не хотел работать в шахте и не скрывал этого. Жизнь знал с изнанки и ни чему не удивлялся.

Степан Зуйков был на два года младше Владимира и оказался заядлым шахматистом, с собой он привез пару шахмат, книги по шахматам, и карманные магнитные шахматы, с которыми никогда не расставался. Владимир играл от случая к случаю и к своему удивлению первую партию он выиграл у Зуйка.

– Ты, Коршун, по какому разряду играешь?

– По самому высокому,– ответил с улыбкой Владимир.

– Мастер что ли?

– С другого конца, Стёпа. Любитель, а разряд то ли пятый, то ли шестой. В общем самый высокий.

– Да, ну! Но если это так, то мой совет,– займись серьезно теорией, познакомишься с теорией, и я тебе гарантирую самый высокий разряд, но не с другого конца, а мастерский.

Не хочу я, Степан, ни высокого разряда, ни шахматной славы, играю в своё удовольствие, когда-то и решил обыграть своего зазнавшегося друга, обыграл и к игре потерял интерес .

– Володя, ты меня не понял. Не обязательно завоевывать высокий разряд и добиваться славы, теория создана для того, чтобы не повторять ошибок, и понять всю красоту комбинаций. Не то, чтобы Владимир послушался совета Зуйкова, а от того, что времени свободного иногда у него было много, он взялся за теорию. Ему помогал Зуйков и Владимир иногда стал выигрывать у Степана не только случайно. Больно ему полюбилось решать шахматные задачи и этюды. Проигрывал он без злости, выигрывал без радости.

– Неужели тебя, Коршун, не злит, что ты мне проигрываешь?

– А чего злиться-то?

– А вот меня, Володя, проигрыш, как спортсмена, злит, – сознался Зуек, бесит, когда я допускаю зевки и проигрываю. Во мне всё кипит и клокочет, когда получаю мат, драться хочу, но приходиться улыбаться и жать сопернику руку.

– Ну и заехал бы по морде, не копил бы зло в себе . Правда, при твоей комплекции, ты был бы чаще бит.

– Драться нельзя, шахматы игра интеллектуальная, но злость моя полезная, спортсмен должен быть злым, зло заставляет самосовершенствоваться, стремиться к победам, к реваншу в случае проигрыша. А вот у тебя этого нет. Я стал злым от бессилия, в школе натерпелся обид от сильных и наглых. Не было у меня ни силы, ни авторитета, когда мне вдруг понравилась одноклассница. Чтобы хоть как-то стать выше в её глазах, начал играть в шахматы. Пока учился, моя симпатия закрутила с другим, но к этому времени я серьезно увлекся этой древней и красивой игрой, увлечение переросло в любовь, любовь перешла в привычку и я уже не представляю себя без шахмат.

Все думали, что отправили их ненадолго, поэтому многие приехали без теплой одежды, каждый день ждали, что вот-вот их отправят в город, но сентябрь перешел середину, а об отправке студентов назад и разговора не было. Парни завозмущались:

– Мы, кажется, поступали в институт, а не в колхоз,– заявили студенты своему руководителю,– одежды теплой не взяли, деньги закончились, даже на курево нет. Вы нам внесите ясность,– или нас на днях отправят в Иркутск, или же мы будем здесь штатными колхозниками? Руководитель начал возмущаться, сама Родина отправила студентов на уборку урожая, но Деревянкин его осадил:

– Мы советские люди, будущие специалисты, а не мальчишки и претензии наши законны и обоснованы, если нам здесь ещё работать, то нам должны выплатить стипендию за сентябрь, а колхоз должен дать хотя бы фуфайки тем, у кого их нет.

Через три дня руководитель привёз и раздал стипендию, но об отправке и не заикнулся.

– Чудной вы, товарищ Торшин,– сказал руководителю всё тот же Деревянкин,– делаете служебную тайну из такого простого вопроса. Лучше скажите честно, что мы будем здесь и весь октябрь, мы настроимся на это и будем к этому приспосабливаться. Может кто-то подженится, кто-то напишет домой или даст телеграмму, и им вышлют теплые вещи, что скрывать?

Через день на доске объявления перед конторой появилась запись: "Товарищи колхозники! Поможем студентам в уборке урожая!"

Руководитель рвал и метал, грозился отправить с волчьим билетом того, кто написал этот лозунг. На этот раз с Торшиным говорил Виктор Черный тоже бывший фронтовик, но, как сам говорил, войну он только понюхал, так как призвали его в 1945 году, пока доехал, война закончилась и он служил в оккупационных советских войсках.

– Я не знаю кто это написал, но факт схвачен правильно. Вы обратите внимание, что студенты и откомандированные работают на колхозных полях, а сами колхозники кроме механизаторов, работают на себя, на своих огородах, если на огородах всё давно убрано, то на полях много чего уйдёт под снег. Может быть этого писать и не надо было, но факт есть факт. Писатель не был найден и Торшин уехал.

Однажды Владимир вернулся в посёлок поздно, шофёр заехал к подруге и задержался перед очередным запоем. На счастье ребят в столовой виднелся свет, и они вошли туда через кухню.

– Девушки, на ужин, что нибудь есть?

– Где это вас черти носили? – спросила Нина, выглянув из кладовушки.

– Да Иван нас сегодня задержал в Куйтуне, дай что нибудь пожевать,– попросил Владимир .

– Чай да хлеб,– объявила она ребятам.

– Погоди, Нина, пугать парней,– остановила её Полина, выходя из той же кладовушки,– я тут своей чернобровой симпатии кое-что оставила.

Володя,– попросила Полина,– подмогни переставить баки с водой.

Владимир переставил баки и сказал Полине, – "Накладывай, если будет невкусно, будешь сластить".

– Сахар закончился.

– Согласен на сладость поцелуев, ты согласна?

– Сейчас или, когда попробуешь?

– Давай авансом, – попросил он и Полина, ни сколько не стесняясь, подошла и поцеловала его в губы, – спросив,– сладко?

– Не понял, – удивился он и когда она поцеловала его ещё раз, произнёс, – теперь понял, но не совсем.

– Ты что пришёл ужинать или целоваться? – засмеялась Нина. Раз дивчина целует, то ужин может и подождать, так, Полина?

– Конечно, – и стала накладывать в тарелку, приговаривая, – черпаю самое густое, самое пригорелое да черное, чтобы у парня бровки были ещё чернее. Кушай, страсть люблю чернобровых.

Когда ставила ему тарелку, прошептала,– ты меня проводи, Володя, ладно.

Он кивнул и отужинав, отправил напарника домой, а сам остался. Помог девчатам приготовиться к завтрашнему утру и, закрыв столовую, Нина пошла в одну сторону села, а они с Полиной пошли в другую. Ночь была лунная, на току работала вторая смена, оттуда слышался визг девчат и песни.

– Нравишься ты мне, чернобровенький, – сказала Полина и прижалась к его руке. Давай немножко побродим. Ты холостой или женат?

– Женат.

– А я замужем. Ты счастлив?

– Да вроде бы живём хорошо, – ответил Владимир, – наверное счастлив, если любим друг друга.

– А вот у меня с мужем нет счастья, – выдохнула она, – нет у меня с ним жизни, а ведь тоже по любви сходились.

– А в чём дело?

– Запил, стал пить, ревновать, ревнует к каждому мужику, ревнует бьёт, всю любовь мою к нему вышиб, думала, что ты холост, хотела к тебе присвататься, а своего бросить.

– А я может быть тоже стану, как твой муж.

– Нет, Володя, мы бабы хорошего мужика сердцем чувствуем.

– Так ты и своего мужа сердцем чувствовала, по любви же замуж выходила.

– Тогда я девушкой была, слёз не лила, жизни не знала, да и про бабье сердце тебе сказала, а не про девичье.

Как не медленно шли, но скоро прошли село и вышли на проселочную дорогу, которая шла по краю убранного пшеничного поля. Дорога резко вправо повернула к сосновому бору, у дороги была растрепанная соломенная копна, видимо, ее сделали студенты. После он не мог ни как сообразить и вспомнить, – кто кого первым толкнул на копну? Он стал неловко целовать Полину, и она была совсем не против. Со стороны бора послышался шум автомашины и показался свет.

– Увидят, – шепнула Полина, – спрячемся на другой стороне копны.

Минуты через три, обдав их пылью и выхлопным газом, автомашина ушла в сторону села, а они остались лежать на соломе.

– Что, долго у тебя мужика не было?

–Долго, Володя, ой, как долго. Слаб мой муженек в этом деле, – прошептала она, – от этого у нас с ним и происходит вся неувязка. После службы он работал где-то на Урале на секретном заводе, зарабатывал деньги, деньги заработал, а здоровье потерял. Вначале у него всё было хорошо и нормально, после свадьбы я даже забеременела, но не доходила, был выкидыш. А у мужа его инструмент совсем размяк, сначала его лечили, а потом он узнал, что это все от его работы на Урале. Узнал, начал пить и ревновать. Первое время в трезвом виде после пьянки извинялся, а скоро перестал и стал ревновать уже трезвый. Видимо не ничего страшнее для молодого мужика, когда у него не маячит, когда рядом лежит женщина, а он не может. Жена, наверное, у тебя живет и радуется, … кто хоть из нас двоих тебе слаще?

– Полина, – вопрос твой неприличен.

Прохлада ночи давала себя знать, да и время было позднее, Полина поднялась: -Как ни хорошо, но надо идти, хозяйка, наверное, ждет и не ложится, беспокоится, да и мне завтра рано вставать. Дорогой она призналась: – А ты мне понравился сразу, как только я тебя увидела. Ты весь, Володя, простой и бесхитростный, даже соврать не смог, что не женат.

– Ну, спасибо за комплимент, – засмеялся Владимир.

– А я уеду, Володя, от мужа. Уеду или на целину, или на Север, командировка моя заканчивается через десять дней, раньше меня председатель не отпустит, я уже говорила с ним, он ни в какую, так что доработаю, дома у себя рассчитаюсь и уеду, а там…

Луна прошла по небу изрядную дугу, когда они расстались. Издали он видел, что в их доме вроде бы светилось окно, но, когда подошёл ближе, света не увидел.

– Спят уже, – подумал он, открывая дверь и его тут же обдал ледяной душ, раздался хохот да такой, что ему показалось, – грохнула гаубица.

– Подстроили, черти, да? – спросил Владимир отряхивая с себя воду, ребята зажгли лампу, включили фонарики, и он разглядел сложную блочную систему, автором которой оказался Стас, который отцепил ведро и побежал к колодцу наполнить его – не было еще двоих. Когда ведро подвесили, Юрий Смирнов пошёл на улицу караулить следующего влюблённого, чтобы охладить колодезной водой пылкое чувство загулявшего студента.

Юрий Смирнов был длинным и тощим, похожим на знак интеграла из-за сутулости. Спать Смирнов мог везде и всюду, ему хватало пяти минут, чтобы заснуть. После целого дня бодрствования он приходил после ужина в дом и тут же отключался. Первый раз ему сонному пририсовали сажей чёрные усики, зная, что по утрам он лучше останется без завтрака, чем умоется ледяной водой. С этими усиками он и заявился в столовую. На него смотрели и прыскали от смеха, а Юрий в полудремотном состоянии съел первое и подошёл к окну за вторым, где женщины и дали ему зеркальце.

– Ты смотри! «Какие у меня симпотные усики за ночь отросли», – произнёс он, – дайте-ка, девчата, тряпочку, подправлю. В следующий раз его размалевали как индейца, и таким он ушёл в столовую.

– А что это Смирнов-то не спит, детям давно пора бай-бай, – спросил Владимир.

– Да закоптили кружку, и не охладили, приложили к нему, он и проснулся. Проснулся и захотел отомстить за себя хоть кому-то.

Окатили Игоря Кирьякова, этот работал на току во вторую смену и ходил провожать местную дивчину. Он чуть не разодрался со Стасом, но Владимир его остановил:

– Ходить, Игорёша, надо вовремя, я вот тоже задержался, и меня окатили водой, ложись, скоро придет Черненький, может быть он после ледяного душа побелеет. Но Виктора так и не дождались, вечером не приходил, а утром оказалось, что спал вместе со всеми. На все вопросы только ухмылялся и говорил, что заблудился.

С утра парни сделали с Иваном один рейс в Куйтун, второй рейс они помогли Ивану с его махинацией с баллонами и он уехал один. Студенты снимали два баллона, которые Иван возил как запаски, он ехал и загружался, взвешивался, брал накладную, и ребята после всего этого ставили запаски на место. Владимир сразу понял весь смысл Ивановой возни с запасками и прикинул количество уворованного Иваном у колхоза "Победа" хлеба. По его скромным подсчетам только Иван уворовал около двух тонн, этого ему хватало на подарки любовнице в районе, а по две запаски было и у его коллег по профессии.

В столовой студентов обедало мало, большинству обед, возили прямо в поле.

– Я свободен, – сообщил Владимир Полине, – когда пришел в столовую.

– Пообедаешь, поможешь мне?

– Конечно.

– Тогда останься.

Скоро женщины закрыли зал, принялись мать посуду и убирать зал, а Владимир нарубил дров, наносил воды. Скоро Нина собралась уходить: – В четыре, Полина, приду. Оставайтесь.

Сказала и взяла замок, ухмыльнулась и ушла.

– А мы не пойдём? – спросил Владимир.

– Мы останемся, пойдём в подсобку.

При закрытой двери в подсобке было темно и потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к мраку. В подсобке стоял топчан, на котором были настланы пустые мешки. Чтобы стало удобней Владимир принёс два мешка, наполненных наполовину, в одном был сахар, в другом – рис и положил их вместо подушек. Топчан явно не был рассчитан на любовные утехи.

– Свалимся! – громким шепотом предупредила Полина.

– Вижу, – ответил Владимир и встал. Принёс ящик, ящик не доставал, он одной рукой приподнял топчан вместе с Полиной, а другой положил на ящик мешок с рисом, и мешок, который положил себе вместо подушки.

– Пошевелил топчан и заявил, – свалимся.

В подсобке было тепло, их разморило, и они затихли. Первой очнулась Полина: – Володя, вставай! «Наверное, мы уснули и как бы не пришла Нинка, давай одевайся, посидим от греха подальше», – сказала, встала, быстро умылась, причесалась и подкрасила губки. Пока Владимир приводил себя в надлежащий вид, выглянула из окна на улицу, которая большую часть дня была пустынной. Напарницы не было видно, и она вздохнула, жалея, что их часы кончились.

Сели с ней в кухне за стол и стали тихим голосом говорить, Владимир за разговором рассматривал Полину, как бы отвечая себе на вопрос, – что же в Полине такого, что заставило его изменить жене. Круглолицая шатенка с карими глазками, по верху щек и по носу чуть ниже переносицы пробежала тропка веснушек, брови, судя по их ширине, были выщипаны, губки пухленькие, носик аккуратный. Красавицей она не была, но без платка, который её старил, была чем-то привлекательна.

– Володя, ты любишь жену?

– А ты любишь мужа?

– Любила, Володя.

– Я тоже по любви женился.

– А сейчас?

– Полина, не будем об этом.

– Володя, я не набиваюсь к тебе в жены и не отбиваю у тебя твою жену, а хочу узнать, – нравлюсь тебе или нет?

– Если бы не нравилась, то я бы не пошёл с тобой ночью в поле.

– Володя, а кто для тебя лучше ночью?

– Полина, тебе я скажу, что с тобой мне лучше, но прошу, – больше не будем говорить о жене, зачем о ней вспоминать, когда, как ты сама говоришь, отбивать меня не собираешься. Полина вздохнула и замолчала, помолчала и произнесла:

– Ну хоть в этом я лучше твоей жены. Замолчала, и в это время послышался шум открывающейся двери.

–Вечером я буду тебя ждать, Володя, проводишь?

– Как вчера?

– Ещё лучше, – ответила она с улыбкой. Вошла Нина и он вместо ответа кивнул ей головой.

Нина сделала вид, что ничего не случилось, а она будто бы на минутку оставила их и вернулась, продолжая прерванную работу и разговор: – Разжигаем печь, готовим плов, Володя, наруби мяса, а ты, Полина, начинай чистить морковку сколько её есть. Думаю, плов и чай на ужин сготовить, закладку сделаем и с Володей сходите за продуктами на завтрак, у них сейчас лошади нет, завтра продукты с утра завезут, а кладовщица, известное дело, придет только после завтрака.

Примерно через час он освободился и пошёл, в общежитие, которое всем изрядно надоело элементарной неустроенностью.

– Справку принёс? – спросил его Стас, как только Владимир переступил порог.

– Какую ещё справку?

– Как какую! От врача, что ты здоров, а то где-то шлешься по ночам, неизвестно с кем, а даже корь, да будет тебе известно, передаётся ближним и окружающим его людям, усёк?

– Усёк, – ответил Владимир, – а тебе, Стас, мне кажется, бояться не стоит, ты проспиртован до того, что ни одна микроба в тебе жить не будет.

– Я же не о себе, а о ребятах радею.

– Радетель! «Выйди лучше и покури на улице, а то не корью, а чахоткой наградишь ближних и окружающих тебя людей», – сказал и достал станок для бритья.

– Что колешься?

– Колюсь.

– И ей не нравится?

– А какой понравится с ежом целоваться?

Стас хохотнул, видимо представив, как целуют ежа, и вышел на улицу, покурил, и зашёл, заявив:

– Не позже чем завтра будет дождь.

– Передали сводку или кто-то нагадал?

– Нога, Володя, нога, она у меня на дождь показывает без ошибок.

– Очень плохая твоя нога, Стас, если дождь предсказывает, он сейчас вообще ни к чему.

– Что дружить не даст?

– Не дружить, а работать по грязи заставят, уж лучше бы снег, пора бы по сезону.

– Нет, будет дождь, – уверенно заявил Стас.

– Это ты что, как ворона, накаркиваешь дождь? – спросил Сан Саныч, входя в дом.

– Не я, Сан Саныч, а мой барометр, – сказал Стас и похлопал себя по ноге.

– Отпили и выкинь свой барометр, – посоветовал Деревянкин, скинул фуфайку и лег на свое место.

Стали появляться ребята и скоро дом загудел от голосов.

– Коршун, что там на ужин будет, – спросил Кибирев, бровастый студент тоже из Забайкалья.

– Я что тебе зав. столовой?

– Зав. не зав…, но свой там человек, дрова рубишь, воду носишь, Полину любишь, должен знать, должен.

– Для тебя, Гоха, я заказал на ужин плов и чай с сахаром, устраивает?

– Вполне, – заявил тот, скажи Полине, чтобы наложила тарелку пополнее.

– Ты, вроде бы её домой не провожаешь, за что она тебе должна накладывать пополнее?

– А за то, что я сплю рядом с тобой, – сказал и сам засмеялся. Подкалывали, подсмеивались ребята над всеми, но больше и чаще над теми, кто шуток не понимал и злился. Владимир это знал с детства, для шуток был не пробиваем, как и Смирнов, поэтому посмеялись и переключились на других.

Позубоскалили в столовой, когда на ужин им дали предсказанный плов, отужинали и ушли. Владимир помог женщинам на завтра и пошёл провожать Полину.

– Едва дождалась конца дня, – шепнула она и прижалась к плечу Владимира, как девчонка школьница.

– Что сильно захотелось?

– Захотелось с тобой побыть, а то, о чем ты говоришь, это само собой приходит, если парень нравится, – сегодня мы с тобой спрячемся в бабкиной бане, только туда пойдём не прямо, а из леса.

– Разговоров боишься?

– Парней местных и девчат, увидят если, подопрут дверь, а утром всем селом придут отпирать, – объяснила она. Если бы я тебя представила своим женихом, то положила бы к себе, как Нинка вашего Черенького, а то бабка знает, что я замужем и мне немножко неудобно перед хозяйкой тебя к себе ложить, да так и романтичнее.