Читать книгу Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики - - Страница 8

– Где это тебя, милый мой муженек, черти носили? – спросила Галина, как только он переступил порог дома. Вовка, милый, я тут вся извелась, каждый день тебя ждала, ходила к вам в институт, звонила, но у вас никто не знал, когда вас привезут. Отвечали, что сами, мол, ждем, программу то никто не сокращал, надо будет нагонять, тоже вас ждали и ждут.

– Ты что, не получала моих открыток?

– Нет.

– А я- то думаю,– почему нет от тебя ответа,– сказал он раздеваясь.

– Так, где вы были?

– Колхоз "Победа" Куйтунского района, Иркутской области.

– Ваши что с ума посходили, когда учиться?

– А это не наши, а обком, так нам объяснили? Целый месяц каждый день ждали отправки назад. У тебя, Галя, вода горячая есть? Не знаю как у меня, а с нами в вагоне буровики из колхоза ехали и говорили, что обовшивели, до такой степени, что вши им чуть яйца не отгрызли.

– Да ты что!

– А что! Спали, как свиньи на соломе, на полу вповалку, и за всё время три раза в бане помылись.

– Да я тебя на койку не пущу,– постращала Галина.

Всю свою одежду отнёс за времянку и долго мылся.

– Ну, теперь давай, жена, поцелуемся.

– Погоди. Ты там себе прекрасную пастушку не завел?

– Что ты Галка!

– Вечером проверим. Хотя … тебя не проверишь. Жена была верна себе, дав ему только два раза.

Занятия в институте начались во второй половине октября, и первое время собрания следовали за собраниями. Выбрали старосту, им стал Сан Саныч, комсоргом стал Зуйков Александр, профоргом Кибирев Георгий. Выбирали физорга, агитатора и ещё ряд товарищей на общественные должности. Вступали в профсоюз, в физкультурное общество "Буревестник", в научное студенческое общество, в перерывах бегали на занятия из корпуса в корпус. Первый и третий корпуса находились на улице Красной Звезды, второй корпус находился на улице Ленина напротив гостиницы "Сибирь". Первый корпус считался корпусом горняков, второй корпусом металлургов, третий – геологов, но это разделение было чисто условным по месту нахождения деканатов и основных лабораторий, фактически учились везде. В корпусе металлургов была кафедра военного дела, а в актовом зале и в аудитории №3 читались лекции всему потоку по общеобразовательным дисциплинам. День в неделю отбирала кафедра военного дела, и здесь Коршуну повезло, изучали 122 миллиметровую гаубицу, которую он изучил на службе в армии.

К беготне, как и ко всему прочему в жизни советского человека, первокурсники быстро привыкли, чтобы экономить время на гардеробе, раздевались в том здании, в котором должны были слушать последнюю лекцию или, где должны были пройти практические занятия. Трудно было отвыкать от школьной системы, где все основывается на ежедневном опросе. Здесь один преподаватель читал лекции, другой вел практические занятия. По некоторым предметам практики начались раньше лекций, и преподавательница начертательной геометрии, Кирилек, нагнала на ребят такого страха, что всем показалось,– без знаний этой дисциплины они будут в жизни полными митрофанушками. Владимир появлялся домой только к ночи и, перекусив, садился за учебники. Галина приносила билеты в театр, в филармонию, но муж отказывался, ссылаясь на занятость:

– Галя, я же тебе говорил, что ходить по театрам будем только по субботам, чтобы высыпаться по выходным, по будням я не могу. Жена обижалась и вроде бы соглашалась с ним, встречались они часто только ночью, а утром расставались на весь день. Скоро Владимир стал замечать, что Галина стала нервной и дерганой.

– Что с тобой, Галина?

– Да ничего! Отстань!

– Не отстану, давай говорить серьезно.

– О чём, Володя, серьёзном? – спросила она и из глаз её брызнули слёзы. Владимир подождал, когда она проплачется, успокоится и спросил еще раз.

– Что с тобой, Галя?

Она встала, тряхнула кудрями: – Ты сам по себе, а я тобой предоставлена сама себе, ты залез в свою учебу с головой и совсем забыл, что рядом с тобой живет живой человек, твоя жена. Ты начисто забыл о её интересах, а я – то живая, Володя! Мне хочется куда- то сходить, поговорить, я тоже учусь, нельзя жить только одной учёбой.

Он подошел и хотел её обнять, но она воспротивилась.

– Заводной я, Галка, ты же сама видишь, как доберусь до чего-нибудь, то обо всём остальном забываю, но сейчас мне очень трудно. Преподы нагоняют время, стращают, ни каких поблажек не дают, учебников на всех не хватает и читалка, библиотека отбирают массу времени. У нас уже есть кандидаты на отчисление, а поступать только ради того, чтобы быть отчисленным после первой сессии – это глупость. Потерпи, Галя, до конца моей первой сессии, ты тоже начинала, и тебе было трудно. Трудно привыкать к институтским порядкам, да и, сама видишь, первый семестр у нас вышел такой взбалмошный, по восемь часов одних только занятий. Ты, Галя, потерпи, сдам сессию, и все у нас наладится.

Парни, что жили в общежитии, об учебе думали мало, играли в "кинга", в "преферанс", карты отбирали время, появлялись "хвосты". На групповом собрании перед сессией выступил Владимир: – Стас с Игорем, конечно, кампанейские ребята, но безответственные, да и приехали, похоже не учиться на горняков, а осваивать курс картёжных наук. Кто, скажите, видел их в читалке, в общежитии за учебниками? А вот за картами вас видели все. Институт, парни, это не школа, где с каждым могут нянчиться и каждого уговаривать, здесь вся система построена на доверии к студентам, нам верят, что мы самостоятельно осваиваем науки, а на деле,– кто-то осваивает, а кто-то и нет. То, что группу тянут назад, не смертельно, но ведь вас могут отчислить, – вот что страшно, пройти конкурс, отработать в таких условиях в колхозе и оказаться за бортом института из-за собственного безделья? Это мне не понятно. Удовольствий много, а времени на сессию из-за сокращенного семестра остается всё меньше и меньше и, если парни не одумаются, их отчислят, что очень жаль.

После первой сессии двоих отчисли за академическую неуспеваемость, а их напарники по картам остались без стипендии. На собрании группа решила помогать им. Но Владимир выступил против: – Затея, парни, ваша хорошая, но я против! Чем наши неудачники лучше нас с вами? Тем, что жили семестр беззаботнее нас, если бы они учили и учились, и что-то до них не доходило, или что-то они недопонимали, то я согласен, – у парней ума мало, а мы не помогли. Но все знают, как Серега играет мизер – это – ас, а ловить на мизере не каждый сможет, что говорит о его незаурядном уме. Пусть идут и подрабатывают, пусть знают, что здесь не богадельня, а высшее учебное заведение. Предлагаю,– вопрос о помощи снять с обсуждения. Отношение одногруппников к Владимиру после его выступления сложилось различное. Одни считали Владимира жмотом, другие выскочкой, который преследует какие-то свои цели, третьи считали высокоидейным, но большинство решило, что он все-таки жмот и лишен чувства товарищества.

После собрания его отозвал староста:– Кто ты есть Коршун на самом деле? Вроде бы парень ты ничего, почему против помощи?

– Сан Саныч, скажи честно, если бы ты сам лично весь семестр проиграл в карты, ты потом, после сессии, стал бы молить о помощи?

Тот промолчал.

– Мне было бы стыдно Сан Саныч. Отец у меня погиб, может быть, воевал с тобой вместе, мать работает уборщицей, так почему я должен заботиться о себе и об этих лодырях? А, Сан Саныч? Ты мне это объяснить можешь? Мне из дома переводы не присылают, а им и посылки шлют и деньги. Мне червонца не жалко, но почему я должен идти и разгружать вагоны, а они их разгружать не могут? Я хочу, чтобы они хоть раз почувствовали сами за себя ответственность, мужиками стали, а не попрошайками.

– А ты ведь, Володька, прав. Прости, что не то думал о тебе.

Второй семестр начался вполне нормально, не было гонки, у Владимира появилось свободное время, он стал чаще ездить на разгрузку вагонов и с Галкой зажили, если не душа в душу, то вполне мирно и счастливо.

– Вот видишь,– говорил Владимир Галине,– все утряслось, начало всегда трудным бывает, надо только уметь ждать и верить в лучшее будущее. Вообще – то в жизни больше огорчений, чем радостей и радость бывает, тем радостней и дороже, чем долгожданнее.

Герман, прознав про приезд мужа Галины, обходил её стороной, он знал, что влюбился и влюбился по настоящему, Галина, как считал он, задела его самолюбие. Толи такая неудачная любовь его, толи ещё что-то, но он опасно заболел, врачи нашли у Германа серьезное нервное расстройство, родители оформили сыну академический отпуск и после лечения отправили на юг. Оттуда он написал первое письмо Галине на адрес института. Письмо дышало нежностью, и было полно упреков:

«Из-за тебя я чуть не покинул этот мир, наверное, мне не следовало возвращаться в него, где ты мне чужая, где мне нет даже надежды, а без тебя, зачем мне всё это солнечное одиночество?»

Письмо приятно щекотало Галкино самолюбие она часто его перечитывала, тем более, что как ей казалось, муж за своей учёбой совсем забыл её. Письмо было на английском языке, пришло на институт, и рассказывать о нём мужу она не собиралась. На первое письмо она не ответила, на второе промолчала, а на третье ответила, дав понять, что ей лестно получать такие послания, но попросила письма посылать до востребования, на почтовое отделение, которое было далеко от дома и института.

К 8 марта Владимир подарил Галине шерстяной отрез на платье и серебряный кулончик. Купил подарок на деньги, заработанные на разгрузке вагонов и утаённые от жены.

– Ты бы лучше что-нибудь себе купил,– сказала она больше из вежливости, и тут же принялась обсуждать с ним, как ей лучше сшить платье.

Герману она написала: «Прости, Герман, меня, но это была моя минутная женская слабость, это было желание поддержать тебя в трудную минуту, в настоящее время ты, как я поняла, здоров, поэтому не пиши, не надо». Написала и всё же оставила ему искру надежды, приписав:– «всё в жизни течёт, всё изменяется».

После непродолжительных сентябрьских сельхозработ студенты второкурсники приступили к занятиям. Отсыпал листопад, листья прибило скучным осенним дождем. На улицах было сыро, холодно и неуютно. В один из таких дней Владимир возвращался из института, по дороге он заглянул в гастроном, что находился рядом с кинотеатром "Художественный". Галка наказала купить бутылку уксусной эссенции. Как всегда он прошёлся вдоль витрин посмотреть, что есть и что появилось новенького. Внезапно его внимание привлекла девушка, которая показалась ему до боли знакомой. Он стал смотреть, и, когда она повернулась и улыбнулась, узнав его, он даже не поверил себе, – это была Тамара, которая подошла к нему, поздоровалась и спросила: – «Не узнал?»

– Узнал! Но какими судьбами, Тамара? Али я сплю, или ты действительно в Иркутске, ущипни меня, чтобы проснуться или очнуться,– попросил он.

– Перевелась я, Володя, второй месяц учусь здесь, и перевелась специально, чтобы посмотреть на твоё счастье. А если серьёзно, то поняла, что железнодорожницы из меня не получится, здесь поближе к дому, да и были ещё причины, чтобы переехать сюда. Учусь в финансово – экономическом, живу в общежитии при институте, комната на третьем этаже, так что заходи в гости.

– Тома, а где твои косы?

– Значит, обрезала, если кос нет, слишком много времени они отнимали, да и не модно нынче с длинными волосами стало жить. В Иркутске хоть вода мягкая, а там расчесать после бани не могла, а вообще-то косы – это лишние заботы, да и кто полюбит, полюбит и без кос. А ты, я слышала, женился, это правда?

– Правда,– сказал Владимир,– да и ты писала, что у тебя есть парень.

– Это был самооговор, Володя, – созналась она и посмотрела так, как будто решалась сказать что-то серьезное, но произнесла, – поздравляю с законным браком. Ты извини меня, девчата уже, наверное, заждались с хлебом, побегу, а ты, если захочешь, приходи. Назвав номер своей комнаты, на ходу, она быстро скрылась за дверью магазина.

Моросил мелкий дождик, когда Владимир шел к остановке трамвая, которая была как раз против её общежития, в одной из комнат жила Тамара, с которой получилось у него всё так нескладно. С этой встречи всякий раз, когда он торопился на трамвайную остановку и ждал трамвая, он смотрел на окна третьего этажа, и иногда казалось, что он видит её.

Через неделю после их первой встречи он не выдержал и зашёл к Тамаре в общежитие. Лариса, девушка, что жила с ней, сразу исчезла. Тамара засуетилась, поставила чайник и мало – помалу они разговорились. Разговаривая, рассматривали друг друга. До встречи с девушкой она ему снилась с косой, которая ее так красила.

– А косу, Володя, я обрезала, честно говоря, из-за денег, однажды меня такая нужда приперла, что не знала, как и выкрутиться, а тут на глаза попало объявление, что в театре берут волосы, пошла много не дали, но я выкрутилась. Нужда, а не мода, жаль было до слёз, знаю, что и тебе косы нравились, но обстоятельства заставили. Это я тебе первому рассказала, знай и не выдавай меня. Еще я не знала, что вы поженились, во мне всё же жила искра надежды, что с Галкой у вас всё это временное, но теперь остается издали смотреть на ваше счастье, хоть я в него так и не могу поверить. Трудно расставаться с иллюзиями, с надеждами. Буду откровенной с тобой, Володя, поверь, мне нелегко было на этот разговор решиться. До конца учебы я останусь девушкой, а там…. Там выскочу замуж, как только мне представится возможность.

Владимир от такого признания Тамары растерялся, сидел, сопел и молчал. В нем была к Тамаре и нежность, и жалость, и зло на себя, на Тамару.

– Прости, Тамара, я причинил тебе страдания, обещать что-то не могу, врать не умею. Сказал и стал одеваться.

– Ты что? Уже уходишь? – спросила она и встала.

– Ухожу, если можно, зайду в другой раз.

– Подожди, Володя,– попросила она,– я тебя немножко провожу.

Накинув пальто, она спустилась с ним во двор

– Постоим немножко, – попросила Тамара, – запахивая пальто.

Ветрено и неуютно было в этот час. Ветер, пролетая вверху домов, врывался во двор и крутил вихри, перед тем как улететь дальше. Окна общежития светились теплом и уютом, мимо них пробегали студенты, торопясь быстрее попасть в тепло.

– Как ты хоть, Володя, учишься?– спросила она.

– Сейчас хорошо,– ответил он, ежась от холода.

– Многое я хотела тебе сказать, но огорошила, видимо, своей откровенностью, не смогла удержаться. Сказала и замолчала. Каждый размышлял про себя и думал, Тамара думала, что судьба ей так и не улыбнулась, а Владимир смотрел на Тамару и жалел её. Налетел ветер и распахнул полы пальто и халатика, оголив её ноги. Она стыдливо тотчас же запахнулась, а Владимир попросил:

– Иди, Тома, холодно, кроме простуды у нас сегодня уже ничего не будет, лучше поговорим в другой раз.

Всё пытается объяснить человек, многое объясняет, но вот любовь остаётся для него загадкой, которая волнует сердце. Когда любви нет, о ней и думают, и мечтают, и ждут. Когда любовь приходит, то чаще всего начинают страдать, добиваться взаимности, не, задумываясь над её природой, совершенно не думая, что это? Дар природы? Жизненная необходимость, способствующая размножению? У любви нет эталона, каждый уверяет возлюбленную, что так, как любит он, еще ни один и ни когда не любил и любить не будет. Может быть это и правда, каждый любит по-своему….

Создала природа прекрасное чувство, но зачем она создала и неразделённую любовь? Зачем она к своему красивому дару придумала еще увлечение, которое наделила такой страстью, что люди стали принимать проходящее увлечение за саму любовь? Владимир, молодой человек с математическим складом ума и не лишенный литературного дара разработал теорию любви и счастья. Он твердо считал, что у человека бывает только одно настоящее чувство, а, если так, то должна быть и единственная женщина, предназначенная судьбой, с которой он должен быть искренне счастлив. В таком его понимании счастья главной задачей было найти, или не пройти мимо той единственной, которая написана человеку на роду. А такая трактовка вела к понятию судьбы, в которую Владимир и верил и не верил. В эту его теорию, где любовь единственная и прекрасная не вписывалась Тамара. Такая стройная теория дала глубокую трещину. Пришлось в теорию ввести понятие – увлечение. Увлечение он считал – суррогатом любви, которое природа дала людям для проверки истинной любви. Он допускал, что в некоторых случаях увлечение может перерасти в настоящее чувство. Увлечение, каким бы сильным на первый взгляд не было, должно было рано или поздно пройти. Увлечение походило на опьянение, после которого должно наступить протрезвление. Пока Тамара была где-то далеко и только изредка снилась, у него всё вроде бы сходилось и объяснялось, но встреча с девушкой путала его стройную логику. Галка была для него первой девушкой, с которой он прошел путь от робкого мальчишки до знающего мужа, она с ним прошла тот же путь. Все у них начиналось с азов. Робость, таинственность, стыдливость,– несли захватывающее чувство знакомства с интимностью, все их чаровало и захватывало.

Будь Владимир побессовестней да побезжалостней, Тамара, могла бы стать его лёгкой добычей. Стоило ему приласкать её, пообещать, что разойдётся и, глядишь, не устояла бы Томка, которая возможно ради него перевелась в Иркутск. Но к девушкам он испытывал рыцарские чувства: – И без меня всяких подлецов, любителей девчатинки, хватает, а девушка – есть девушка, любая мечтает стать счастливой. А обман – это душевная травма и разочарование в любви на всю последующую жизнь. Неизвестно чем может обернуться её душевный надлом, так что лучше грубо оттолкнуть, чем калечить душу. Что он любил Галку, он почти не сомневался. Что она вошла в его по жизнь случайному стечению обстоятельств – не отрицал, а то что иногда Княгиня врывается и лишает душевного спокойствия, то это должно быть оттого, что только из-за неё он нашел Галину, как подругу и как жену. Галка была его первой женщиной, может быть, у них с ней не всё ещё получается складно, но у кого все идет хорошо с самого начала? Так он думал, но иногда ловил себя на мысли, что думать о Томке ему приятно, что, думая о ней, он обретает душевное равновесие. Но когда он думал о Тамаре, он как бы двоился. Он чувствовал, что Тамара ему нужна для этого душевного равновесия, из которого его часто стала выводить Галина. Когда Тамара была далеко, то споры и размолвки заканчивались примирением и сближением. Томка забывалась, но теперь она была рядом, и он мог в любое время увидеть её.

Самостоятельная жизнь – это суровая школа, когда в серых буднях серой прозы с любимых часто слетает позолота и исчезает ореол романтичности, исчезает поэтизация образа. Постепенно проходит время слепой и вседоверчивой любви. К одним приходит разочарование, к другим приходит любовь настоящая, у кого- то меняются казавшиеся незыблемыми взгляды. Если бы Владимира ещё прошлым летом спросили,– кого бы он взял в жёны,– девушку или опытную женщину, то он бы, не задумываясь, сказал, что он женился бы только на девушке. Полина изменила это его убеждение. Он всем своим существом понял, что настоящая любовь всепрощающая. Если бы судьба раньше свела его с Полиной, если бы она стала его женой, то он бы не стал ей напоминать о прошлом.

Примерно через неделю он сказал Галине:

– Знаешь, кого я встретил?

– Скажешь, узнаю, а так что гадать.

– Княгиню.

– Перекрестись,– посоветовала жена,– застегивая халатик, – она же в Грузии, что ей здесь делать?

– Она здесь учится в финансово – экономическом институте, перевелась на курс ниже, я тоже, когда увидел ее, то сразу не поверил, думал какая-то другая, похожая. Сказала, что грузин так привязался, что грозился выкрасть и силком сделать женой, – присочинил Владимир, – пришлось, говорит, срочно уезжать.

– Да! Они, грузины, такие, страсть как любят русских барышень, – подтвердила Галина, как будто сама только что убежала от усатого кавказца. Хоть и поверила она в грузина, но всё же засомневалась: – А всё же, милый мой, мне кажется, что не один грузин тут виновен, не виноват ли в этом и ты, мой чернобровенький? Что-то я никак не могу забыть её взгляд на выпускном вечере, не ты ли главный виновник?

– Это ты её спроси сама, она мне об этом не говорила.

Жена со злостью рассмеялась и произнесла:

– Пусть пострадает, если любит.

Владимиру стало не по себе от ее сердитого лица и злости в голосе. Чем дальше они жили с ней, тем больше он открывал в милой половине черты злобного индивидуализма. Он как-то подумал, вышла бы она за него замуж, если бы он пошёл не учиться, а работать? Он спросил её как-то об этом вроде бы шутя. Она назвала его дураком, но на вопрос прямо не ответила, а после в порыве откровенности сказала, – рабочий, в смысле заработка? Лучше инженера, но в смысле перспективы, инженер лучше. У инженера есть возможность роста, продвижения по служебной лестнице, а рабочий выше бригадира не поднимется. Если не думать о будущем, то рабочий женщину устраивает больше, чем инженер, после школы я бы вышла за тебя любого, а вот сейчас…, я бы подумала.

– То есть перспектива стать инженершей для тебя выше, чем любовь?

– Не утрируй, не придирайся, а то опять мы с тобой начнём спорить,– ответила, поняв, что сильно разоткровенничалась.

Молодые не думают над смыслом самой жизни, им просто некогда, они торопятся жить, и в этой жизни они делают открытия ежедневно и ежечасно. Непосредственность, свежесть чувств и восприятия жизни иногда заставляют их горячиться и принимать торопливые решения, порой не понимая, что это сама жизнь испытывает их сердца и души, подкидывая им суровые испытания. Галина часто, оставшись одна, задумывалась над настоящей и будущей их жизнью. Бывая в театре, на вечерах, она завидовала женщинам, а вернее, завидовала их нарядам, туалетам, завидовала чёрной завистью. Зависть к нарядам рождала в ней мечту о славе, ей было лестно, когда сильная половина рода человеческого заговаривала с ней, бросали на неё взгляды, полные восхищения её красотой, молодостью, фигурой. Тогда ей хотелось нравиться всем и каждому, чтобы о ней все и всюду говорили как о красавице. Завидовали бы! Она стала думать, что с таким характером, как у Владимира, прямолинейным и откровенным, он далеко не пойдёт, пока не поймёт, что кое-где надо и смолчать, а где и просто поступиться своими убеждениями и принципами. Одна надежда – это счастливый случай, но счастье чаще всего улыбается дуракам, а он не дурак. Раньше ее устраивало звание инженерши, но в городе, где этих инженеров готовили сотнями, она скоро поняла, что после окончания института направят его в какой-нибудь захудалый городишко, как их родной городок, жизнь ее будет серой и скучной. Нарожает она ребятишек, будет работать простой училкой, жить и мечтать о театрах, о шуме большого города, об Иркутске, к которому успела основательно привыкнуть. И вспоминать, вспоминать дни своей студенческой молодости. Скоро эта мысль завладела ей и, как моль, начала точить. Она скрывала эти свои мысли, как могла, но нет-нет, да и высказывала их в минуты раздражения или в мгновения какой-нибудь временной неудовлетворенности. «Сейчас мне только-только за двадцать, он закончит, будет все двадцать пять, плюс три года отработки и… боже! Уже под 30! Вся молодость позади, а впереди… Да и кто знает, сколько мне вообще лет жизни отпущено?» Рожать она боялась, да и не хотела, пока она говорила: – Что мы, Володя, с ребенком делать будем? Ты студент, я студентка, подождём, как окончу институт, тогда и мечтать будем. Доводы, конечно, были более чем серьезными и они разговор о ребенке вообще больше не заводили. А у Владимира за это время появились и сестрёнка Светка и братишка Андрюшка, мать работу бросила.

«Купили пару поросят, купили коровенку, курочки были, но еще прикупили», – писала мать. Живём с Семой, слава богу, очень хорошо, собираемся дом начать строить, начнем, наверное, нынче…

Владимир жил с Галиной не плохо в материальном отношении, две стипендии плюс его приработок на разгрузке вагонов и барж позволяли им жить сносно, без экономии на еде, и ради лишнего выхода в театр. Были и другие способы добывания денег, именно добывания, но эти способы вели к знакомству с Уголовным кодексом. Некоторые студенты, как знал Владимир, записывались в очередь на автомашины, ходили и регулярно отмечались, записывались под разными фамилиями, брались отмечаться за отсутствующих иногородних очередников, продавали очереди, причем, чем ближе к покупке, тем дороже стоил талончик на машину. Можно было заняться спекуляцией, в городе спекулировали всем: пластинками, женскими сапожками, билетами в кинотеатры на вечерние сеансы, можно было продавать очереди в магазинах на ковры и другие дефицитные товары. Весь город ахнул, когда начали судить уборщицу магазина по продаже легковых автомобилей. По слухам, у скромной уборщицы с её более чем скромным окладом конфисковали три «Волги», дачу на Черном море, много дорогих вещей, сберегательные книжки на огромные суммы денег, а продавала она и отмечала очереди. Попадались и студенты, которые занялись таким же бизнесом. Был громкий процесс над скупщиками облигаций. Судили барыгу, который был, чуть ли не миллионером от выигрышей на облигации. Облигация может выиграть, может и не выиграть, как говорится, – бабушка надвое сказала. Иному мужичку ох, как нужны деньги, чтобы подправить своё пошатнувшееся после вчерашнего здоровье. Утром такой страдалец тайно берет драгоценную бумажку и несёт к пивнушке, в надежде, авось, кто-нибудь и купит хотя бы за бутылку водки. Целая группа организованных барыгой пацанов, занимались скупкой, он выдавал каждому утром деньги и говорил, сумеете скупить дешевле, значит деньги ваши. Пацаны и старались заработать выше гонорара, который он выплачивал за каждую скупленную облигацию. Накопив ценных бумаг, он вскоре стал получать доход в виде выигрышей, этим и жил.

Всех поражала жадность подсудимых, которая принимала какое-то уродливое стремление, скорее всего похожее на манию. Владимира удивляла находчивость осужденных, он поражался тому, что можно так обогатиться, не работая физически. «Они хоть и преступники, но люди с соображением, головы их варят», – говорил он Галине, а Галину больше всего возмущало то, что такие деньги были конфискованы!

Летом следующего года Галина оканчивала институт и сообщила родителям, что вышла замуж, что зарегистрировалась, что теперь она уже Коршун. Сделала она это чтобы взять свободный диплом, так как муж учится, и ехать без него она никуда не может. Родители на этот раз были не против, и Владимир был узаконен. Попробовала она найти себе работу по профессии, по специальности. В городе была настоящая биржа труда для дипломированных педагогов, в самом городе педагогов был избыток и все места, с педагогическим уклоном, были заняты. Одни не могли уехать, как Галина, из города, другие не желали ехать на периферию, не представляли своей жизни вне Иркутска. Галина начала искать работу ещё весной, после неудачного посещения очередной школы, она прогуливалась по центру города, и в книжном магазине по Карла Маркса случайно повстречала Германа. Поздоровались, как старые знакомые, и разговорились, Галина поведала ему о трудности трудоустройства.

– Галочка! – воскликнул Герман, – зачем напрасно ходишь, работа тебе будет, – уверенно пообещал он.

– Ты так уверенно говоришь, – улыбнулась она.

– Место я тебе найду, – повторил он, – хоть и трудно в городе с работой, но тебе место найду и неплохое.

– Буду тебе премного благодарна. Но что-то это мне сомнительно.

– Ты бьёшь в лоб, а я зайду с тыла, – смеясь, объяснил он, – использую свои связи, знакомства и думаю, что место найдется. На этот раз он не говорил ей о своей любви, а только изредка вздыхал, было видно, что он смирился с мыслью, что для него Галина потеряна. При всей его физической немощи, Герман был привлекателен и обаятелен. Тонкие, длинные пальцы выдавали в нем музыканта, и он действительно хорошо играл на рояле. Герман после института должен был остаться при кафедре и наряду с преподавательской работой он хотел был заниматься научной. Но МГИМО был для него путеводной звездой, к которой он шёл. Примерно с час они ходили и говорили с ним, как старые и добрые знакомые, болтали о всякой всячине и расстались, улыбаясь друг другу.

Полюбила Галина Иркутск – город студенчества и юности, она могла, часами ходить по его улицам, любила толкаться в магазинах, а устав от ходьбы, заходила в какой- нибудь сквер, сидела, отдыхала и просто наблюдала за прохожими. Расставшись с Германом, она по улице Урицкого пошла на центральный рынок, чувствуя себя в толпе так же, как вероятно чувствует себя рыба в родной стихии. Прошлась по рынку и медленно пошла к Центральному парку, который открыли на месте старого Иерусалимского кладбища.

Иркутск, его главная часть, расположена на правом берегу реки Ангары, в своё время город был застроен частными, деревянными домами. Старые одно и двухэтажные дома были богато изукрашены деревянной резьбой и выглядели нарядно, застроен город был плотно, стоило заглянуть в любые ворота, и обнаруживалось, что во дворе находится, чуть ли не поселок таких же домиков, старых и потемневших от времени, довольно глубоко осевших в мягкую сибирскую землю. Площадь Декабристов, на которой был пустырь, начинала застраиваться, и Галина каждый день отмечала, насколько стройка продвинулась вперёд. Любила она заглядывать в низкорасположенные окна домов, в которых на подоконниках стояли красивые цветы, каких она у себя, в городке не видела. Поднялась в парк и столкнулась с мужем.

– Ба, Галка!

– Ты?! – удивилась она.

– Пришёл посмотреть на цветущую черемуху.

– Я пришла за тем же, – засмеялась Галина.

– Ты отметь, Галина, мы уже начинаем совершать одни и те же поступки, пойдём вместе посмотрим, понюхаем.

Владимир дома с нетерпением ждал цветения черемухи, начинала цвести черемуха, и начинался карасиный клев. После кратковременного похолодания ночи становились теплыми и, собравшись в ватагу, пацаны уходили на старую речную протоку рыбачить с ночевой, всю ночь не спали, жгли костёр, пекли картошку, рассказывали сказки, всякие небылицы. А утром, когда только серело, шли ловить карасей.

– Эх, Галка, сейчас бы на рыбалку, – помечтал Владимир.

– Скажи, рыбак, почему ты не на занятиях?

– Окно образовалось, и я решил сходить сюда.

– В такую даль, – спросила Галина и подозрительно огляделась.

– Какая же это даль?! Совсем рядом, рукой подать.

Галина невольно сравнила Германа с Владимиром, Герман был худосочным интеллигентом, Владимир забайкальским здоровяком, у которого редкий воротник на рубашках сходился. Кисти рук были развиты, и вся её ладошка полностью пряталась в его ладони, все обаяние Владимира было в его карих глазах, его черные брови были как накрашенные и никак не вязались с соломенным цветом его волос.

– Если бы, – думала она мечтательно, – Герману здоровье Владимира, а Владимиру интеллигентность Германа, то им бы цены не было, но все же мужская сила Владимира ей импонировала больше, чем немощь Германа. Если Владимир и не был Геркулесом, то по крайне мере он был силен, физически развит, мог постоять за себя и защитить Галину, с ним она себя чувствовала, как за крепостной стеной. Что касалось его характера, то она собиралась со временем его исправить. Она хотела научить его мыслить и жить не идеями, а требованиями, которые были людям нужней, чем все его фантазии.

В мае же Владимир встретился с Тамарой, встретились они у ворот её общежития. На бледном и осунувшемся лице девушки вспыхнул яркий румянец, когда они поздоровались и остановились.

– Ты что-то закопалась в науки, тебя совсем не видно, – начал Владимир, который действительно не встречал Тамары на улицах города.

– Это как сказать, Володя, тебя я, допустим, часто вижу не только из окошечка.

– У меня нет такого наблюдательного пункта, как у тебя, – кивнул он на окна общежития.

– Я же сказала, что вижу тебя и не из окна, иногда я опускаюсь с высот своего этажа на грешную землю и на этой грешной земле вижу тебя, – заметила Тамара и напомнила, – ты же хотел зайти, всё жду.

– Ты куда собралась?

– Часики пошла, забрать из ремонта, если не спешишь, то зайдём со мной в мастерскую, она здесь рядом у «Гиганта».

– Как у тебя, Тамара, с учёбой, ты что-то сильно осунулась.

– Да, слава всевышнему, дает закончить семестр в нормальном здравии, но через год, наверное, надо будет оформлять инвалидность, все умственные физические и душевные силы из меня вытряхнет учёба. Тамара забрала часы, и они пошли вниз по улице, к Ангаре.

– Как живёшь, Тамара?

– Среднестатистически, – один день хорошо, другой не очень, но в среднем жить надо.

Было тепло и молодые люди шли медленно.

– А нас твоя не застукает?– вдруг спросила Тамара.

Владимир улыбнулся и ничего не ответил, так как встреча с Галкой кроме скандала ничего не сулила.

– Меня, Володя, не покидает мысль, что у вас жизни не будет, по крайней мере, нормальной, у тебя с ней будут крупные неприятности.

– Почему ты так думаешь?

– Интуиция мне это подсказывает.

– Давай о чём- нибудь другом поговорим, Тома,– попросил он девушку.

– А я в поэзию ударилась, – призналась Тамара, слегка покраснев.

– Ну и как?

– Пока учусь выражать свои мысли складно, вроде бы научилась, дальше требуется талант, а его у меня нет. В стихах много сентиментальности, возвышенных чувств, нашла для себя приятное времяпрепровождение, лекарство от безделья и скуки.

– Прочти что-нибудь.

– Как – нибудь я тебе пришлю по почте, – пообещала она, а сейчас не могу. Скажи, ты нынче у себя дома будешь, у матери?

– Думаю, они там хотят дом строить, отчим инвалид, мать с ребятней малой, надо помочь.

Они вышли на берег Ангары, голубые ангарские воды, быстро неслись, крутясь и завихряясь. Лодки рыбаков, стояли на якорях неподвижно, когда Владимир долго на них смотрел, они вдруг начинали стремительно нестись вверх по реке.

– Река, как время бесконечна, несёт прохладу своих волн, а на волне её беспечно, плывёт короткой жизни чёлн, – вдруг продекламировала Тамара.

–Ты что сама и сейчас это сочинила?

– Кажется сейчас и, если никто меня не обвинит в плагиате, то, значит, сама.

– Здорово у тебя получается. А я вот в жизни и пары строчек не срифмовал, а так когда-то хотел тебе стихи сочинить, – с сожалением сказал он.

– Ты? Хотел сочинить мне? – спросила Тамара.

– Да, хотел сочинить тебе, о тебе. Тогда так тебя ждал…

– Володя, а как тебя Галка охмурила, до сих пор не знаю.

– Я же тебе писал, когда я был зол на тебя, тогда, однажды вечером её подкараулил Борис Пьянков, стал её тискать, она закричала, а я в это время караулил тебя, чтобы поговорить. Услышал крик, бросился и освободил её от Борькиных объятий. Она меня попросила проводить до дома, а у дома попросила попровожать, поохранять. Мне показалось лестным быть телохранителем девушки, а ты всё из себя строила обиженную недотрогу. И это провожание вылилось …

– А я и не знала про Бориса, мне тогда показалось, что ты назло мне стал дружить с ней. Я так тогда разозлилась на тебя, что злюсь до сих пор. Тогда я хотела позлить тебя немножко, весной мы же договаривались о встречах, а сам на все лето запропастился, ни разу глаз не показал, какой бы девчонке это было не обидно?

– Ты же знала, что я работал.

– Знала, вернее, узнала, но ведь все работают.

– Если бы в городе или рядом с городом, а то с топографами я работал за «Коврижкой», а топографы работают не по восемь часов, а весь световой день. За день с рейкой так находишься, к вечеру ног не чувствовал. Тогда я на свой заработок первый костюм справил, Тома. А ты даже выслушать не захотела…

Сказал и замолчал, замолчала и Тамара, которая поняла, что большая часть вины в случившемся лежит на ней.

Чтобы закончить, неприятный для неё разговор спросила, – а ты сам, Володя, писать пробовал?

– Нет, – и в ближайшее время не собираюсь, может быть когда – нибудь на пенсии или ближе к пенсии.

– Когда- нибудь на пенсии далекой, я мемуары настрочу, – так ты хочешь? – спросила она и продолжила, – и о девчонке кариокой, как объяснялся, не смолчу.

Владимир рассмеялся, – а здорово у тебя, Тамара, это всё получается, зря о таланте прибедняешься!

– Не хвали, Володя, пойдем лучше назад, а то мне уже пора идти на занятия, а по дороге я тебе расскажу одну быль, чтобы не скучать.

Дорогой к институту она рассказала: – Учится нас одна девушка, местная. А у них дома, за стенкой живёт мужчина, который не ходит. В Москве перед парадом победителей в июне месяце он упал в строю, отказали ноги и с той поры он стал инвалидом. Госпитали, курорты, вновь госпитали, но всё и все оказались бессильными перед болезнью, болезнь редкая, она называла ее, но я уже не помню названия. Он так и не вставал, хрящи начали костенеть, он перестал даже самостоятельно переворачиваться, болезнь сопровождалась приступами, которые он глушил морфием, со временем он дошёл до последней стадии морфинизма и стал колоть в вену тройную дозу. Лежал, в ногах его стояло радио, телевизор, под рукой телефон. Эта девчонка заходила к ним, разговаривала и жалела. Время шло девчонка стада девушкой, и вдруг она влюбилась в этого, по сути дела, калеку. Видимо, жалость переросла в любовь, да и он тоже со временем так привык к ней, что тоже влюбился. Однажды они объяснились, и он, чтобы не быть ей обузой, стал разрабатывать свои окостенелые суставы, бросил колоться морфием, бросил курить и до изнеможения двигал и двигал ногами, через год он уже мог встать на костыли и делать первые шаги, стал учиться ходить. Вскоре он заключил договор с артелью инвалидов, его обучили плести сетки – авоськи и стал он надомником, зарабатывает деньги к своей пенсии. Все это, Володя, заставила его сделать любовь. После некоторого молчания спросила, – ты понял, зачем это я тебе рассказала?

Он промолчал, она продолжила, – родители чуть с ума у девушки не посходили, были против, но она стала его женой.

Перед улицей Ленина, когда стали видны окна общежития, она сказала, – буду ждать и надеяться, насколько сил и терпения хватит, а там будь, что будет.

Сказала и без «до свидания» перебежала улицу и скоро скрылась в подъезде.

После весенней сессии весь поток был отправлен на воинские сборы. Тактические занятия по военной подготовке проходили в действующих войсках Забайкальского военного округа, в летних лагерях. Надев солдатское обмундирование, они под жарким забайкальским солнцем катали пушку, месили грязь дорог после и во время дождей. Рыли окопы и укрытия в полный профиль. Студенты, которые не служили в армии, роптали и возмущались, Владимир смеялся:

– Месяц вытерпеть не можете, а каково солдатам?! Сейчас лето, а зимой, когда руки липнут к металлу, когда земля, как бетон, надо её родимую долбить и рыть точно такие окопы и укрытия, а гаубицу силами одного расчёта, а не силой всей группы, выкатывать на огневую позицию – это каково?

C Деревянкиным они учили парней, как скатать шинель в скатку, как быстро по тревоге одеться и обуться, как носить форму по уставу и учили ребят многим другим тонкостям солдатской науки. Владимир, который еще не забыл солдатской службы, быстро втянулся в распорядок дня, а многие спали на ходу, трудно было привыкнуть к подъёму в 6 часов утра и отбою в 22:00. Спали в палатках, а в палатки к ночи набирались комары, которые нудно пищали над ухом каждого. Утрами под матрацами оказывались гадючки. Гадюк в степи было много.

Владимир был на сборах за старшего, ему, как артиллеристу, все было знакомо, и он выручал своих неопытных товарищей. При стрельбе прямой наводкой по движущимся мишеням, он буквально изрешетил «танк», а «дзот» разворотил первым же выстрелом. Боевыми учебными стрельбами заканчивались сборы. Первый раз Владимир видел стрельбу легендарных Катюш, так прославившихся на фронтах Отечественной войны. Его удивила простота конструкции, и он несколько раз обошел её кругом, потрогал направляющие, потрогал снаряды и еще больше удивился примитивности пускового устройства. Стреляли Катюши дивизионом, сразу после заката солнца, зрелище было захватывающим. Днем они наблюдали стрельбу по неподвижным целям из гаубиц и минометов.

Внезапно в части объявили проверку. Студенты – курсанты мели дорожки белили деревья, натирали до блеска технику. Но все пошло не по плану. Прибывший генерал выскочил из вертолета и бегом побежал в уборную. Раздался треск, все замерли. Старый пол не выдержал излишней полноты большого начальника. Генерал вышел с разорванной штаниной. Гроза пронеслась в верхах. Студенты под руководством Владимира выполняли генеральский приказ – ускоренно строили новый деревянный дворец.

На следующий день, после знакомства с новой боевой техникой и праздничного обеда они строем ушли на станцию, где переодевшись в гражданскую одежду, погрузились в вагоны и покатили в Иркутск. На станции Карымская, Владимир, как договорился с Сан Санычем, пересел на поезд, которым и уехал домой.

Галина стала замечать, что её любовь к мужу стала какая-то неровная, стала напоминать море с его отливами и приливами. Приливы нежности и бурного выражения чувства сменялись периодами апатии, равнодушия и раздражения. В такие моменты она могла вспылить от его, не так сказанного слова. Если в приливы нежности она могла кинуться на шею, едва увидев его улыбку, то в период раздражения эта же его улыбка могла вызвать слезы, тогда она могла надерзить ему и замкнуться в себе. До поры до времени она не очень задумывалась над этим и считала, что это вполне нормальное явление, тем более, муж не очень реагировал на её капризы. Владимира по складу характера вполне можно было отнести к флегматикам, он сохранял олимпийское спокойствие и постоянную уравновешенность по отношению к Галине. Но это было внешне, порой он еле себя сдерживал, и ему приходилось мысленно уговаривать себя, чтобы не разругаться с женой. Он считал, что мужчина должен всегда быть на высоте, быть выше всяких мелких ссор и дрязг.

– Что, не с той ноги встала? – спрашивал он Галину, когда видел, что та готова завестись с пол оборота.

– Да, не с той,– дерзила она.

– А ты ляг, полежи и встань с другой.

– Вот сам ложись и вставай,– заводилась Галина.

– Что с тобой? Позлиться захотела с самого утра?

– Да! – почти кричала она.

Владимир, в таких случаях молча, собирался и уходил. В приливы нежности она постоянно допытывалась:

– За что ты меня, милый, любишь? Владимир отвечал,– не знаю.

– Почему ты меня выбрал, а не другую? Он жал плечами и молча, улыбался.

– А вот я сразу решила, что ты будешь моим, как сказала себе, так и получилось, добилась своего, хоть ты мне вначале не нравился. Я захотела тебя отбить у Томки, но после поняла, что и отбивать – то тебя не надо, у вас с ней ничего не было. Вернее у тебя с ней, а она на тебя видимо глаз положила, ни как не забуду её взгляда на выпускном. Иногда мне тебя охота приревновать, хоть к какой – нибудь бабенке, но ты мне даже повода не даёшь, неужели тебе ни одна не нравится?

– Ты одна мне нравишься.

– А если я влюблюсь в кого-нибудь, и ты об этом узнаешь, что будешь делать?

– Откуда я знаю, но, мне кажется, что не изменишь.

– А вдруг изменю?

– Не знаю.

– Кто-то в таких случаях стреляется, кто-то убивает жену – изменщицу, кто-то избивает, а вот ты, что бы ты стал делать?

– Ты что, уже влюбилась или изменять собралась, раз допытываешься?

– Ты что! С ума сошёл! просто хочу узнать,– как бы ты стал реагировать.

– Скорее всего, ушёл бы.

– Даже не вспылил бы?

– Откуда я знаю, Галка?

– Иногда, Володя, я боюсь. Любую газетку открываешь, а в ней одни объявления о разводах, как хорошо, что ты у меня не пьешь и не куришь, ведь говорят, что 50% разводов происходит от пьянок мужей. Вообще-то, Володя, брак проверяет прочность любви, не так ли?

Да, брак как бы высвечивает, рассекречивает своим таинством любовь, высвечивает до того, что становятся видны все пятнышки души и тела, таинственность любимой манит, привлекает и поэтизирует любимый образ. В браке все это приобретает серую прозаичность, превращается в нудную повседневную обыденность, в которой надо и постирать, и обед сготовить. Безоблачные и радужные мечты влюблённых сталкиваются с нудной однообразностью жизни, и кое-кто не выдерживает этого экзамена, – высказал он свои мысли Галине, добавив, – мы, кажется, этот экзамен с тобой выдержали.