Читать книгу Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики - - Страница 17

Горняки-дипломники собирались до конца марта. В общежитии им выделили комнату, парни написали красиво: «Дипломная комната», «Без стука и без дела не входить!». А на двери внутри комнаты повесили нарисованную на двух листах ватмана голую женщину. Самые талантливые маркшейдеры рисовали её весь вечер, часто курили. После чего надвое суток засели за преферанс, попивая водочку, пиво, вспоминая о незабываемых днях практики.

Владимир привёз почти готовый дипломный проект, поэтому чаще обычного ездил на заработки. С женой жили без спора и без ругани, не было главного, не было душевной близости, особенно она, замкнулась, когда сказал ей, что согласился ехать в Магаданский совнархоз.

– Поедешь?

– Замолчи,– крикнула она и заплакала. Мог он писать и дома, но стал уходить к ребятам, где за спорами, за разговорами забывался. С Галкой почти не спали, она не отказывала, но лежала равнодушная и бессловесная.

Красоты весны на этот раз Владимир почти не замечал, день в дипломной комнате, день на заработке.

Защита прошла успешно, после защиты ребята тупым карандашом прокрутили дырочку в костюме Владимира и привинтили значок. Галка поздравила и вручила букет цветов, дома отметили радость шампанским вместе с хозяевами. А через день он уехал на месяц в воинскую часть на стажировку. Привезли их в Забайкалье, в военные летние лагеря, одели в офицерскую форму, но с солдатскими погонами и надолго забыли о них. Стажеры утром вставали, чтобы позавтракать, после завтрака уходили на речку и в кустах до обеда загорали, купались и резались в карты, обедали и искали места попрохладнее, чтобы вздремнуть. Ужинали и до темноты вновь шли на речку. Когда учения закончились, их заставили красить материальную часть, два дня они всё красили на несколько раз. Получилось красиво.

– Ну как на курорте побывали,– смеялись парни и радовались. Радовались концу учёбы, радовались лету и всему, что их окружало.

– Клава! Здравствуй! Поздравь меня, всё, стажировка закончилась, скоро всё закончится. Клава, а где, Галка?

– Она уехала сразу после тебя, сказала, едет домой.

– Странно, почему она мне ничего не написала?

– Не знаю, Володя, но она мне заплатила по сентябрь месяц, сказала, что тебя не выписала из-за отсутствия у тебя военного билета.

– Ну, а как Мыкола, где он?

– Уехал, уже два дня в дороге, пришла телеграмма, что отец серьёзно болен, мы оба взяли отпуск, хотели вместе отдохнуть, но не получилось. Может, есть будешь?

– Нет, схожу с дороги в баню да посплю, а то всю дорогу в карты проиграли, от радости сон не шёл, вот и убивали время.

– Что-то сегодня жарко и жара какая-то как в парилке,– заметил он, вернувшись из бани.

– Второй день парит, вчера дождик был, может быть и сегодня пройдет.

Поговорили, и Владимир пошел спать, спал крепко почти до ночи. Встал, послонялся по ограде, хозяйки не было видно, хотелось, есть, но он представил, как кипятить чайник, как что-то варить, ждать, потом сидеть и жевать. Есть раздумал, пошел опять лег и скоро заснул.

Приснился ему сон, что, вроде бы, он ещё не вернулся со стажировки, а служит командиром батареи, ему дали цель, колонну движущихся танков, а поражать цель должен из "Катюши". Он навел и подал команду: «Огонь!» "Катюша" содрогнулась, снаряд, ярко блеснув, с грохотом сорвался с рельс, а за ним полетели другие, и скоро снаряды застучали с громким стуком о броню танков. Очень удивился, что снаряды кончились, но били по броне ещё громче, проснулся. Что-то стучало в окно, кроме стука сверкали молнии, и гремел гром, казалось, рушится небо.

– Галка приехала,– пронеслась у него мысль, и он соскочив с кровати, включил свет и распахнул дверь, которую не закрывал. В дверях встала испуганная Клава, – гроза, Володя, боюсь! Пусти к себе! Гроза!

– Заходи,– позвал Клаву, а сам вышел на улицу. Туча ещё не проливалась, сверкали молнии и по интервалу между блеском и грохотом определил, что осталось около полукилометра. Туча надвигалась широким фронтом, сверкало и слева, и справа и прямо. В промежутках между громыханием звенела тишина, всё вокруг замерло и напоминало бегуна перед стартом, который весь превратился в сгусток нервов и силы. После очередного затишья засверкало, тьма рассеялась, и вдруг показалось, что небо обрушилось и стало валиться на землю. Брызнул дождь, вновь сверкнуло, сразу же грохнуло, снова засверкало и загрохотало без перерыва, дождь на какое-то мгновение стих и вдруг послышался нарастающий гул. Дождь обрушился на землю не струями, а водопадом.

Владимир забежал в дом: «Вот это гроза!» В это время сверкнуло, загрохотало, как от залпа батареи, и погас свет.

– Клава, где ты?

– В подушки зарылась, страшно, я так боюсь грозы! Так боюсь! Сядь, Володя, рядом,– попросила она и затихла.

Он прошёл и сел на койку, а на улице сверкало, грохотало и лило. Клавдия лежала, зарывшись в подушки, и вздрагивала каждый раз, от вспышек и грохота.

Туча уплывала, интервал между вспышками увеличивался, грохот стихал, и дождь стал слышен слабее.

– Боишься?

– Нет,– шепнула она. Прошептала и долго ничего не говорила.

– Клава, ты действительно так грозы боишься?

Очень боюсь. Когда я была маленькой, в грозу у нас говорило радио, радио – большая и черная тарелка, вдруг оно захрипело, я уставилась на него, смотрю, а из тарелки с треском вырвался сияющий шарик. У меня в глазах потемнело, с тех пор я и боюсь молний, грома.

В темноте лица Клавы не было видно. Гроза ушла, Клава постепенно успокоилась. Дождь закончился, наступила долгая тишина.

Внезапно Клава заговорила.

– Знаешь Володя. Ты мне сразу понравился, как только пришел с Галкой, у меня постоянно было желание отбить тебя у неё, но по её совету, чтобы не ехать куда-то по распределению, я вышла замуж. Мыкола мой, в общем-то, не плохой муж, если бы не его скупость и экономность, которая иногда бесит. Даже по ночам на мне экономит, и мне порой кажется, что из экономии боится, что он у него сотрется.

– Не смеши меня.

– А Галку я терпела ради тебя. После своего хохла я её возненавидела, если бы я не вышла замуж …

– Что бы было?

– Не знаю, Володя. Мне бы надо не замуж выскакивать, а просто не поехать на место назначения, но нас запугали, мол, диплома лишат, высчитают за обучение и даже посадят. Некоторые не послушали эти угрозы, не поехали, устроились, кто кем и живут, не горюют, выходят замуж, не торопясь за тех, за кого считают нужным.

– А ты ведь тоже мне нравилась, и я даже ревновал тебя к Мыколе, да и считаю, что ты достойна лучшего мужа.

– А ты жене так ни разу и не изменил?

– Бог с тобой!

Он замолчал, молчала и она. Скоро Владимир стал шёпотом говорить, будто размышляя вслух,– когда я тебя, Клава, первый раз увидел, то ты мне показалась ангелочком без крылышек, часто краснела, стеснялась, а сейчас ты совершенно другая! Неужели замужество так меняет вас – девушек?

Она не сразу ему ответила, подыскивая для ответа убедительные аргументы.

– Замужество, Володя, нас меняет, изменяет сильно и зачастую в плохую сторону. Раньше я была одна, поем – хорошо, не поем – тоже ни кто мне, ни чего не скажет, своё бельишко я или выстирала или нет, тоже ни кому до этого дела нет. Муж – это дополнительные заботы, а пойдут дети, то вообще голова должна идти кругом, если бы муж зарабатывал хорошо, то можно было отдать бельё в прачечную, но нет лишних денег и нет прачечных поближе к дому, надо готовить, ездить по магазинам, по базарам, то есть забота растёт, а жена одна. А если жена работает и воспитывает детей, муж пьёт, ласки требует, тут хочешь или не хочешь, а изменишься.

– Клава! Ты рассуждаешь как зрелая, с большим опытом женщина, а ты замужем всего да ни чего…

– Мне было стыдно начинать жить с мужем, а как живут и что делают, насмотрелась от брата и от квартирантов. Братец у меня красивый парень, у меня волосы мелкими кудрями вьются, а у него крупными волнами, надо бы наоборот. Отца убили, мать умерла, дед был уже стар, чтобы взять внука в руки. А внук пошёл в сапожники, подучился, стал сам заколачивать деньги, план сделает и на себя стучит. Начал попивать, чем дальше, тем сильнее. Повадился ходить по женщинам, стала, я его боятся, когда он приходил домой пьяный в стельку. Напивался он действительно, как сапожник. Приползёт домой в дымину пьяный, уснёт. Потом женился, жена тоже пила, а у пьяных ни стыда, ни совести, про меня забывают, как будто меня в доме и нет. Пожил он с ней, наверное, месяца три, четыре и выгнал. Она на работу не ходила, пропивала деньги, которые он давал ей на еду, приходит домой, а она пьяная. Выгнал, она стала ходить к нему на работу, он терпел, терпел, а потом рассчитался и уехал куда-то на Север. Потом у меня жили молодые муж и жена, она его у другой отбила, а чтобы удержать, подпаивала и ублажала, как он хотел. Пока трезвые, то хоть картину пиши с них. А напьются…

Ушла она, когда стало сереть, он проводил её до дверей и, когда Клава закрылась, пошёл спать.

На улицах среди грязи, блестели лужи, но тропинка была протоптана, и Владимир по ней добрался до трамвая. Отправили их сфотографироваться на личное дело и на военный билет, выдали обходные, и бывшие студенты начали собирать подписи. У многих были задолженности в библиотеках, в читальных залах. Подписали тем, кто не был должен, остальные поехали или за книгами, или же в спокойной обстановке подделать подписи и печати, чтобы подделку нельзя было сразу различить. Бумага обходняков была плохая, оберточная и к вечеру у многих должников нужные подписи и печати были готовы.

Дипломы обещали вручить через пару дней, не всем ещё были готовы приложения к диплому с оценками. Пройдя по магазинам, Владимир к вечеру вернулся со свёртками, весёлый и улыбающийся.

– Как твои дела, Володя? – спросила Клава.

– Дела мои только начинаются, дипломы не готовы, военные билеты тоже, обходной сдал, завтра можно ни куда не ездить, а сейчас надо пообедать, день пробегали, проездили, пил только томатный сок.

– Ты, Володя, обедай, а я за деньгами съезжу,– сказала хозяйка и пошла собираться.

Примерно час у него ушёл на обед вместе с его приготовлением, плотно поел и лёг на койку, которая оказалась заправленной, а он помнил, что бросил её, накрыв покрывалом. Лежать спокойно не дали мухи, он с полчаса потратил на борьбу с ними, выгнал и выбил всех, закрыл дверь и лёг, глядя в потолок. Когда было нечего делать, то он глядел на него, и скоро вместо сучков и трещин на него начинали смотреть забавные лица и морды зверюшек. Скоро сытость и усталость смежили ему глаза, и он задремал сладчайшей дремой. Он не бодрствовал, он и не спал, а находился во взвешенном состоянии и как бы парил над миром без дум и без забот. Из этой приятности его вывела муха, уцелевшая при уничтожении, видимо, переждала где-то в укромном месте и теперь осмелела до такой степени, что села ему на нос. Пришлось вставать, сворачивать газету, убивать.

«Обиделась Галка, обиделась. Если не поедет? Что будет делать? – начал думать он. – Неужели и с ней, как и с Томкой, начнётся великое противостояние? Если начнётся – чем закончится? Готов ли я сам пойти ей на уступки? Уступлю здесь, что дальше? Будет вертеть мной, как пешкой…» Найду здесь работу, снимем квартиру, родится ребёнок, садика нет, работать буду один на 120 рэ максимум, что это за жизнь? Доход будет меньше, чем сейчас, когда у меня не было диплома о высшем образовании. Чушь какая-то, издевательство над здравым смыслом. Почему я, здоровый молодой мужик, не могу на одной работе зарабатывать денег столько, чтобы семья моя не знала нужды? Даже шахтёры не могут жить на одну зарплату. Неужели это везде? Стукнули ворота, послышались шаги, открылась дверь у хозяев, Владимир не встал.

– Горный инженер, ты жив, не спишь?

– Жив и не сплю, ты заходи, двери закрой, а то я только мух поистребил.

Клава в крепдешиновом платье, в босоножках и с заколотой белой ромашкой в густых, кудрявых чёрных волосах была великолепна, вся дышала молодостью и задором. Казалось, её накрашенные и чуть пухленькие губы просили поцелуя, а глаза были созданы для того, чтобы в них тонули, как в омутах, навсегда и без единого шанса на спасение от притягательной их силы.

– Клава! Не дай умереть, – взмолился Владимир.

– А что с тобой, Володя?

– Умираю, – простонал он и протянул к ней руки. Только она подошла и он смог её достать, как она очутилась в его объятиях, и он её поцеловал.

– Спасибо, Клавочка, спасла, а то уже совсем помирал, – прошептал он.

– Ну что ж! Один ноль в твою пользу, – засмеялась она, – ты пообедал?

– Да.

– Отпусти, пойду, переоденусь, – попросила она Владимира.

Скоро вернулась в халатике.

– Что-то ты очень радостная, деньги, что ли получила?

– Да, в жизни, Володя, есть праздники и ты один из них, может быть самый, самый последний, – прошептала она.

– Клава! Если моя не поедет со мной, ты поедешь? – спросил он в шутку.

– Поеду,– ответила она, не размышляя.

– И хохла своего бросишь?

– Всё брошу, только позови. После некоторого молчания она попросила: – Володя, я пойду, сготовлю ужин.

– Да, да, Клава,– иди, я полежу, а то ты такое мне сказала, что у меня голова закружилась.

Она заулыбалась, и осторожно вышла, прикрыв дверь. Так что же это такое? – думал он,– мстит мне судьба, испытывает, или радует разнообразием? Вроде медом не намазан, а женщины липнут и собираются пойти со мной хоть куда, если я позову, одна жена не хочет ехать со мной. Может быть, она умней и дальновиднее всех? Все хороши, а вот душа тянется только к Тамаре …. Где ты, Томка? Был бы я счастлив с тобой? Вроде бы обыкновенная девушка, как многие, а вот ведь одна так запала в душу, чем? Что такое любовь? Клава хочет быть счастливой, а будет ли счастливой, если он её позовёт? Мать и отчим, говорят, что нашли своё счастье, в чём оно? Есть ли мера у счастья? Был ли я счастлив с Галкой? Задумался над последним вопросом. Наверное, всё же был, как был счастлив с Дусей, как был счастлив и с Тамарой. Может, бросить Галку, позвать Клаву и жить, изгоняя из себя все вопросы, все сомнения, мечты и стремления к лучшему? Что же всё-таки любовь? Вон французы, говорят, обзаводятся семьями, обзаводятся любовниками и любовницами, и одно другому не мешает, может быть, русские мешают в одну кучу семью, любовницу и любовь? Этим усложняют себе жизнь, может быть, на все эти вещи надо смотреть более просто?

– Володя! Володя! Ты уснул или оглох? Перец у вас есть?

– Должен быть, поищи.

– А ты что уснул?

– Да нет, лежу, думаю и размышляю.

– О чём же?

– О тебе и о любви.

– Правда?

– Правда.

– Как интересно! Потом расскажешь, ладно?

– Расскажу,– пообещал он и Клава, отыскав перец, ушла.

Приход Клавы прервал непрерывный поток бесконечных вопросов.

Он стал думать о Галке,– как она там: Чем занята? Если уехала домой, то значит? Значит, смирилась и поедет всё – таки. Куда вот только попадём и надолго ли? Кто родится первый,– дочка, сын? Как назовём? И вновь поток вопросов прервала Клава,– возьму у вас сковородку.

– Бери, Клава, и не спрашивай.

– А ты что, всё о любви думаешь?

– Всё о ней проклятой,– ответил он с улыбкой.

– И обо мне?

– На этот раз о своей Галке.

– Лучше думай обо мне,– попросила она.

– Слушаюсь, перехожу на тебя.

Солнце опустилось в облака, облачность расширялась и сумерек почти не было.

– Бояться не будешь, если гроза будет сегодня?

– Буду, но с тобой не так страшно. Владимир посмотрел на Клаву и спросил,– Клава, вот я тебя знал до этого, как несмелую и застенчивую, а сейчас ты абсолютно другая, это что,– ты на самом деле такая или же это вспышка.

– Скорее всего, Володя, вспышка. Мы с тобой вдруг оказались как на поезде в одном купе, нам скоро выходить в разных городах и мы спешим, как на исповеди излить свою душу, зная, что всё, что мы сделаем и всё, что выскажем друг другу, всё это умрёт вместе с расставанием. Нам нечего боятся, что наше сокровенное высказанное случайно знакомому человеку, который со вниманием выслушал и проникся сочувствием к тебе, ни кому не выдаст. А если и расскажет, то это не принесёт вреда. А ты или забудешь, или позовёшь, поэтому мне не страшно в любом случае, тебе раскрыла душу, тебе решать,– забыть меня или позвать. Считай, что я грешница, а ты священник, я тебе исповедалась в своих грехах. А теперь расскажи, что ты думал о любви?

– Думал много да надумал мало. Подумал о французах, вроде бы женятся по любви, а может быть по выгоде, живут, рожают, воспитывают детей. Мужья может быть не своих, но воспитывают. Тихо и мирно, заводят любовниц, любовников и это у них в порядке вещей. Мы же хотим, видимо, совместить несовместимое, объединить лёд и пламень. Любовь – это страсть, это горение, это что-то возвышенное, а семья – это покой, уют, забота и рутинность. Это пьяный муж, это неверная жена, это такие мелочи, за которыми любовь теряется. Может быть семья – это благополучие и подготовка места себе для старости, а любовь – это грехи, которые нужно замаливать в старости. Может быть, мужское счастье в многоженстве?

– А женское – в многомужье?

– Возможно. Нет человека идеального, у одного глаза красивые, у второго прекрасные волосы, у третьего ум, у четвёртого честность, то есть счастье – это идеал в едином, а если этого нет, то и счастье всего лишь красивая мечта.

– Володя, а ты не думаешь, что в распределении счастья играет роль и случай, случайность?

– Конечно же, случайность играет не последнюю роль, меня с Галкой свёл случай, может быть, с ней свёл, а с кем-то развёл. Одни, Клава, вопросы и гипотезы, основанные на предположениях и допусках. Что одни принимают за счастье, для других это же самое принимается за несчастье.

– Например?

– Ты и Галка. Той Колыма, как божье наказанье, а для тебя радость, если позову, если ты, конечно, говоришь правду.

– Позовёшь – узнаешь. Кроме того у твоей Галки есть одна нехорошая черта, не знаю, заметил ты её или нет? Она эгоистка, она хочет быть счастливой в первую очередь сама, а потом раздавать, если будет возможность, это своё счастье по крохам, в том числе и тебе.

– Это у неё есть,– согласился Владимир и ее частенько грызёт чёрная зависть.

– А я думала, Володя, что любовь слепа и она не может видеть недостатков.

– Следуя логике, логическому размышлению подумай об обратном утверждении.

– Это значит, я имею надежду, да?

– Умница,– похвалил он её и попросил,– давай помолчим.

– Когда ты собираешься, Володя, уезжать?

– Как прогонишь, – ответил он.

– Издеваешься, да?

– Да, но над собой,– ответил он.

– Почему над собой?

– Да потому, что от добра добра не ищут.

– Уедешь —наревусь. Буду ждать весточки: как ты, доехал или нет, один или с Галкой? Напишешь?

Утром выспавшись, Владимир начал собираться, удивляясь тому, что Галина взяла только свои вещи, даже не увезла книги и постельное бельё. Каждая вещь, которую он брал в руки, несла воспоминания. Некоторые вещи ломались и чинились, многие потеряли блеск и чистоту, и с ними надо было расставаться. Эмалированные вёдра вызвали воспоминания о Дусе и о незабываемых днях его первой производственной практики. Трельяж они купили с Галкой, деньги на него он зарабатывал специально, чтобы у жены было своё большое зеркало. Кое-что он решил выслать на адрес матери, часть забрать с собой, а с частью приходилось расстаться.

Виктор Чёрный, который уже успел наездиться по Союзу, иногда возмущался,– мы в советской стране стали рабами вещей, таскать их за собой морока и не таскать морока ещё большая, на новом месте или денег нет или ничего не купишь, да и с жильем такая проблема.

Перебирая вещи, Владимир скоро понял, что Галка собиралась второпях, не взяла новые чулки, а на вешалке висела её голубенькая кофточка. Когда к нему заглянула Клава, он поинтересовался: «Клава, Галка сильно торопилась?»

– Да нет, но говорила, что может опоздать, если мы попьём чаю, который у меня тогда был уже готов. А что, Володя?

– Да наоставляла мне лишнего груза,– улыбнувшись, ответил Владимир

– Не переломишься, Володя, от пары чулок,– тоже улыбаясь, заметила хозяйка.

– Да дело, Клава, не в этом, могла бы и неспеша собираться, однако же, много злобы скопилось у моей женушки на меня, как ей неохота ехать на Север.

– Она мне сказала, что пусть едет один, это она мне не один раз повторила.

– Да! Зла и зависти в ней хватает на двоих.

– Выспался? – спросила Клава.

– Если встал, то выспался, а ты?

– Сон у меня пропал, а состояние такое же, каким было в детстве, когда ещё мама была жива и я ждала нового года и ждала подарка.

– Для меня это тоже праздник, Клава,– проговорил он и поцеловал её в упругие губки.

– Володя, я пришла спросить,– ты завтракать будешь? Давай позавтракаем, да я может быть, вздремну.

– Спасибо, я уже. Завтракай и спи, на обед я тебя разбужу. Клава ушла, а Владимир продолжал перебирать вещи, которые ему предстояло взять или оставить.

– Ох, и зла в бабе! – подумал Владимир, когда в альбоме, в его дембельском альбоме, он не обнаружил Галкиных фотографий.

– Обед готов,– услышал он. Клава, – стояла в дверях с тарелками. Обедай, а я в город съезжу.

Глядя на улыбающуюся Клаву, он находил, что это было ее естественное состояние, тогда как у Галки улыбка редко появлялась на лице. Она в последнее время, походила на сухого и официального чиновника, чем на жену. От неё всё чаще слышалось: «Володя, ты не маленький, чтобы вести себя легкомысленно». Себя вела степенно и даже несколько надменно, а вот хозяйка могла неожиданно крутануться на одной ноге и прищёлкнуть пальцами, душевность была чертой характера Клавы.

Поставила и расставила тарелки, и со словами, не скучай без меня,– быстро ушла.

Клава пришла под вечер, пробежала к себе и закрылась, Владимир сел на стул в кухоньке перед открытой дверью и стал смотреть на её дверь. Скоро она выскочила, как понял Владимир, в новом платье. Не доходя шага три до его дверей, крутанулась и с лукавым выражением на личике, спросила,– ну и как я?

– Фея! – ответил он и попросил:– А ну-ка крутанись ещё раз!

Она ещё раз крутнулась, оголяя свои загорелые ножки, заметив его взгляд, подошла и, подняв подол платья выше колен, сделала перед ним книксен и повернула голову, чтобы он заметил и оценил ромашку в волосах, белая ромашка в её тёмных кудрях довершала наряд.

– Ты – само очарование.

– Как платье?

– Ты в нём прелестна.

– Это я знаю,– засмеялась она.

– А ромашка, Клава, идет лучше всяких драгоценностей….

– Правда?

– Клянусь прахом бороды моего дедушки,– шутливо поклялся ей:– Ты самая красивая, Клавочка!

– А я знаю об этом, – засмеялась она и убежала к себе.

Почему у меня в жизни не получается всё, что получается с другими? Ну, почему? – в который раз задавал себе этот вопрос Владимир и не находил ответа для себя. Радость окончания горчила жена, восемь лет они с ней ждали этого, но радость ему приходится разделять не с женой, а с женщиной, которая волей случая вошла в его жизнь. Что это,– судьба, случай, или ошибка?

Щемило сердце, когда до сознания доходило, что предстоит разлука с городом, институтом, со знакомыми и со своим укладом жизни, который сложился за все эти годы. Уходил в область воспоминаний целый кусок жизни и при этом самый, пожалуй, лучший. Он до сих пор с грустью вспоминал школьные годы и знал, что о годах, проведённых в Иркутске, он будет помнить всю оставшуюся жизнь, что-то и забудется, сотрётся из памяти….

– Володя,– спросила Клава на следующий день,– допустим, что ты меня позвал, и я приехала к тебе, бросив всё. Будешь ли ты меня ревновать к мужу, к прошлому?

– Сказать, что не буду, этим я не хочу обманывать ни себя, ни тебя, как это будет выглядеть практически, не знаю, но когда я мысленно это всё представляю, то у меня ревности нет. И давать гарантии, что я не попрекну тебя прошлым, не берусь. В моей жизни такого ещё не было, Клава. Пока я иду по жизни, как первопроходец и всё в ней, вернее многое, встречается первый раз, впервые. Есть у меня хороший товарищ, познакомились мы с ним на практике, он геолог. Мне он рассказал, что любое месторождение золота, это тайна за семью печатями. Прогнозировать содержание золота, а тем более его количество в месторождении, дело дохлое, окончательное количество можно подсчитать только после закрытия и подсчёта добычи. Я уже после его рассказа подумал, что и наша жизнь похожа на золотое месторождение, где прогнозы имеют такую же точность, даже прогноз погоды бывает точнее, чем прогнозы на счастье в жизни. Всё больше прихожу к мысли, что вечное счастье, вечная любовь в судьбе человека явление противоестественное, как постоянно грозовое небо.

– Почему, Володя, я, ты не можем быть постоянно счастливыми?

– Видишь ли. Счастье – это конечная цель, а если цель достигнута, то чего ещё добиваться? Борьба – это прогресс, двигатель, а счастье – застой, деградация.– Ну почему, почему, Володя?

– А это надо у самой природы спрашивать, это неугодно ей.

– То есть сама природа говорит,– лови миг – так что ли?

– Да, Клавочка, вроде этого, – шепнул он ей в ответ и сжал в объятиях так, что она взмолилась: – Задавишь же, Володя, и тогда я даже мгновения счастья не увижу. Самое смешное, я к Галке тебя совершенно не ревную. Можешь мне верить, можешь, нет, но я считаю себя выше её, пусть не по красоте или умственным возможностям, но я её выше в другом.

– Ты, Клава, смотрю, от скромности не умрёшь,– заметил со смехом Владимир.

– Ты прости меня, что я так критически прошлась по авторитету твоей жены, но мне так кажется, – упрямо повторила она и замолчала. Многое она хотела бы сказать ему о Галке, о своих чувствах к нему, но не только не решалась, а не могла из-за боязни показаться навязчивой и нескромной. Она давно уже начала присматриваться к Владимиру и Галине и иногда просто удивлялась его хладнокровию и спокойствию. Она не только чувствовала, но и знала, что союз Владимира с Галиной непрочен и недолговечен, рано или поздно он должен распасться, она знала, что сам Владимир первым не пойдёт на разрыв, так как слишком в нём развито чувство долга. Ночами она молила судьбу, чтобы она ей помогла, чтобы Галка отстала от него. Своего мужа она как-то даже в расчёт не принимала. Когда Владимир её спросил: «А если бы нас с тобой твой застукал?»

Она ответила,– страшен ли он для меня? Для меня не он страшен…. Только гордость и боязнь показаться чрезмерно навязчивой не позволили ей умолять Владимира, чтобы он взял её с собой даже в роли любовницы, но только без Галки.

Боялся ли он сам внезапного разоблачения? Боялся. С Клавой ему не хватало душевного спокойствия, он знал, что бы он сказал и Галке, и Мыколе, но он представлял, как было бы ему стыдно, окажись он застигнутым с Клавдией даже не за закрытой дверью, и не на постели даже.

– У тебя, Володя, по моему самый большой недостаток в жизни – это твоя доброта,– заметила Клава в порыве её злого откровения. Она вредит тебе,– ты хоть однажды в жизни был по-настоящему зол на кого-то?

– Был,– сознался он,– злой был на девчонку, которая не пришла свидание и это привело меня, в конечном счёте, к Галке.

– Вот как! А кто же это такая? Почему не пришла?

– Давно было, Клава, ещё в школе, в прошлом году она окончила институт и уехала по направлению на Урал.

– Замужем?

– Наверное, вышла.

– Жалеет, что не пришла к тебе на свидание?

– Откуда мне знать.

– Должна жалеть,– уверенно произнесла Клава,– и ты знаешь, что жалеет.

– А ты откуда знаешь?

– Да вспомнила,– сказала Клава,– вспомнила один разговор с твоей Галкой, когда она мне говорила, что сюда перевелась одна девица, которая на тебя глаз положила, а Галка тебя у неё отбила. Эта?

– Эта,– признался он, удивляясь проницательности Галки.

– Ты её любил?

– Нравилась, если бы любил, то не женился бы на Галке.

Может быть Клава поверила, а может быть не захотела его расспрашивать, чтобы не получить серьёзной соперницы в своих мечтах о призрачном счастье.

Ночь плыла над городом так же как плывут облака, медленно и бесшумно. Кто-то спал и видел сон, а кто-то, как они шептались до утра. Он уснул, а когда проснулся, был готов завтрак.

– Ни пуха, ни пера,– пожелала она ему у ворот.

Пришедшим выдали дипломы.

– Надо обмыть, – предложил кто-то, и всей компанией отправились в ресторан «Байкал», в котором и просидели часа четыре. Ребята поехали в общежитие продолжать обмывание, которое должно было перерасти в грандиозную пьянку. Владимир отказался, сказав, что без жены нельзя.

На демонстрации 7-го ноября.

На «Большой» купил сетку и наполнил её продуктами, взял бутылку шампанского и коньяка.

– Клава! Поздравь, вот диплом, выпьем за мою радость, которую я ждал столько лет.

– Пойдём,– попросила она и когда они вошли во времянку, обняла и поцеловала, поздравив его от всего сердца с дипломом, с окончанием и пожелала быстрее пройти по служебной лестнице до министра.

– Будем обмывать,– сказал он и передал ей сетку.

– Будем,– согласилась она.

– А может быть, в ресторан сходим, а вечером здесь посидим?

– Нет, Володя! Лучше здесь, выпить и у меня есть, нам хватит, но тут мы дома и уходить ни куда не надо. Любой ресторан, Володя, – это кабак, куда ходят не отдыхать, а напиваться, шикануть.

Он согласился, а хозяйка принялась готовить праздничный ужин.

Через час Клава, накрыв стол, пришла в своём новом платье, с заколотой в тёмных волосах свежей белой ромашкой.

– Ты уже готова?

– Всегда готова!– отсалютовала она ему в ответ и как пионерка застыла в пионерском салюте.

– У военных есть обычай, когда они обмывают новое звание или награду, они опускают новую звёздочку или награду в стакан, из которого пьют, я, пожалуй, тоже свой значок искупаю. Сходил, вывинтил из костюма и положил в стакан, куда налил шампанского.

Шампанское ударило в головы. Выпив, хозяйка помрачнела, – значит, скоро поедешь …

– Я же сказал,– пока не выгонишь.

Мой прислал телеграмму, что задерживается.

– Решим, Клава, но мне нужно и самому решить с Галкой: едет или что-то делать придётся. А это чем раньше, тем лучше. Завтра выпишусь, может быть, деньги получу и с институтом буду в расчёте. Будем отдыхать. Начнём, а там видно будет, согласна?

Она кивнула головой в знак согласия.

– Клавочка, я, наверное, вздремну, а то что-то голова кружится.

Проснулся Владимир, но открывать глаза не хотелось, полудремотное состояние не покидало его, пока он не услышал: «Соня! Вставай! Пиво охлаждено, ужин готов».

– Какой ужин, какое пиво, да ещё охлажденное?

– Купила пива и охладила, вставай ужинать.

Встал, потряс головой: «Одни выпивки, так и спиться можно», – подумал и пошёл под умывальник. После пива последовал короткий ужин.

За эти несколько дней Владимиру уже казалось, что никакой здесь Галки и не было, а жили они с Клавой душа в душу все эти годы. Что если он и поедет к себе на родину, то ненадолго, что вернется и продолжит учёбу. Дел оставалось у него максимум на два дня, если растянуть, то на четыре, но и через четыре дня ему не хотелось уезжать.

– Если я еще задержусь?– спросил он Клаву.

– Я бы хотела вообще с тобой не расставаться, но это всё зависит только от тебя, – сказала она и порозовела от радости.

Оставшись одна, Клава задумалась над всеми вариантами: если Владимир приедет домой и Галина согласится ехать с ним? Тогда он останется только как воспоминание, и только. Если Галка не согласится ехать с ним, то всё зависит от Владимира. Он может уехать один, и тогда есть надежда, что он всё-таки позовёт её к себе, но, может быть, они могут вернуться сюда. Тогда она согласна стать его любовницей, если будет согласен на это он. Всё зависело от него, а жить одной…

Хоть в бога она, как и все или почти все молодые люди её поколения, не верила, она, оставшись одна, горячо молила всевышнего, чтобы Галка не поехала с мужем. Замужество кроме свидетельства о браке и новой фамилии, ничего ей не дало, муж не нравился. Нет, со временем она бы к нему и привыкла, но сейчас ей было тяжело думать об этом. Ещё два противоречивых чувства боролись в ней, она хотела, с одной стороны, чтобы время летело быстрее и всё подошло к какому-то концу, а с другой стороны, она хотела, чтобы время остановилось, так как могло статься, что больше у них с Владимиром такое и не повториться.

– Клава, может быть, махнём куда-нибудь за город, позагораем, покупаемся?

– Оставлю дом, обворуют, если ворам покажется, что взяли мало, то и сожгут,– объяснила Клава.

– А как же вы на работу ходите?

– Соседке плачу, она ходит и часто смотрит.

– Так скажи.

– Подумай сам,– засмеялась она,– вдруг мне с Мыколой век коротать.

Если бы он не знал, что хозяйка окончила институт, то он бы и не подумал о её высшем образовании. Галка кичилась и часто подчеркивала свою образованность перед подругами, которые не имели возможности обзавестись дипломом. А Клава ни разу не напомнила об этом, не светилась от гордости, лучилась молодым задором и простотой. Если Галка дулась и могла сутками молчать, то у Клавы улыбка не сходила с лица, от радости она могла пуститься в пляс или запеть.

Давно Владимир столько не бездельничал. Не нужно было никуда спешить, не нужно было учиться или работать, не нужно было о чём-то беспокоиться. Он мог вставать и рано, или чуть ли не в обед. Мог куда-нибудь идти, а мог день читать, – такого с ним ещё не случалось, и он не знал, куда себя деть. В институт он ходить не хотел, слишком много отдал ему душевных и физических сил.

Не спеша упаковывал вещи. Долго соображал, куда ему упаковать трельяж. Клава не надоедала ему своими признаниями, она не вздыхала, она внешне оставалась почти такой же. Но в тоже время он видел, что она стала иной, она стала женщиной в полном смысле этого слова. От неё исходило обаяние и очарование, и вместе с тем она стала более робкой, чем была до этого. Она стала походить на человека, который увидел свое счастье во сне, встал и сам не поверил, что уже не спит, она робко оглядывалась, боясь почувствовать себя не спящей с растаявшим, испарившимся счастьем.

– Ты что-то, Клава, стала меньше вращаться и бегать бегом,– заметил Владимир. Они не мечтали, а жили тем, что им подарила судьба на коротенькое, может быть, время, уповая на лучшее. Время неумолимо приближалось к назначенному дню отъезда. Накануне Владимир отвез вещи в камеру хранения, чтобы не таскаться с ними, а ещё раньше он пригласил Клаву сходить с ним в город:

– Хочу, Клава, чтобы ты выбрала такой подарок Галке, чтобы, если она его наденет или возьмёт, то я бы вспоминал тебя, выбери, что тебе очень нравится. Подарок он купил.

В день, когда он отвозил вещи и стоял на остановке в ожидании трамвая, увидел в проезжавшей «Победе» женщину, удивительно похожую на его Галку, если бы не темные очки и другой цвет волос, то он бы мог сказать, что это его жена. Когда он рассказал об этом Клаве, та, внешне оставаясь равнодушной, поспешила уйти к себе домой, вся пылая от этой приятной и счастливой для себя новости.

Когда вернулась, успокоившись, сказала, что существует двойники, рассказала, что природа, видимо, не так разнообразна в конструировании лиц.

Поехали они с ним на вокзал пораньше, поезд был проходящий и билеты заблаговременно не продавали. Было солнечно и очень тепло, до объявления о посадке стояли и вели ничего не значащий разговор. Объявили посадку, он унёс свои вещи и вышел на перрон.

– Клавочка, – сказал он и протянул подарок, который она выбирала,– прости, что слукавил.

– А как же Галка?– спросила она удивлённо.

– Перебьётся,– с улыбкой ответил он.

Она тоже достала коробочку и подала ему со словами,– это от меня, рассмотришь в поезде. Когда объявили отправление, они поцеловались и Владимир вскочил на подножку начавшего движение вагона.