Читать книгу Далеко в стране Колымской, или Золотодобытчики - - Страница 9

На госэкзаменах Галина часто встречалась с Германом, и он каждый раз с юмором обрисовывал ее недалекое будущее: – Попадешь ты с мужем куда – нибудь на захудалый рудник, хорошо, если он попадёт в Черемхово. Поселок будет грязный и неустроенный, развлечений нет, телевизора нет, и не ведомо время. Единственная радость – это кино, да по праздникам пьяные компании сибирских баб и мужиков. Скука! Скука! Особенно осенью, когда дожди, и грязь не позволяют лишний раз выйти за порог дома. А живём мы все, между прочим, всего раз, а молодость наша еще короче.

–Взгляды, Герман, у тебя на жизнь никак нельзя назвать патриотическими,– смеялась она, только к чему ты это мне всё рассказываешь?

– А затем,– говорил он и сам зажигался от собственных речей,– пока я молод, хочу, есть бифштекс, пить марочное вино, любить и быть любимым. А зачем мне это всё в старости, когда нечем жевать, когда вино не пьянит, а жена, как женщина, уже не нужна. Зачем мне ждать красивое будущее, когда я хочу жить в настоящем. Всему свой срок и нужно этим пользоваться, разве я не прав, Галина?

В другой раз убеждал: – Честные и благородные, Галина, нынче не в моде. Честные нравятся девушкам, честных показывают в кино, но начальство честных не любит и не балует. Начальству больше подходят подхалимы, угодники, а честные – страдальцы. Все высокие посты уже заняты, и чтобы продвинуться по служебной лестнице, надо или ждать смерти кого-то, или нужна мохнатая лапа где-нибудь в министерстве. Может конечно, подвернутся счастливый случай, подобно выигрышу по облигации, когда должны сойтись и номер и серия, но это так редко бывает. Можно, продвинутся, если попасть на новостройку. Начать с жизни в палатке, но меня, лично, это не интересует, романтика палаточной жизни мне чужда, я хочу жить с комфортом, в уюте, а уж если менять место жительства, то Иркутск буду менять на Москву или другую, какую столицу.

Он часто приглашал Галину в гости, но она отказывалась. Согласилась, когда он пригласил вместе с ней Наталью, и привез их к себе домой на своей "Победе". Жестом хлебосольного и доброго хозяина распахнул двери, пригласил женщин войти в его двухкомнатную квартиру. В квартире не было ничего лишнего.

–Старики для единственного чада расстарались, – объяснил он, – показывая комнаты.

В кухне стоял холодильник «ЗИЛ-Москва», мечта многих, для многих недоступная. Стол, стулья, кухня отделанная белым кафелем. В зале стоял телевизор, полки с книгами, а в спальне широкая кровать, шифоньер и тумбочка, на которой стояла настольная лампа в форме какого-то идола. Женщины заинтересованно стали его рассматривать, Герман небрежно бросил,– отец из Египта привёз.

– А кто он у тебя, если по загранкам шастает, – спросила Наталья.

– Мерзлотовед, работает в академии вместе с матерью.

Воспользовавшись, случаем, когда Наталья рассматривала его книги, Герман тихо сказал Галине:

– Пусто и неуютно в квартире без жены, без женских рук, особенно вечерами. Ты одна смогла бы разделить со мной мое одиночество, и только ты смогла бы стать здесь полновластной хозяйкой.

Это был более чем намек, это было его предложение.

– Поздно, Герман, поздно,– натянуто улыбаясь, прошептала она.

– Почему?

– Поздно,– повторила она и пошла к Наталье.

Потом они пили кофе, сваренный самим хозяином, болтали о чем-то не существенном и нужно отдать должное Герману,– он больше не навязывался и больше не говорил на тему личной жизни.

Галина сдала госэкзамены, а Герман сдержал слово и нашел ей место в школе, которая называлась экспериментальная, с уклоном в изучение английского языка. Галина рассыпалась в благодарности, но Герман скромно посоветовал: – Получай диплом, устраивайся. Если согласна, то после, мы все это с тобой отметим.

– Конечно, согласна, – торопливо ответила Галина.

– Ловлю на слове, а пока поздравляю, желаю быстрее оформиться.

Когда Владимир в военном лагере со товарищи, по приказу генерала, строили уборную, Галина была у Германа.

– Времена, Павки Корчагина прошли, Галина. Деды наши мечтали, чтобы внуки их жили богато и счастливо и времена эти настали. Кому нравится романтика, пожалуйста,– есть целина, строительства ГЭС, есть Крайний Север. А кто хочет жить в городе, то живи. Мы все люди разные, я, например, лингвист, а есть булочники, сапожники, рабочие и крестьяне. Пусть каждый занимается тем, чем нравится. Кому нравится ходить пешком – пусть ходит, а мне нравится ездить за рулем своего автомобиля. Ты не создана быть чернорабочей, ломовой лошадкой, ты ещё сама себя не знаешь, не открыла себя, ты создана чаровать сильный пол. Но пока в тебе еще школярство, оторванное от жизни. Твоему мужу может нравится палатка, или жизнь на Севере в простой рубленой крестьянской избе, но тебе, Галина, больше подходит жизнь в благоустроенной квартире, как эта. Кто хочет – осваивает новые земли, новые месторождения, а я хочу заниматься любимой наукой, длинных рублей мне не надо, и я бы хотел иметь в твоём лице красивую и любимую подругу.

И она осталась у него. Трудно было ей переступать через свои принципы, убеждения и даже через саму себя, но она решилась и переступила, решив, что муж не уйдет, а вот Германа надо иметь на всякий случай. Если её муженёк не останется в Иркутске и возьмет направление в дурацкую провинцию.

– Чем я, собственно говоря, рискую? Посмотрю, на что этот тощак годен в постели, может быть, не стоит моего, забеременеть я не смогу… В постели Герман оказался не октябренком, а настоящим, знающим дело партнером, и скоро он ей признавался: «Я тебя люблю, Галина, давай поговорим откровенно. Ты не девственница, да и я сам не мальчик. Мы сошлись, может, навсегда сойдемся, я тебя за прошлое упрекать не буду, не буду и ревновать. Думаю, что и ты не будешь, решайся».

Когда она шла в ванную, зашла на кухню, прошла через зал, всё трогала руками и думала,– если я соглашусь, то буду здесь хозяйкой. Это всё будет моё!

Утром она ему сказала: – Знаешь, Герман, не так сразу, как ты хочешь. Согласна с тобой встречаться, привыкнем лучше друг к другу, да и разойтись сейчас я просто не могу.

– Хочешь сказать, что согласна быть моею любовницей?

– Если ты это называешь так, то пусть будет по-твоему.

– Галка! Меня передергивает от злости, что кто-то другой будет обладать тобою, – запротестовал он, не соглашаясь на роль любовника.

– Ну, во-первых, обладать он будет мной редко, а во-вторых, только с резиночкой.

– Что, ни разу, ни разу не имел тебя без презерватива?

– Ни разу.

Герман посмотрел в глаза Галине, но промолчал.

Светлана и Андрюшка в первый же день настолько привыкли к брату, что ни на шаг не отставали от Владимира. Он взял их с собой и пошел обходить друзей детства и юности, чтобы парни помогли матери и отчиму в постройке дома. Почти все, согласились прийти в воскресенье, а с Василием Бондарем и Иваном Дымовым он начал заливку фундамента уже через день. Дом решили ставить рядом со старым с тем расчётом, если дом в этом году не поставят, то в старом можно будет перезимовать. Владимир впрягся в работу, отдавая ей все силы, и время. К воскресенью фундамент уже был готов и с самого утра в четыре топора начали ставить сруб. Отчим был у них за главного инженера и за консультанта. У него все было продумано и заготовлено, все работали как на себя и к позднему вечеру сруб уже стоял, были поставлены оконные и дверные коробки. Вечером мать угощала парней ужином с водочкой, подвыпив, они смеялись, – ну, Ксения Николаевна и вы дядя Семен, за такой выпивон только скажите, все сделаем! Всю неделю с Владимиром постоянно работали его друзья, они настилали полы, дранили стены и готовились еще к одному воскресенью, чтобы подшить потолки и закончить крышу.

К концу второго воскресенья дом стоял под крышей, а в понедельник нанятый отчимом печник сложил печь, вернее руководил, а кладку вели Владимир с Василием, и не печник, а они его подгоняли, когда он выводил колодцы. К вечеру печь затопили и опробовали. Отчим стеклил окна, конопатил, навешивал двери и делал разную работу, которая не требовала большой физической нагрузки.

В середине второй недели Владимир пошел на речку, забрав с собой братика и сестрёнку, а когда накупались и шли обратно, встретили Тамару.

– А тебе, Володя, идет быть многодетным отцом,– засмеялась девушка.

– Тебе тоже пойдет, если будут. Вот Светуля, а вот Андрюша, который не боится даже раков.

– А я лаков очень пугаюсь,– заявила сестренка и спряталась за брата.

Тамара взяла Светланку за руку, и они медленно пошли к дому Владимира.

– Чем занят?

– Строительством, Тома. Собрал парней, и трудимся, молодцы, здорово помогли.

– Ты давно дома?

– Вторую неделю.

– Ни разу ко мне не заглянул.

– Времени не было.

– Днём не можешь, вечером приходи, немножко побродим, поговорим.

– Если тебя, Тома, устраивает, сегодня приду после заката, где встретимся?

– Давай в конце улицы.

Вечером они встретились в конце ее улицы и медленно пошли за город. Теплый вечер был тих, небо безоблачное. Солнце давно село, сумерки густели. Люди готовились ко сну, сон витал над крышами домов.

– Как живёшь?

– Вкалываю, охота чтобы мои въехали этим летом в новый дом.

– Устаёшь?

– Если бы уставал, то не ходил бы сейчас с тобой, но руки и ноги к вечеру гудят.

– Галка здесь или в Иркутске?

– В Иркутске, госэкзамены сдавала, диплом получала, сейчас на работу устраивается, писала, что повезло.

– А мне, Володя, надоело уже отдыхать, скучно. Ты знаешь, я не особенно в школе дружила с девчонками, задушевных подруг не было, да и знакомых в городе почти не осталось. Зашла как-то в школу, ни кого нет. Прошлась, заглянула в классы и так тоскливо стало. Кажется, что осенью снова пойду ученицей, сяду за свою парту, давно ли это всё было?

Сделав круг за городом, они вернулись в улицу и не далеко от дома девушки сели на лавочку. Владимир вроде бы в шутку обнял Тамару за плечи, и она тоже как будто в шутку прижалась щекой к его щеке. Он повернул голову и жадно поцеловал ее в губы. Она смолчала, и он еще раз поцеловал Тамару и осторожно сжал рукой ей грудь.

– На большее, Володя, не рассчитывай, я и так тебе многое позволила.

– А ты не боишься, что я тебя силой возьму?

– Если бы боялась, то бы не пришла и не разрешила тебе всего этого, ты первый это делаешь. Знаю, что ты настоящий джентльмен и не обидишь. Он её целовал, обнимал, она покорно принимала его ласки, и только учащенное дыхание выдавало её волнение. Когда дыхание её стало отрывистым и частым, она встала и сказала,– поздно, Володя, проводи, а завтра встретимся.

У дома он её обнял и еще раз поцеловал, она выскользнула из его объятий и, прошептав,– до завтра,– ушла к себе.

Дома он лег в новом доме на раскладушку и долго не мог уснуть.

– Интересно,– думал он,– разрешила почти все кроме главного. Или хочет меня отбить у Галки? Не понятно что-то.… Издевается.

Утром его разбудили мелкие родственники, которые бесцеремонно залезли к нему на раскладушку.

– Я их потеряла, а они вот где, – засмеялась мать, глядя, как Владимир возится с детишками, а те визжали от удовольствия.

Вечером всё повторилось. После поцелуев, она запротестовала,– нет, нет, Володя!

– Тома, ты вроде издеваешься своей полудоступностью.

– Уже, Володя, каюсь, что разрешила тебе все это. Я, Володя, девочка и не дам тебе, это я позволю сделать только мужу, чтобы он меня потом не попрекал всю жизнь.

– Ты хочешь, чтобы я разошелся с Галкой?

– Я этого тебе не говорила – прошептала она.

– Что ты хочешь?

– Не знаю, Володя. Всё так запуталось, что я и сама уже ничего не соображаю порой. Хочу быть с тобой, но не хочу встать на пути Галки. На чужом счастье, Володя, своего счастья не построить.

– Буду с тобой откровенен, Тома. Мне было с тобой очень и очень хорошо, когда мы с тобой ходили домой вместе из школы. Сейчас я много раз покаялся за то, что тогда тебе предложил дружбу, если бы этого не было, ты бы меня не ждала лето, и осенью бы у нас все было бы хорошо. Даже в самые лучшие моменты наших отношений с Галкой, ты у меня не выходила из головы. Мне кажется, душа моя так и осталась с тобой. У меня, как и у тебя, всё перепуталось. Иногда я думаю, что счастлив, а порой мне кажется, что это всё счастье я выдумываю. Когда мы ходили с тобой из школы домой, я так хотел тебе сказать,– любимая! Извини, меня, что опоздал, любимая…

Девушка замолчала и прижалась к Владимиру, а он гладил ей кудряшки, глядя на ночное звёздное небо, которое равнодушно взирало на человеческие судьбы. Помяв кудряшки, он повернул ее к себе и поцеловал, да так, что она чуть не задохнулась.

– Конечно, пока Галку не целовал, она тебя не любила,– прошептала Тамара, отдышавшись,– мне, Володя, иногда становится как-то не по себе чувствовать и знать, что это же самое ты делаешь с другой.

Владимир ни чего сразу ей не ответил, а молчал, и молчал долго.

– Я вот чувствую, что если судьбе будет угодно, чтобы мы были с тобой вместе, то этот упрек я буду слышать от тебя постоянно, прямо или косвенно ты меня будешь упрекать в этом

– В чём?

– А в том, что сохранила для меня девственность, а я нет. Тамара промолчала.

– Мне кажется, Тома, что лучше бы ты ее потеряла.

– Перекрестись, до чего уже договорился! Просто у меня к Галке неприязненное чувство, много из себя строит. На нее злюсь. Cучка!

– А на себя не злишься?

– И на себя злюсь,– прошептала девушка,– и на тебя. Помолчала и спросила:– а у вас хоть свадьба-то была?

– Не было.

По всему было видно, что ответ удовлетворил Тамару, услышав его, прижалась к Владимиру.

– Огрубели руки, Тома, тебе не больно,– спросил он, лаская ее тело под кофточкой.

Она, молча, пожала плечами, видимо, давая понять, что ей нравится грубость, вернее огрубелость его ладоней. Если бы на встрече не витал незримо образ Галки, то она бы решилась…. Но последнее обстоятельство действовало на неё отрезвляюще.

– Володя, я хочу быть девчонкой в прямом смысле. Я же учусь и живу среди женской половины человечества, у нас есть и такие, что своим телом зарабатывают на жизнь. Наслушалась всего и всякого. От её откровенного шепота Владимир очнулся, глубоко вздохнул и расправил плечи, одернул ей кофточку и сказал,– пойдем, поздно уже, а мне рано вставать.

– Ты обиделся, Володя?

– Нет, я просто упустил из виду, что мы переросли пору розовой юности, не скамеечка нам нужна, а широкая коечка. И где мне нет места рядом с тобой.

Она хотела возмутиться, но Владимир встал и сказал,– не надо! Пойдём лучше по домам.

Молча, дошли до дома Тамары.

– Тебя ждать, Володя, завтра?

– Нет,– ответил он,– для души мне вполне хватает видеть тебя издали, а для полного счастья ты нужна вся. Возможно, мы достойны большой любви, а не жалких подачек. До свиданья, Тома, – сказал он и решительными шагами ушел, ни разу не оглянувшись.

Да, если бы и оглянулся, то не увидел бы в темноте девушки, у которой глаза были полны слёз. Она постояла некоторое время, повздыхала и пошла в дом.

Оставшиеся дни перед отъездом, а вернее в часы перед сном, он старался не думать о ней, и это ему удавалось, за день он уставал так, что сразу засыпал.

– Княгиня уехала,– сказал Бондарь через несколько дней после их расставания,– с работы шёл, видел, её мать провожала, наверное, на вечерний поезд.

– Может быть, правильно сделала,– подумал Владимир и ничего не сказал Василию. Но на душе стало пусто-пусто. Зашел в калитку, к нему подскочил Соболька. Каждый раз он взвывал от счастья, как только видел хозяина, набираясь радости на целый год, а то и больше.

Дом был почти готов, потолки решили не штукатурить, оббить их сухой штукатуркой. Осталось покрасить полы, прибить плинтусы, отчим собирался сделать на окна ставни и еще на раз побелить. Главное дом стоял, и Владимир со спокойной душой поехал в Иркутск.

Перед распределением на работу, хозяйка их Клава, по совету Галины, тоже вышла замуж за парня, которого знала не очень долго. Купила полированный стол, наняла автомашину, чтобы довезти стол до дома и дорогой познакомилась со своим будущим мужем Мыколой, шофером автомашины. Родом он был с Украины, но на родине, где жили родители, работы было мало, он после армии остался в Иркутске, собирая деньги на домик, и был сильно рад, когда Галина намекнула ему на женитьбу на хозяйке, и он, посватавшись к Клаве, не получил отказа. Всем был парень хорош, но был очень уж экономным и любое начинание просчитывал наперёд на несколько раз, чтобы была хоть маленькая, но выгода. Он сразу же положил глаз на времянку, но Клавдия предупредила его,– я сдала им её до окончания института Владимиром, закончит, освободят, там и решим, что нам с ней делать.

– Галына! – закричал Мыкола, здороваясь с Владимиром. Выскочила Галина и кинулась на шею мужу, выскочила и хозяйка, подошла, поздоровалась.

– У наших был? – спросила Галина.

– Вот эта сумка от них,– ответил муж и кивнул на сумку.

– Дом построил?

– Да, почти, строили всем миром, остались мелочи. Готовь, Галка, чай и будем все вместе пить, пробовать, чем угощают родители. А я умоюсь. Да, Галка, картошка есть? Там груздей банка.

– Картошка есть и горилка е! – засмеялся Мыкола.

Говорили за столом, который вынесли на улицу, говорили дома и ещё ночью. Галина рассказывала о том, как ей повезло с работой, о Германе она даже не обмолвилась, как не обмолвился и он о Тамаре.

– Длительная разлука пошла явно на пользу Галке,– думал Владимир, вроде как бабка отшептала Галкины завихрения.

Закончились общеобразовательные дисциплины, осталась в прошлом преподавательница Кирилюк, нагонявшая страх на первокурсников, не такой страшной оказалась "Теоретическая механика", сдав которую, можно было влюбляться, а сдав "Сопротивление металлов" можно было жениться. Выветривались из студенческих голов дифференциалы и интегралы, даты партийных съездов и многое, что два года вдалбливалось в их головы и портило кровь. Без спешки читал им преподаватель Елькин курс "Система разработок пластовых месторождений" и даже после второго или третьего объяснения начинал понимать что-то сам, – так смеялись студенты над молодым преподом. Уже не носились они, сломя головы, по корпусам, а ходили солидно, не торопясь. Уже отношение преподавателей к студентам стало совершенно иным, к ним уже относились как к будущим специалистам, успешно прошедшим через два взбалмошных курса, которые в большинстве своём были ни уму и ни сердцу. Чем больше часов было отдано на изучение той же "Истории КПСС", тем меньше приходилось часов на спец. дисциплины. Начались курсовые проекты, и многое доверялось студентам самим изучить и осмыслить. Все складывалось самым лучшим образом, как казалось Владимиру, в его судьбе. И если бы Тамара была не в Иркутске, то она, возможно, и забылась бы, но Владимир изредка видел ее и видел, что она его избегала, и только когда от встречи было не увернуться, они с ней говорили на отвлечённые темы.

Иногда Галина пыталась узнать о планах мужа, на после институтскую жизнь, но Владимир отмахивался,– дай мне хоть до четвертого курса дойти и закончить его. А там будет видно. Жена вроде бы согласилась с ним, но постоянно внушала мысль, что своей жизни без Иркутска она не мыслит. Владимир на это не обращал внимания, считая, что со временем у них всё будет ещё лучше.

В революционные праздники они ходили на демонстрацию каждый в своей колонне, за этим следили, за неявку, если не наказывали, то кровь портили. Новый год они первый раз встречали в Горно-металлургическом институте и танцевали в актовом зале второго корпуса, который Галине очень понравился.

После семестра и сдачи экзаменов у студентов горняков была первая производственная практика, которая должна была закончиться осенью. Владимир выбрал рудник в Забайкалье, который славился высокой скоростью проходки подготовительных выработок.

– Коршун,– обратился к нему руководитель практики, возможно, я к тебе и не приеду, так как нынче вас у меня много, много и рудников, и все вы разбросаны. Я даю тебе задание,– посмотри и посчитай возможность перевода на скоропроходческий режим проходки всех бригад рудника. Это очень важно, а так же посмотри,– как и чем можно ускорить проходку, какие технические мероприятия можно внедрить, чтобы увеличить скорость.

Дома Галина уговаривала его,– сильно не задерживайся, я нынче в отпуск не пойду, то есть пойду, но домой поеду не больше чем на одну недельку, надо планы составлять, работы предстоит очень много, а без тебя мне будет скучно.

– А если я устроюсь на рабочее место, начну зарабатывать деньги, задержусь немного. Или что? Бросать и ехать к тебе?

– Смотри, Володя, сам. Но, прошу, не очень задерживайся, а если задержишься, то пиши чаще.

Поезд уже не ходил по берегу Байкала от Иркутска до Слюдянки. Все туннели остались в стороне, поезд тащил электровоз прямой дорогой в горы. Преподаватель буровзрывных работ рассказывал, что этот участок дороги строили во время войны. Строительство было секретным, участок должен был дублировать старую железную дорогу. Опасались, что, если японцы произведут диверсию или бомбёжку и выведут из строя хотя бы один туннель, то это грозило бы надолго лишить железнодорожного сообщения Забайкалье и Дальний Восток. Поехал Владимир мимо Байкала специально днём, чтобы посмотреть на суровые горы Хамар Дабана, на озеро Байкал, которым он не уставал восхищаться.

Станция Слюдянка поразила его тем, что не было базарчика, да и на всех последующих станциях их не было. А когда он ехал поступать в Иркутск первый раз, по той, по старой дороге, которая теперь оставалась в стороне и внизу, базарчики были на каждой станции. Тогда продавался везде и всюду знаменитый байкальский омуль, но теперь его не было, омуль исчез. Шли разговоры, что Хрущев продал уловы омуля на корню чехам не то на 15, не то на 20 лет. Шли слухи, что на Байкале появилась строжайшая рыбная инспекция, которая обыскивает все проезжающие машины и, если обнаруживает омуля, то штрафует самым безжалостным образом. Если кто-то попадается во второй раз, дело передается в суд, по которому конфискуется и машина, как орудие преступления, а нарушитель получает срок за кражу государственного имущества. Исчез омуль, а бабки, что тайно выходили к поездам, объяснили,– замучили нас эти красноперые, так они называли милиционеров, гоняют, конфискуют, штрафуют. А про омуля и говорить не хотели, и оглядываясь, сразу же отходили, боясь провокации.