Читать книгу Когда Молчат Князья. Закон Топора - - Страница 11

Похороны были молчаливыми и быстрыми. Две неглубокие могилы под соснами, два холмика сырой земли, которые скоро сровняет дождь. Женщины поплакали, мужики постояли с угрюмыми лицами, и жизнь, а точнее, выживание, пошло дальше. Но что-то изменилось. Воздух в лагере стал тяжелым, как земля в этих могилах. Надежда сменилась страхом, а боевой задор – глухим ропотом. Провал вскрыл их слабость, их ничтожность перед лицом настоящей силы.

Ратибор это чувствовал. Он видел, как мужики избегают его взгляда. Видел, как Вепрь, ухаживая за раненым Остапом, бросал на него косые, полные укора взгляды. Слышал шепот по ночам у костров. "Он повел их на смерть…". "Что он за вожак…".

Он провел ночь без сна, сидя у догорающих углей, глядя в темноту. Провал грыз его изнутри, как волк – падаль. Он снова и снова прокручивал в голове ту короткую, позорную стычку. Их крики, их страх, их беспомощность. И понимал. Дело было не в хрустнувшей ветке и не в ярости Горислава. Это были лишь поводы. Причина была глубже. В них не было воинов. В них сидел пахарь, охотник, мужик, который мог вспылить, ударить в сердцах, но который пасовал перед холодной, организованной смертью.

Он думал о своей старой дружине, о походах Святослава. Как их гонял воевода Свенельд. Бил плетью за нечищеный меч, заставлял часами стоять в стене щитов под палящим солнцем, пока пот не начинал разъедать глаза. Они ненавидели его. И были ему благодарны. Потому что в бою, когда со всех сторон летели стрелы и копья, их тела действовали сами. Нога знала, куда сделать шаг. Рука – как выставить щит. Это была не отвага. Это была выучка, вбитая в плоть и кровь через боль и унижение.

И Ратибор принял решение. Жестокое, но единственно верное.

**

Утром, вместо того чтобы распустить мужиков на охоту и за дровами, он собрал всех, кто мог держать оружие, на поляне. Человек двадцать.

"С сегодняшнего дня, – сказал он ровно, и в его голосе не было ни тепла, ни сомнения, – мы будем учиться. Учиться воевать".

Он воткнул в землю две ветки. "Это строй. Вы встаете между ними. Плечом к плечу. Щитов у нас нет, так что левая рука – это ваш щит. Вы прикрываете соседа. Правая рука с топором – ваше копье. Удар – короткий, сверху вниз. Все вместе, как один кулак. Поняли?"

Они смотрели на него с недоумением. Какой строй? Какие щиты? Это казалось им глупой, бессмысленной игрой.

"А ну, встали!" – рявкнул Ратибор так, что даже птицы на ветках смолкли.

Они нехотя начали сбиваться в неровную кучу. Кто-то толкался, кто-то усмехался. "Да что мы, скоморохи, на потеху плясать?" – пробурчал один из мужиков.

Ратибор подошел к нему. "Как тебя звать?"

"Семён".

"Так вот, Семён, – Ратибор шагнул ближе. – Вчера такой же, как ты, "не скоморох", помер с раскроенной головой, потому что не знал, где у него лево, а где право. А теперь – встал в строй".

Семён упрямо мотнул головой. "Да брось, Ратибор. Мы мужики простые, нам эта твоя дружинная наука…"

Он не договорил. Ратибор ударил его. Не кулаком. Просто с силой толкнул в грудь. Семён, не ожидавший этого, отлетел и неуклюже сел в грязь.

"Я сказал – в строй", – повторил Ратибор, и глаза его стали как два куска льда.

Началась муштра. Жестокая, изматывающая. Он гонял их по поляне, заставляя ходить строем, поворачиваться, рубить по воображаемому врагу. Они спотыкались, натыкались друг на друга, злились. Он не жалел их. Тех, кто выбивался из строя, он бил древком копья по спине. Тех, кто роптал, заставлял отжиматься от сырой земли, пока они не начинали харкать грязью.

К полудню они еле стояли на ногах. Мокрые, злые, униженные. В этот момент на поляну вышел Вепрь. Он долго молчал, глядя на это избиение. Потом подошел к Ратибору.

"Что ты делаешь?" – тихо, но с осуждением спросил он. – "Это твои люди, а не рабы. Они пошли за тобой, потому что верили, что ты выведешь их к лучшей доле, а не будешь бить палкой, как скот".

"Именно потому, что они мои люди, я и бью их", – не оборачиваясь, ответил Ратибор, следя за строем. – "Потому что я не хочу хоронить их одного за другим. Скот идет на бойню молча. А воины должны истекать потом на учениях, чтобы не истекать кровью в бою. Они не понимают этого сейчас. Поймут потом".

"Тирания это, – покачал головой Вепрь. – Ты выбиваешь из них человеческое, превращаешь в послушных псов. Так и до Волха недалеко".

"Я превращаю их в стаю, Вепрь! А не в стадо овец! – Ратибор резко повернулся к нему. – Да, я жесток. Да, я заставляю их ненавидеть меня. Пусть. Я лучше буду живым вожаком, которого ненавидят, чем мертвым героем, которого жалеют. А разница между мной и Волхом в том, что он калечит людей ради своей потехи, а я – ради их же жизни!"

Он отвернулся от старосты. Этот разговор был бессмысленным. Вепрь никогда не поймет. Он – хранитель старого мира, мира, где можно было договориться, стерпеть, переждать. А этот мир умер. Ратибор это видел. Он был на его похоронах там, на лесной дороге.

Он прогнал мужиков еще раз, до полного изнеможения. Когда он наконец отпустил их, они молча разошлись, даже не глядя на него. Они ненавидели его. Он это чувствовал каждой частичкой своей души.

Вечером, сидя в одиночестве у костра, он смотрел на свои руки. На сбитые костяшки. Этими руками он бил своих же людей. Людей, которых повел за собой. Он сам выбрал этот путь. Путь вожака. А вожак стаи не может быть добрым. Он должен быть самым сильным, самым жестоким, самым безжалостным. Потому что стаю со всех сторон окружают враги. И самый страшный враг – слабость внутри самой стаи.

"Чтобы спасти их от волков, я сам должен стать волком. Даже для них", – подумал он, и эта мысль не принесла ему ни облегчения, ни раскаяния. Только холодную, тяжелую уверенность в собственной правоте. Цена была высока. Но он был готов ее заплатить.