Читать книгу Когда Молчат Князья. Закон Топора - - Страница 3

Ночь опустилась на деревню как тяжелый саван, черный и беззвездный. Тишина была обманчивой. Деревня не спала. Она зализывала раны, и тишина эта была полна безмолвного плача, скрежета зубов и мыслей, черных, как сама эта ночь. В избе старосты Данилы тускло горела лучина, отбрасывая на бревенчатые стены дрожащие, уродливые тени.

Снаружи, прислонившись спиной к холодному срубу и кутаясь в овчинный тулуп, стоял Ратибор. Он не был приглашен, да и не пошел бы. Но он знал, что происходит внутри. Там сейчас творилось отчаянное, почти бессмысленное колдовство.

Внутри, за грубым столом, собрались самые уважаемые мужики деревни: староста Данила, с распухшей, перевязанной грязной тряпицей щекой; кузнец Остап, чьи огромные ручищи, способные ковать железо, сейчас бессильно лежали на коленях; Вепрь из соседнего поселка, специально пришедший по такому делу, рассудительный и упрямый. И еще несколько стариков, чья мудрость теперь годилась лишь на то, чтобы причитать о былых временах.

На столе лежал драгоценный кусок бересты, гладкий, выделанный, сберегаемый для особого случая. Рядом – чернильница из рога с разведенной сажей и гусиное перо. Держал его единственный грамотный на всю округу человек – бродячий монах-расстрига, прибившийся к деревне пару лет назад. Его пальцы дрожали.

"Так и писать?" – спросил он, макая перо. Его голос был тонким, испуганным.

"Пиши, как есть", – просипел Данила, придерживая щеку. – "Пиши: Светлому князю нашему Всеволоду, владыке Черниговскому, бьют челом сироты твои, людишки из деревни Полынная…"

Началось старое, привычное заклинание. Перечисление всех бед: поборы сверх меры, отнятый урожай, побои, бесчестье девичье. Каждое слово было пропитано болью и страхом. Мужики подсказывали, спорили, как лучше написать, чтобы князь проникся, чтобы понял. Они цеплялись за эту тонкую полоску бересты, как утопающий цепляется за соломинку. Это была их единственная связь с другим миром, где, как им верилось, существовала справедливость. Где князь – не просто слово, а отец и защитник.

Они говорили шепотом, постоянно оглядываясь на плотно закрытую дверь, словно боялись, что их слова могут услышать ночные птицы и донести боярину Волху. Это был акт тайный, почти преступный. Потому что в прошлый раз, когда они так же писали, гонец, повезший жалобу, пропал. Просто сгинул на лесной дороге. А через неделю у старосты сгорел сенник. Просто так. Сам по себе.

Ратибор, стоявший снаружи, слышал глухой гул голосов. Ему не нужно было слушать слова. Он знал их все наизусть. Он сам когда-то верил в них. Когда вернулся из похода, молодой, полный веры в княжескую правду. Он даже сам возил одну из таких жалоб. Добрался до Чернигова, два дня простоял у ворот княжеского двора, пока его не выгнал пинками сытый гридень. "Князь в походе, – рявкнул он. – А наместник ваш боярский сор разбирать не будет".

Тогда вера в нем впервые треснула. Потом были другие жалобы. И тишина в ответ. Полная, глухая, равнодушная тишина. И он понял.

Из избы вышел Богдан. Он, как самый молодой, был на этом совете скорее для вида, чтобы учился у старших. Его лицо было воодушевленным.

"Они пишут! – горячо зашептал он, подойдя к Ратибору. – Пишут все, и про Миладу тоже! Староста говорит, что эту жалобу повезет не наш гонец, а передадут с купцами, что в Киев идут. Так вернее дойдет!"

Ратибор медленно выдохнул облачко пара в холодный воздух.

"И что?" – спросил он ровно.

"Как что? – Богдан даже отшатнулся от его холодного тона. – Князь узнает! Он пришлет дружину, накажет Волха!"

"Ты веришь в это?"

"А ты нет?" – в голосе брата звучала обида. – "Ты же сам служил князю! Ты же знаешь, что…"

"Я знаю, что князь сейчас гоняет печенегов где-то у южных рубежей, – прервал его Ратибор. Голос его был тих, но каждое слово падало, как камень в воду. – Знаю, что до Чернигова отсюда три дня скачки, если не по грязи. Знаю, что любая бумага, прежде чем попасть к князю, попадет к его наместнику. А наместник Волху – сват или брат. И знаю, что если даже эта жалоба, чудом, дойдет до самого князя, он прочтет ее, нахмурится и отложит в сторону. Потому что у него есть дела поважнее, чем обиды каких-то мужиков из деревни Полынная. У него есть война, есть другие бояре, есть торговля с греками".

Он повернулся и посмотрел брату в глаза. "Пойми, Богдан. Для нас боярин Волх – это весь мир. А для князя – он просто один из многих. Маленькая, но нужная заноза. Он собирает дань, держит землю, выставляет людей в ополчение. И пока он это делает, князь будет закрывать глаза на то, как он это делает. Князю нужен порядок, а не справедливость".

Он отвернулся и посмотрел в сторону темного, невидимого леса. "Вот там наша правда, – сказал он глухо. – Не в Чернигове. Нам поможет не перо, а топор".

Богдан замолчал, ошеломленный этой жестокой правдой. Он хотел возразить, сказать, что брат ошибается, что нельзя так, что должна быть надежда. Но он вспомнил лицо Глеба, рассеченную щеку старосты, плачущую Миладу, и его уверенность пошатнулась.

Из избы, наконец, вышел Вепрь. Он был хмур. Подойдя к Ратибору, он кивнул в сторону двери.

"Опять бумагу марают. Зряшное дело. Я им говорю – надо уходить. В леса, в болота. А они все в сказки верят".

"А ты?" – спросил Ратибор, глядя на Вепря.

Вепрь помолчал, пожевал губами. "Я – в ноги верю. И в тайные тропы. Но они меня не слушают. Говорят – как же дом бросить, могилы отцов…"

Он сплюнул. "Дураки. Скоро их собственные могилы тут будут, если не одумаются".

Из изба вышел монах-расстрига, пряча драгоценный свиток за пазуху. За ним потянулись остальные. Совет окончился. Последняя надежда деревни, свернутая в трубочку, ждала своего часа, чтобы отправиться в долгое и, скорее всего, бесплодное путешествие.

Ратибор повернулся и пошел к своей избе. Богдан поплелся за ним.

"Так что же делать, брат?" – спросил он тихо, уже без прежнего пыла.

Ратибор остановился у своей двери, положил руку на холодную скобу.

"Точить топор", – сказал он. И, не оборачиваясь, добавил: – "Князь далеко. А топор боярина – близко. Значит, наш топор должен быть еще ближе".