Читать книгу Когда Молчат Князья. Закон Топора - - Страница 2

Они приехали через три дня, под вечер, когда моросящий дождь наконец унялся, оставив после себя тяжелый, влажный холод. Их появление не было внезапным. Сначала его почуяли собаки – зашлись в дальнем конце деревни тревожным, захлебывающимся лаем. Потом по улице пронесся крик мальчишки-дозорного: "Едут!". И деревня замерла. Захлопнулись двери, смолкли разговоры, матери загоняли детей в сени. Наступила та звенящая, напряженная тишина, которая бывает перед грозой или казнью.

Ратибор вышел из избы, за ним, насупившись, выскользнул Богдан. Ратибор молча положил тяжелую руку брату на плечо, заставляя его остановиться. "Стой здесь. И молчи. Что бы ни случилось", – сказал он тихо, но так, что Богдан не посмел ослушаться.

Всадников было пятеро. Не дружинники – те сидели с боярином в остроге. Эти были из "младшей гридницы", дворня, которой Волх дал коней и оружие, чтобы творить его волю. Они были хуже дружинников – злее, голоднее и безнаказаннее. Возглавлял их тощий, длиннорукий детина по имени Глеб, боярский прихвостень, чья жестокость была такой же непомерной, как и его трусость перед теми, кто был сильнее.

Они въехали в деревню не спеша, с ленцой, оглядывая срубы так, словно приценивались к товару. Копыта их лошадей вязли в грязи, и от этого чавканья тошнотворно сжималось в животе. Они остановились посреди улицы. К ним, низко кланяясь, вышел староста – седой, согбенный дед Данила, чья спина за последние годы согнулась, казалось, вдвое.

"С добрым здоровьем, государевы люди, – прошамкал он, не поднимая глаз. – Чем богаты, тем и рады…"

Глеб даже не посмотрел на него. Он оглядел собравшихся у своих изб мужиков. Взгляд его был мутным, пьяным, и в то же время цепким, как у хорька.

"Богаты, говоришь?" – протянул он, сплевывая на землю. – "Ну, сейчас поглядим, чем вы тут богаты. Боярин Волх шлет вам поклон и приказывает сполна уплатить осеннюю дань. Мера зерна с дыма, мера овса. Десятая шкура. Пуд меда. Все как положено".

По толпе мужиков прошел тихий стон. Мера зерна. Это было не половина. Это было почти все, что у них оставалось на зиму.

Староста Данила набрался смелости. "Глебушка… войди в положение. Неурожай нынче. Господь не дал. Чем же нам деток до весны кормить? Может, боярин смилостивится, потерпит до весны…"

Ответом ему был короткий свист плетки. Кожаный конец с вплетенной свинцовой дробинкой хлестнул деда по лицу, рассекая морщинистую щеку. Старик охнул и повалился в грязь, зажимая рану.

"Боярин милостив, – прошипел Глеб, наматывая плеть на руку. – Поэтому он прислал меня, а не палача. Тащите все в амбар. Живо! А мы проверим, чтобы ничего не утаили".

Началось унижение. Двое приспешников Глеба стояли у общинного амбара, а остальные пошли по дворам. Они вламывались в дома, переворачивали лавки, тыкали копьями в сено на чердаках. Мужики с мертвыми лицами тащили на себе тяжелые мешки с зерном – плоды своего летнего труда, свою единственную надежду на выживание. Женщины тихо плакали у стен.

Ратибор стоял, как каменный. Он видел все: как вскрыли его собственный закром, как выволокли два его лучших мешка, оставив на дне лишь жалкую горсть. Он видел, как Богдан сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он видел глаза своей жены, Велеславы, смотревшей из темного проема двери. В ее глазах был не страх. Была мольба. Молчи. Не делай ничего.

А потом Глеб увидел Миладу.

Дочь кузнеца стояла у своего двора, прижимаясь к матери. Страх делал ее еще красивее, глаза казались огромными на бледном лице. Глеб спешился, бросив поводья одному из своих. Он подошел к ней, обошел вокруг, цокая языком.

"А вот и медок, который в пудах не измеришь", – плотоядно ухмыльнулся он. Он протянул руку и грубо схватил ее за подбородок. "Ты, ягодка, поди, засиделась в девках? Боярин наш любит таких. Свеженьких. Поедешь с нами, государя порадуешь".

Мать Милады, дюжая баба, бросилась вперед, пытаясь заслонить дочь. "Не тронь, ирод! Не отдам!"

Глеб лениво, тыльной стороной ладони, ударил ее по лицу. Женщина отлетела к стене сруба. Отец Милады, кузнец Остап, огромный мужик, обычно способный одним ударом согнуть подкову, шагнул было вперед, но двое боярских псов тут же направили на него копья. Остап застыл, рыча от бессилия.

Глеб снова повернулся к Миладе, которая застыла, окаменев от ужаса. Он потянул ее на себя, запуская грязные пальцы ей за ворот рубахи. Девушка тихо всхлипнула.

И в этот момент терпение Ратибора кончилось. Он не рванулся вперед, не закричал. Он просто шагнул. Один шаг. И этого было достаточно. Он все еще стоял спокойно, но что-то изменилось в нем. Ушла покорность пахаря, и на ее место пришла смертельная неподвижность хищника перед прыжком. Его взгляд, до этого тусклый, сфокусировался на Глебе. И в этом взгляде не было ярости. Была пустота. Пустота, обещавшая смерть.

Глеб почувствовал этот взгляд. Он был псом, но псом, который чует волка. Он медленно убрал руку от Милады, повернул голову. На мгновение их глаза встретились. И Глеб увидел в глазах этого простого смерда то, что видел в глазах бывалых дружинников, прошедших огонь и воду – обещание скорой и очень нехорошей смерти. Ему стало неуютно. Веселье прошло.

Он сплюнул. "Ладно. Сегодня обойдемся без сладкого", – бросил он, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно. – "Но ты, красавица, не думай, что мы про тебя забыли".

Он вернулся к коню, вскочил в седло. Сбор дани был окончен. Мешки погрузили на вьючных лошадей.

"Через месяц приедем за оброком", – крикнул Глеб уже от околицы. – "И чтобы все было готово. А ты, – он ткнул плеткой в сторону Ратибора, – смотри мне. Умников мы не любим".

Они ускакали, оставив за собой разорение, кровь на лице старосты и слезы на лице Милады. И тишину. Тяжелую, как могильная плита.

Богдан подскочил к Ратибору. "Почему?! Почему ты стерпел?! Мы могли…"

"Могли что?" – тихо, но жестко прервал его Ратибор. – "Могли умереть? Их пятеро, с оружием и на конях. Нас – толпа с голыми руками. Ты бы лег первым. Потом – я. Потом Остап. А потом они бы сожгли деревню и все равно забрали бы Миладу. И еще двух девок в придачу. Думай головой, брат. Думай".

Он говорил спокойно, но внутри у него все клокотало. Слова, которые он сказал брату, он сказал и себе. Это была холодная, беспощадная логика. Логика раба. Терпи. Пока нужно терпеть. Живой раб лучше мертвого свободного.

Но пока он это говорил, он смотрел на дорогу, по которой уехали боярские псы. И другая мысль, древняя и свирепая, как сам лес, поднималась из глубин его души.

Но мертвый господин лучше, чем живой.

И эта мысль уже не казалась ему безумной.