Читать книгу Аю-Даг - Наталья Струтинская - Страница 10

Я посмотрела на сидящего напротив меня Василия, задумчиво рассматривающего свою чашку. Почувствовав мой взгляд, он поднял голову и, прочитав в моих глазах вопрос, обратился к маме и бабушке с просьбой отпустить меня на мыс.

– Лазурный мыс? – задумчиво протянула мама. – Но это очень далеко…

– Относительно, – неопределенно кивнул головой Василий. – Это одно из самых красивых мест Крыма, и мы хотели бы поехать туда с ночевкой.

– О, я была там когда-то! – воскликнула бабушка, не дав маме заговорить. – Это сказочное место! Люди специально приезжают туда из-за рубежа, чтобы искупаться в кристальной воде и увидеть самый яркий Млечный Путь в мире!

– Я даже не знаю… – мама растерянно посмотрела на бабушку.

– Да здесь и знать нечего, – отмахнулась бабушка, – пусть едут.

– Это надо с папой разговаривать, – с сомнением протянула мама.

– Это я возьму на себя, – подмигнула мне бабушка.

– Спаси-и-ибо! – воскликнула я, радостно подскочив на стуле от восторга. «Как хорошо, что у меня такая бабушка!» – мельком подумала я.

– Во сколько вы собираетесь выезжать? – озабоченно спросила мама.

– Я в два часа заеду за Машей, – ответил Василий.

– Ой… Ну только будьте осторожней, – сказала мама, обращаясь к Васе.

– Конечно, – широко улыбнулся он, – я за нее отвечаю.

Я взволнованно сжала худые ладошки в кулачки. Какое необыкновенное счастье! Я уеду с ребятами так далеко от дома в такое сказочное место, как Лазурный мыс! Воображение уже рисовало мне волнующие картинки.

Мельком взглянув на бабушку, я поймала ее блестящий взгляд, направленный на Василия.

– Мы тоже в молодости ходили с ночевкой в горы, – сказала она, задумчиво сузив красивые глаза. – Это необыкновенные ощущения. В такие моменты особенно остро ощущаешь всю диковинность этого края. Это те дни, которые запоминаются на всю жизнь…

– А куда вы ходили? – спросил Василий.

– О, где мы только не были, – рассмеялась бабушка. – Особенно мне запомнилась бухта св. Григория. Очень красивое место. В то время там еще не было отелей, и ничто не нарушало удивительной гармонии моря и тишины.

– Я там не был.

– Я тоже давно там не была. Может быть, все уже изменилось, – вздохнула бабушка и улыбнулась: – Наверняка.

– Бабушка вам не рассказывала, как она прыгала с парашютом? – спросила мама, подмигнув бабушке.

– Да что ты! – воскликнула я. – Это правда?

– Представляешь? В молодости я не могла усидеть на месте, – лицо бабушки расплылось в улыбке. – Мне все время хотелось что-то делать, куда-то идти. У меня было очень много друзей, и мы часто устраивали походы. Я объездила весь Крым. Один мой друг занимался в кружке, где учили прыгать с парашютом, и я тоже туда записалась. Я прыгала всего пару раз, пока не встретила дедушку.

– Он не разрешал? – спросила мама.

– Дело даже не в этом. Просто у меня появилась семья, и мое будущее стало будущим моей семьи.

– Для этого нужно столько храбрости, – восхищенно сказал Василий.

– О, я об этом даже не думала, – махнула рукой бабушка и рассмеялась. – Мне хотелось чувствовать, ощущать. Мне хотелось жить. В мире столько всего интересного и неизведанного, что сидеть на месте казалось полнейшей бессмыслицей.

В глазах бабушки появился какой-то особенный, словно подернутый пеленой блеск, принесенный вихрем воспоминаний. Она всегда была живая, активная, удивительно работоспособная. Мне иногда казалось, что она даже не знает чувства усталости. Меня всегда поражала способность этого хрупкого, тонко устроенного тела выполнять колоссальную работу по уходу за домом и садом, не потеряв при этом где-то между грядок своей утонченной женственности.

Мысль о том, что эта хрупкая женщина с мелкими морщинками на красивом, загорелом лице когда-то отчаянно летала где-то на уровне облаков, никак не могла уложиться у меня в голове. Но как это было на нее похоже! Мне казалось, ее жизнеспособности и выносливости могла позавидовать любая девчонка.

– Удивительно! – воскликнула я.

– Да, – рассмеялась бабушка, – вот такая у тебя была бабушка.

– Моя бабушка и сейчас кому угодно фору даст! – я весело подмигнула.

Мой взгляд случайно упал на часы, и тут я вспомнила, что в пять мы должны быть на баскетбольной площадке, и я невольно заерзала на стуле. Я взглянула на Василия и, поймав его взгляд, глазами указала на часы – пора.

Пока я помогала маме собрать приборы со стола и отнести все на кухню, Василий с бабушкой о чем-то тихо говорили. Воспользовавшись моментом, я забежала в спальню, чтобы переодеться.

Солнце позолотило верхушки деревьев, когда мы снова спустились в город. Было еще довольно жарко, но с моря уже задула мягкая предвечерняя прохлада. Пыльный воздух разбавляли легкие, свежие порывы. В воздухе по-особенному пряно пахло прокаленным на солнце деревом. Небо, чистое, нежно-голубое, прозрачное, необыкновенно высокое, смотрело на нас от линии горизонта, словно приоткрытый всевидящий глаз.

Мы направились в ту часть поселка, где частный сектор уступал место серым пятиэтажкам. Жизнь здесь шла своим особенным течением.

Перекрикивая друг друга, нам навстречу выбежали мальчишки, весело пиная сдувшийся мяч. В зеленом дворе, с трех сторон окруженном домами, стояла разбитая детская площадка. Скрежет железа на старых качелях смешивался с веселым детским визгом. Мы прошли мимо дома, у обшарпанного подъезда которого на деревянной, небрежно выкрашенной зеленой краской лавочке сидели две загорелые старушки, окинувшие нас оценивающим взглядом и снова пустившиеся в бурное обсуждение. Здесь же играли в «резиночки» пять девчонок, а шестая, помладше, стояла чуть в стороне и, засунув черный палец в рот, завороженно смотрела на прыгающую у девочек в ногах натянутую резинку.

Миновав двор, на который под лучами заходящего солнца отбрасывали длинные густые тени дома, мы оказались на баскетбольной, усыпанной песком площадке. Самодельная сетка, натянутая между двумя металлическими, вбитыми в песок столбами, приходила в движение, когда над ней пролетал тяжелый резиновый мяч. В лучах оранжевого солнца я увидела человек десять игроков, застывших в напряженной, выжидательной позе с закинутыми вверх головами. Здесь же была пара узких скамеек для болельщиков, которые занимали несколько хихикающих девушек. Среди них своей белокурой головой выделялась Виктория.

Я невольно поискала глазами Вадима. Он стоял во втором ряду в полосатой морской безрукавке, не обращая ни малейшего внимания на громкое, навязчивое хихиканье. Перед ним стоял Митя. На мгновение обернувшись, он заметил нас и весело помахал рукой. Девушки перестали смеяться и с интересом посмотрели в нашу сторону. Кроме Виктории, я никого из них не знала. Подходить к ним у меня желания не возникло, но Вася, бросив короткое «сейчас», направился на поле, оставив меня одну под прицелом незнакомых глаз. Секунду поколебавшись, я подошла к ним.

– Привет, – я вложила в свою улыбку как можно больше дружелюбия.

– Привет, – неожиданно мило улыбнулась мне Виктория. – Что-то вы припозднились. Они уже минут тридцать играют, – она посмотрела в сторону поля.

– Нас задержали, – сказала я. – Кто выигрывает?

– Три-ноль в пользу Вадима. – Виктория сморщила маленький носик. – На самом деле я уже сжарилась на этом солнцепеке.

Неожиданная разговорчивость Виктории немного удивила меня. Все утреннее высокомерие испарилось, на лице сияла приятная улыбка, так что даже я признала его достаточно милым. Что-то подсказывало мне, что мнение этой белокурой независимой уверенности здесь имеет значение, поэтому мне невольно захотелось произвести на нее благоприятное впечатление. Как странно, что мы часто хотим завоевать признание тех, кто нам, по сути, должен быть безразличен. Иной раз это лелеет наше самолюбие даже больше, чем грубо подслащенная лесть.

– А вы с ними не играете? – спросила я.

– Чтобы меня убило этим мячом? – отозвалась Виктория. – Ну уж спасибо. Я пробовала когда-то, но ты посмотри на меня. Ветер подует, и меня не станет, – она грациозно положила одну тонкую ногу на другую.

– Вообще, да… – протянула я. – У меня от них одни шрамы, – я посмотрела на Колю, который, бросившись пластом на песок, отбил мяч, и невольно улыбнулась.

– Почему-то раньше я тебя редко здесь видела, – глаза Виктории превратились в две узкие щелочки, но дружелюбная улыбка не сходила с ее лица.

«Да потому что я считала вас полными идиотами», – подумалось мне.

– Мы ходили разными дорогами, – уклончиво сказала я и только потом спохватилась, уловив двусмысленность своих слов, но Виктория, казалось, этого не заметила, и я быстро проговорила: – Так здорово, что мы все вместе поедем на мыс. Вы не едете? – спросила я, обратившись к стоявшим рядом с Викторией девушкам.

Они молча покачали головами.

– Они боятся змей, – рассмеялась Виктория.

– А там есть змеи? – насторожилась я.

– По ночам вылезает много всяких гадов и вообще насекомых. Но меня это мало волнует. Я их не боюсь, – и, прочитав смятение на моем лице, она со снисходительной улыбкой добавила: – В них не больше яда, чем в людях.

Тем временем игра остановилась, и к нам подошли Вадим, Коля, Дима, Вася и Рома. По лицам четырех струились капельки пота, светлые волосы Вадима были взъерошены, у Димы возбужденно горели глаза. Василий в белой рубашке резко выделялся на фоне пыльных лиц и мокрых маек.

– Водички бы, – тяжело дыша, проговорил Рома.

– Давайте мы с Машей сбегаем в магазин, – мгновенно предложила Виктория и, не дав мне опомниться, схватила меня под руку. – Что-нибудь еще принести?

– Мальборо, – в голубых глазах Вадима блеснул огонек.

– Хорошо, – тихо пискнула Виктория, и мы ушли с поля.

– Ты давно знаешь Васю? – неожиданно спросила меня Виктория, когда мы подходили к небольшому магазинчику, расположенному на углу одного из домов.

– С семи лет, – сказала я. – Мы выросли вместе.

– А по тебе не скажешь, что тебе семнадцать, – невпопад говорила Виктория. – Если бы я тебя не знала, я бы подумала, что ты уже совершеннолетняя.

– Спасибо, – я растерянно взглянула на нее.

– Ты не представляешь, как здесь скучно, – казалось, Виктория не слышала моих ответов. – Пустая болтовня быстро надоедает. Я уже видеть не могу этих куриц.

– Зачем тогда ты с ними общаешься?

– Не сидеть же мне одной, – резко ответила Виктория, как будто я спросила очевидную вещь, и уже мягче добавила: – К тому же мне хватает моих мальчиков. Знаешь, я пришла к заключению, что женской дружбы не бывает.

– У меня тоже нет подруг, – я невольно обрадовалась, что у нас вдруг нашлось что-то общее.

– Вот как? Значит, ты меня понимаешь, – она взглянула на меня своими светлыми глазами, и я удивилась, насколько глубокими они казались вблизи. – Мне рассказали много хорошего о тебе. Я думаю, мы подружимся.

– Я не против, – широко улыбнулась я, и внутри невольно разлилось теплое чувство удовлетворения. Виктория оказалась совершенно не такой, какой показалась сначала. Глубокие, немного печальные глаза и мягкая, добрая улыбка – вот что я видела рядом с собой.

– Ты с нами в машине поедешь или с Васей? – спросила Виктория, поднимаясь по ступенькам магазина.

– Вася сказал, что заедет за мной в девять.

– О’кей. Я не пойму, зачем они позвали Лену, – пожала плечами Виктория, открывая дверь магазина. – Столько пафоса, боже! Меня аж тошнит. Воду без газа и пачку «Мальборо», – сказала она, обращаясь к худощавой продавщице.

– А мне она казалась нормальной, – удивленно протянула я.

– Ага, – Виктория кинула в меня острый взгляд своих светлых глаз. – Это только так кажется. Она меня ненавидит.

– Это она сама тебе сказала?

– Да это видно невооруженным глазом. К ней обращаешься, а она так отвечает, как будто одолжение делает.

– Может быть, она со всеми так разговаривает?

– Как бы не так. Девушка, – Виктория посмотрела на продавщицу, – я же сказала – без газа.

– Вы нэ говорили, – с сильным украинским акцентом ответила продавщица, исподлобья посмотрев на Викторию.

– Ну, значит, вам нужен слуховой аппарат, – вздохнула Виктория.

Продавщица бросила на Викторию презрительный взгляд и рывком поменяла бутылку. Расплатившись, мы вышли из магазина.

– Люди удивляют, – сказала Виктория, покачав головой. – Хотя пора бы, наверное, уже привыкнуть.

– Да продавцы все такие, – тихо отозвалась я, смутившись резкому тону Виктории.

– Ах, это… Я уже внимания не обращаю. Я имела в виду эту Лену. Я не понимаю, почему все ее считают такой хорошей. Потому что она молчит?

– Я ее мало знаю, не могу сказать, – ответила я.

– Она раньше и не гуляла с нами. А тут Вася один раз ее пригласил, и она привязалась. Неужели не чувствует человек, что он здесь в принципе лишний?

– Вася же ее все-таки пригласил? – сказала я.

– Да что парни, – махнула рукой Виктория. – Мне кажется, им вообще все равно. У них принцип: чем больше народу, тем лучше.

– Может быть, – пожала плечами я.

– Хорошо, что ты приехала, – лицо Виктории озарила ясная, как солнышко, улыбка, – а то я думала, что пропала.

Внезапно разыгравшаяся откровенность Виктории подталкивала меня задать один вопрос, который весь день то и дело всплывал в моей голове. Но что-то подсказывало мне, что лезть в чужую личную жизнь не вполне тактично. А момент был самый подходящий…

– А как же Вадим, – как бы невзначай наконец спросила я. – Мне кажется, он бы тебя одну не оставил.

– Вадим? – Виктория улыбнулась еще шире. – Да, он очень хороший. Про него многое говорят, но это все сплетни. Про меня тоже ходят разные истории. Людей очень интересует личная жизнь других, особенно когда своя в упадке. А что-нибудь дорисовать и разукрасить – это они вообще считают своим долгом. – И, помолчав, она добавила: – Когда-то мы пытались завязать отношения, но у нас ничего не вышло, и мы остались очень хорошими друзьями.

– Понятно, – тихо сказала я, еле расслышав собственный голос от гулко бьющегося в висках сердца.

– Он кажется открытым, но на самом деле неприступный, как скала. Этим он мне и понравился, – задумчиво сказала Виктория, крутя в руках пачку сигарет.

– Ты мне тоже сначала показалась неприступной, – откровенно призналась я, – а на самом деле все оказалось по-другому.

– Почему-то у людей часто складывается ложное мнение обо мне, – пожала плечами Виктория, – хотя я не сделала никому ничего плохого.

– Может быть, ты просто не сразу идешь на контакт, – предположила я.

– Ну да, я избирательна в людях. Знаешь, жизнь научила меня не рассказывать каждому, кто я есть. Насколько бы глуп человек ни был, у него всегда хватает ума быстро найти в другом слабые места и начать бить именно туда.

– В этом что-то есть… – задумалась я.

– В этом есть сущность людей. Мне в принципе не важно, что обо мне говорят. Я никогда не буду там, где меня не хотят.

– Так можно остаться одной.

– Лучше быть одной, чем находиться рядом с людьми, которые тебя ненавидят.

Пока нас не было, игра началась снова. Группа хихикающих девочек растворилась. На их месте я увидела Василия, а рядом с ним Лену. Он ей что-то говорил, время от времени поворачиваясь к ней лицом. Виктория предложила присесть на свободную лавку, находящуюся в противоположном конце поля.

Нежные, пурпурные облака бархатным ковром медленно покрывали широкое небо. Заходящее солнце уже скрылось за верхушками деревьев, словно торопясь поскорее спрятать свои золотые языки за широкой спиной Аю-Дага. Я запрокинула голову и посмотрела на небо, по которому с криком пролетело несколько запоздалых чаек. Со стороны моря подул свежий ветерок. Мне вдруг стало зябко, и я поежилась.

Виктория молча сидела рядом, временами что-то тихо говоря про игру и крутя в тонких, длинных пальцах шуршащую пачку сигарет.

Точно такое небо я видела в один из теплых майских вечеров 2005 года. Мы сидели недалеко от Невского, свесив ноги с высокой, широкой перекладины на мостовой, облизывая стаканчик с мороженым и глядя на переливчатую водную гладь.

– Мама рассказывала, что моя прабабушка во время войны работала радисткой, – сказала подружка, откусывая вафельный стаканчик, из которого на пальцы потекло растаявшее ванильное мороженое, – а прадед был летчиком. Он разбился на самолете. Так и не узнал, что у него родился сын.

– А мне папа рассказывал, что мой прадед был взят в плен и приговорен к расстрелу, – через некоторое время сказала я, – и жизнь прабабушки стала под угрозой, потому что она якобы была женой еврея. Но все было не так. Это случилось из-за ошибки в фамилии польского происхождения. Чтобы спастись, ей нужно было с ним развестись.

– И она развелась? – спросила подружка, болтая ногами.

– Нет.

– Его расстреляли?

– Нет. Он освободился, прошел всю войну до Берлина и даже был награжден медалью Героя Советского Союза.

Мы сидели, глядя на мирные, переливающиеся мягкими цветами сумерек воды, шелестящие у нас под ногами, и говорили о войне. В честь празднования шестидесятилетия Победы в школе нам задали написать выпускное сочинение, посвященное Великой Отечественной войне. Тема разговора пришла сама и поглотила меня с головой. Мы жили в городе, где каждый камень мостовой помнил голод, страдание, смерть. Отполированный временем, истертый историей, он отдавал холодом, проникающим через босые пятки. Безучастный, серый, он навевал воспоминания, которых не было. Воспоминания, которые передаются нам с молоком матери – воспоминания наших предков. Воображение рисовало смятые черно-белые картинки чумазых, изголодавшихся лиц, глаз, сухих, безжизненных, умерщвленных, и опустошенных, одиноких душ, в которых теплилась трепещущим комочком вера. Людская масса сливалась воедино и шла твердой, истощенной стеной, грудью защищая то, во что верила – будущее. Была одна Родина, одна вера, один Бог, который жил в сердцах людей. И не было границ, национальностей и культур. Было единение, и была Победа.

Мы сидели, вспоминая то, что стало словами. Прошлое раскрыло перед нами свою пасть, низвергая на свет стоны истории, омывшей кровью наше будущее.

Но в людских головах никак не может прижиться мысль, что не национальность делает нас людьми. Мы отличаемся друг от друга не принадлежностью к той или иной культуре, цвету волос или предпочтению в музыке, а сознанием, которое определяет наше поведение.

Через два дня оборванный мальчишка, пробегая мимо меня по школьному коридору, дернул меня за волосы и громко крикнул: «Жидовка!».

Так я впервые столкнулась с предательством, порожденным глупостью.

Виктория озвучила то, чему я сама не могла дать определение. «Жизнь научила меня не рассказывать каждому, кто я есть». Люди с какой-то пугающей беспечностью относятся к словам, брошенным ими в лицо и попадающим в самые болезненные уголки души. Оскорбление было нанесено не мне, нет. Меня не оскорбляло само слово «жидовка» – еврейской крови во мне было ровно столько же, сколько японской. Это слово, с пренебрежением брошенное оборванным мальчишкой, ставшим невольным участником клеветы и извращения мысли, относилось не ко мне. Оно улетело в прошлое и попало в чистое, верное сердце моих предков. Самое непростительное оскорбление, которое может получить человек в своей жизни – это оскорбление в адрес его родителей, будь оно прямым или косвенным.

В Виктории я невольно нашла отражение собственных мыслей, и это привлекло меня.

Резкий порыв ветра ударил мне в лицо, отбросив назад мои волосы. А вместе с потоком холодного воздуха прилетел звонкий девичий смех, неожиданно ударивший в сердце.