Читать книгу Аю-Даг - Наталья Струтинская - Страница 20

Меня разбудило легкое постукивание по стеклу. Сначала я подумала, что снова начинается дождь. Посмотрела на часы – без двух минут семь. Желтые лучи солнца играли на занавесках, яблоня мягко покачивалась от легкого ветра. Бонус, свернувшись комочком, тихо посапывал у меня под рукой.

И снова стук. Теперь он доносился откуда-то со стороны сеней. Я встала, прошла в проходную и отдернула занавеску на окне, из которого доносился стук, но там никого не оказалось. Тогда я вышла на крыльцо. Восходящее солнце отбрасывало длинные полосы света на резные перилла и лестницу. А у самого порога лежал букет полевых цветов и сверток бумаги. Я оглянулась – никого.

Я подняла цветы и записку и зашла обратно в дом. Забравшись с ногами на кровать и посадив проснувшегося и широко позевавшего Бонуса к себе на колени, я развернула листок. На нем, прыгающим, размашистым, незнакомым почерком было написано следующее:

Невероятно. Отрадно. Восторженно. Я несколько раз перечитала строки эти, и с каждым разом сердце мое билось все сильнее. Я взяла букет цветов и глубоко вдохнула их свежий аромат, пропитанный горным воздухом и соленым бризом моря.

– Нас любят, Бонус! – прошептала я, беря в руки возмущенно запищавшего котенка и с силой прижимая его к себе. – Нас любят!

Мне хотелось бежать, бежать куда-нибудь и сообщить всему миру об этом! Вадим, этот славный, милый Вадим! Как неожиданно, сказочно, и как приятно!

И снова я перечитала стихотворение. Приложив бумагу к лицу, я вдохнула запах чернил, и, как мне показалось, сладковатый, пряный – его запах. От восторга у меня закружилась голова. Это был он! Он стучал в окно!

Мне не терпелось увидеть его. Но в саду и вокруг дома никого не было. Возможно, он еще придет. Наверняка, он еще придет! Я нравилась ему, и, более того, он был влюблен в меня. И мысль эта жаром гуляла по всему телу. Мне льстило, льстило его внимание, нравился этот его жест, говоривший, что он помнит меня, что он думает обо мне, и что откровение его было искренним.

Я свернула записку и спрятала ее в книгу.

Весь день я не находила себе места, то гуляя по саду, то листая на веранде книгу, все время перечитывая записку и бросая взгляды на поставленные в вазу цветы. И день казался мне сегодня каким-то особенно солнечным, безоблачным, и все вокруг блестело, и пчелы летали веселее, и бабочки кружили в плетеных розах и винограднике.

Я была в передней, когда в окно постучали, и, распахнув его, я увидела красивое, ясное лицо Вадима.

– Это ты! – воскликнула я.

– Идем со мной! – сказал Вадим, глядя мне прямо в глаза.

– Сейчас, – сказала я, намереваясь прикрыть окно и выйти к нему.

– Нет, не так, – покачал головой Вадим и протянул руки: – Давай.

– Через окно?

– Через окно, – ответил Вадим и ободряюще улыбнулся: – Ну же!

Я посмотрела на него, переводя взгляд с его красивого, светлого лица и зелено-голубых глаз на его крепкие, загорелые руки. И тогда я залезла на подоконник и, поддерживаемая его сильными руками, оказалась на земле. Ладони его были горячими, незнакомыми, и не сразу отпустили меня.

На улице, за невысоким забором, стоял байк, черные бока которого грозно блестели на солнце. Вадим протянул мне шлем. Я широко распахнула глаза.

– Не-е-ет, – я рассмеялась.

– Давай же, решайся! – воскликнул Вадим и, подойдя вплотную ко мне, сам надел мне шлем. – Доверься мне.

И я села на байк, прильнув к крепкой спине Вадима, скрестив руки у него на животе. Байк взревел под нами и, оставив позади серую дымку, двинулся вдоль улицы.

Все случилось быстро, так что я не успела заметить, как оказалась летящей через город к шоссе. Вокруг мелькали люди, кипарисы сплошной стеной закрывали горы; мы то спускались вниз, то поднимались наверх и вскоре выехали на трассу.

Байк летел, обгоняя машины, море сверкало далеко внизу, а я чувствовала всем своим телом тепло. Куда я еду? Этот вопрос не возникал в моей голове. Мне казалось, я лечу. Лечу я, летит моя душа, летят мои мысли. Я ни о чем не думала: ни о маме, которой ничего не сказала, ни о Бонусе, которого я не помнила где и как оставила, ни, тем более, о Василии. Все смешалось воедино, и был только черный байк, несущийся навстречу ветру, море, застывшее далеко вдали, отвесные скалы, нависшие над шоссе, и Аю-Даг, склонивший свою бурую каменную голову к темной воде.

Сколько мы так ехали – с точностью сказать я не могла. Байк свернул с трассы и, миновав серпантин, остановился на вершине горы, на открытой площадке у самого обрыва.

– Вадим… – начала было я.

– Подожди, – прервал меня Вадим, – посмотри туда.

Оранжевый диск солнца медленно тонул в море, скрываясь за выступом горы. Небо было ярко-розовым, багровым, словно большая, широкая радуга, разноцветным и переливчатым. А с востока, смывая эти переливы, подкрадывалась ночь.

– Я приезжаю сюда всегда один, – сказал он, – и ты первая, кого я привез сюда, – Вадим посмотрел на меня.

– Здесь очень красиво… И… Неожиданно… – я подбирала слова, чтобы не обидеть его, – неожиданно от тебя…

– Неожиданно, что такой, как я, может видеть и любить эту красоту? – озвучил мои мысли Вадим и усмехнулся. – Никто не знает, что ты на самом деле чувствуешь, чего желаешь, к чему стремишься.

– А к чему стремишься ты?

Вадим вздохнул.

– Я и сам не знаю, – сказал он и, помолчав, добавил: – Но я знаю точно, чего я не хочу. Я не хочу быть всего лишь частью общества, быть «как все».

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Я хочу к чему-то прийти. Не может быть все просто так. – Вадим посмотрел на меня. – Получается, что все бессмысленно, если в итоге ты просто умираешь.

Я взглянула на него. Он стоял, прислонившись к байку, и смотрел на меня. Заходящее солнце окрасило небо и землю в оранжевый цвет, и казалось, сам воздух отражает закат.

– Жизнь не бессмысленна, если есть, ради чего жить, – сказала я.

Наступила минутная пауза. Я машинально сорвала с зеленого куста, что рос у самого обрыва, широкий лист.

– Знаешь, – сказала я, прерывая молчание, – один мой друг говорит: «Не думай ни о чем, просто чувствуй».

– Какой у тебя мудрый друг, – глаза Вадима лукаво блеснули.

– Ну же, смелее, – я подошла к нему. – Чтобы быть счастливым и получать удовольствие от жизни, тоже нужна некоторая смелость.

– Не хочу, – сказал Вадим и посмотрел на меня исподлобья.

– А ну-ка быстро! Что тебе настроение поднимет?

– Наверное, что-то очень потрясающее.

– Например?

Вадим сделал вид, что задумался.

– Например… Если мне внезапно придет признание в любви, – и быстро добавил: – Ну, или если я так же внезапно выиграю миллион. Хотя первое лучше.

– Это шантаж! – воскликнула я.

– Шантаж? – удивленно вскинул брови Вадим. – Ничуть. Разве любовь не лучшее лекарство от всякой меланхолии?

– Мне кажется, ее тебе вполне хватает.

– Ты знаешь, что нет.

Я ничего не ответила. Он напомнил о нашем первом разговоре с ним, и разговор этот будто связывал нас, делая ближе друг другу. Это невольно каким-то образом стесняло меня. Лист, который я держала в руках, завял и сморщился.

– Хочешь прокатиться на байке? – внезапно предложил Вадим.

– Я никогда не управляла мотоциклом, – испуганно сказала я.

– Все бывает в первый раз, – пожал плечами Вадим.

Я взобралась на седло и оперлась ладонями на ручки байка; Вадим сел сзади и, заведя мотор, положил свои ладони поверх моих.

– Удобно так? – спросил он.

И мы медленно покатились по грунтовой дороге, оставляя позади оранжево-сиреневое небо. Вадим крепко сжимал мои руки, байк гудел подо мной, и когда Вадим немного ослабевал хватку, руль заносило вправо.

Я чувствовала на своем затылке его дыхание, его лицо было близко к моему, так что на своей шее я ощущала его шершавую щеку. Человек этот обладал тонкой душой, но что-то в нем не позволяло мне в полной мере увлечься им. Легкость и непринужденность, с которыми он касался меня, невольно пугали, а уверенность в действиях приводила к мысли, что он знал, что нравится женщине и как с нею нужно себя вести. И мысль о том, что я не первая, кого он вот так катает на своем черном байке, кого касается своими руками, чьей щеки касается его лицо, оставляла осадок в душе.

Как я уже говорила ранее, в семнадцать лет душа моя не знала еще любви. Жизнь моя была полна увлечений, которыми я упивалась. Но увлечения эти только развлекали меня, не оставляя следа в сердце. Возможно, кто-то из моих поклонников действительно по-настоящему был влюблен в меня, но мне это было безразлично. В чувствах было что-то сковывающее свободу, поэтому, как только я замечала с чьей-либо стороны посягательство на нее, человек сразу становился мне неинтересен, и я прерывала с ним всякое общение. Внимание только льстило моему самолюбию и скрашивало мои дни.

Губы мои были девственны, душа чиста, а сердце пусто, и я часто рисовала себе романтические образы первой любви, наполненной стихами, цветами и песнями.

Поэтому тот жест симпатии, который проявил утром по отношению ко мне Вадим, поднял в моей душе самые сокровенные мечты, и предвкушение скорого осуществления этих мечтаний заполнило все мои мысли. Воображение мое уже покрывало Вадима тем ореолом сказочного принца, что сошел с пути истинного, но, волею судьбы, встретил меня – ту, что направит и спасет его.

Но прошлое его пугало меня и не соответствовало моим представлениям о первой любви. Вадим был красивым, рассудительным молодым человеком, обладающим харизмой и привлекающим внимание окружающих. О нем говорили, его знали, его обсуждали. Но увлечься им, впустить его в свое сердце означало стать одной из тех, кем увлекался он. А я не была готова к подобному увлечению. Мне хотелось быть первой, единственной, а не «одной из…». Противна мне была мысль, что глаза эти смотрели на кого-то точно так же, как смотрят теперь на меня, что руки эти любовно касались чужих рук, а губы целовали другие губы. И позволив ему назвать меня своей, я словно уже ставила на себе клеймо, зная, что когда-нибудь я точно так же, как и многие другие, кого он любил, назовусь бывшей, и эта мысль приводила меня в ужас.

Но все это я обдумывала уже после, а пока я просто ехала вперед, прикладывая все свои силы, чтобы выкрутить руль. Я ощущала крепкие руки Вадима на своих плечах, чувствовала его запах, его тепло. Но чувства эти не оставляли следов, – они приходили и уходили, подобно прибою, а струны души продолжали наигрывать свою мелодию.