Читать книгу Аю-Даг - Наталья Струтинская - Страница 6

Мне было семь лет, играть в одиночестве надоело, и дедушка привел восьмилетнего Митю. Дом Мити стоял напротив дедушкиного, и он был первый, с кем дед познакомил меня в поселке. Это был худой, светловолосый мальчик. Он немедля притащил из дома круглые фишки и разложил их передо мной. Наша дружба началась с партии фишек на крыльце дедушкиного дома. Он научил меня кидать фишки строго перпендикулярно полу, чтобы загаданные орел или решка честно выпадали у игрока. Я заразилась азартом, фишки бились о ковровую дорожку, вылетали картинки с причудливыми изображениями динозавров и машинок. Мы спорили, я жульничала, наклоняя фишку так, чтобы выпало нужное изображение. Когда мой секрет был раскрыт, Митя сказал, что это нечестно, и я играю не по правилам. Я отрицала, утверждая и на спор доказывая, что он не прав. И чтобы нас рассудить, он привел Колю.

Коле было девять лет, он был серьезным и рассудительным, сперва мне показался занудным. Он сел на верхнюю ступеньку лестницы, серьезно свел на переносице брови и начал внимательно наблюдать за игрой. Игра пошла с большим ожесточением, я никак не могла уступить заносчивому Мите и при первом же знакомстве упасть в глазах взрослого Коли. Я зажала в ладошке фишку, потом взяла ее большим и среднем пальцами за круглые края, согнула пальцы так, чтобы фишка оказалась как можно ближе к ладони, и прежде чем кинуть, указательным пальцем чуть заметно наклонила фишку. Доля секунды понадобилась для решающего действия, ладонь закрывала фишку от внимательных глаз Коли, а Митя не успел уловить моего маневра. Я выиграла и фишку, и уважение Коли.

Так прошло лето. Каждый день Митя и Коля приходили ко мне на крыльцо; Митя приносил фишки, мы кидали, а Коля следил. В обед мама выносила нам по тарелке с тюрей. На свежем воздухе ржаной хлеб в молоке казался еще более вкусным и ароматным. Мы жадно ели, вытирая стекавшее по подбородку молоко рукой, и продолжали играть. Иногда мама выходила на крыльцо и просила нас не шуметь, потому что после обеда, в самый солнцепек, дедушка отдыхал…

На следующее лето мне разрешили выходить за пределы дедушкиного сада в сопровождении мальчиков. Стояла жаркая погода, солнце калило землю, напекало нам головы. Мне надели на голову панамку и отпустили гулять. В первый раз в жизни я вышла с друзьями на открытую улицу одна, без бдительного сопровождения мамы. И в первый раз получила увечье на всю жизнь.

Мне разрешили побегать по улице, но мальчики предложили игру интереснее. Нужно было спуститься в оживленную часть поселка, к рынку, выбрать прохожего и проследить за ним, чтобы он нас не заметил. Нам казалась такая игра увлекательной и героической, исполненной лучшими традициями кинематографа.

Я мельком подумала о маме. Но ведь она ничего не узнает! И мы побежали вниз. Мальчики бежали впереди, Коля постоянно оборачивался и подгонял меня. Спустившись на две улицы, мы оказались в оживленной части городка. Рынок находился чуть ниже, но к нему идти нам не потребовалось. Был полдень, и людей возле парка было предостаточно. Мы спрятались за фигурным кустом и стали высматривать подходящего человека. Тут Митя толкнул меня локтем и головой показал на молодую женщину в легком платье и синей пляжной шляпе с широкими полями, закрывающими большую часть ее лица. Она спокойно шла по направлению к парку. Платье, где просвечивал купальный костюм, было мокрым. Она шла с моря.

Объект выбран. Мы осторожно вышли из-за куста и перебежали на противоположную сторону автомобильной дороги, прилегающей к парку. Женщина спокойным шагом шла по усыпанной мелким щебнем дорожке. Она пересекла главную парковую дорогу и направилась по узкой тропинке в более тихую и тенистую часть парка. Было слышно, как щебенка хрустит у нее под ногами. Мы переглянулись. Коля с Митей уже не в первый раз играли в подобную игру.

Мы пошли следом. Вдруг женщина остановилась, сняла с плеча пляжную сумку и открыла ее.

Мы юркнули за ближайшее дерево.

Она достала небольшую книжку и пошла дальше. Мы снова вышли на тропинку и крадучись пошли за ней. Было так волнительно ожидать каких-либо непредвиденных действий, – казалось, женщина вот-вот обернется. Но вот она дошла до резной скамейки в тени кипарисов, опустилась на нее и открыла книжку. Мы оказались среди сплошной стены кустарника – спрятаться было негде. Коля полез прямо через колючие ветки, мы двинулись следом за ним. Раздался громкий хруст, женщина обернулась. С бешено колотящимся сердцем я сидела в засаде, а надо мной свистело прерывистое дыхание Мити.

Женщина долго читала книгу, сидя на скамейке. Сердце унялось, меня начало клонить в сон. Коля с Митей сидели на земле, перебирая веточки. Я посмотрела сквозь кусты на скамейку, и мой взгляд упал на лист кустарника у меня перед носом. Широкий, зеленый лист. Мне вспомнилось, как осенью, в Петербурге, когда мы с мамой гуляли по парку, она срывала еще зеленые листы, прокалывала в них два отверстия, а под ними делала разрез – получалась забавная зеленая мордочка.

Я сорвала лист, пальцем сделала три дырки. Лист оказался слишком маленьким для таких отверстий и порвался. Я сорвала лист побольше, аккуратно проделала глазки и ротик и показала результат мальчикам. Митя тоже решил сорвать листик, дернул ветку с листом, куст задергался, и ветка громко хрустнула. Женщина обернулась. Мы замерли, съежившись за кустарником. Она положила книжку в сумку, поднялась со скамейки и направилась обратно по тропинке мимо нас. Мы подождали, пока она отойдет подальше, но женщина, выйдя на главную дорогу, завернула за угол и исчезла из виду. Коля выскочил из кустов, Митя ринулся за ним с криком: «Быстрей!», я сделала шаг за Митей, но потом мое внимание привлек зеленый лист, который я все еще сжимала в руке. Я потеряла бдительность, нога споткнулась о толстую ветку кустарника, и, потеряв равновесие, я на скорости вылетела на булыжники тропинки.

Первое, что я почувствовала – это вязкую кашицу в руках. Во вспотевших ладошках лист завял и сморщился.

Мама!

От испуга я сначала не поняла, что произошло. Я сидела на холодной дороге, голова кружилась, меня затошнило. Ко мне подбежали мальчики, поставили меня на ноги, и тут я почувствовала острую боль в ноге. Я не могла стоять, правая нога не слушалась. Она на глазах начинала распухать. Странно вывернутая стопа, побелевшая, начинала синеть. Ладони сильно жгло, лист побагровел.

Коля куда-то убежал, а когда вернулся, привел с собой невысокого темноглазого мальчика. Все происходило как в тумане. Меня кто-то взял на руки и посадил на скамейку, где пять минут назад сидела женщина. Кто-то взял мою ногу, я почувствовала резкую боль. Только не говорите маме…

Только не говорите маме!

Я не могла допустить, чтобы мама узнала, что я наделала. Комок подступил к горлу. Я не могу заплакать сейчас, здесь. Я не могу заплакать! Мне было стыдно и больно. И все же я почувствовала помимо моей воли стекавшие по щекам слезы. Глаза набухли, я пыталась сдержать слезы. Незнакомый мальчик стирал с моего лица грязь, слезы проделывали на пыльном лице соленую дорожку. Я начала икать, пытаясь сдержать поток.

Я не могу плакать! Мне нельзя домой! Вот все пройдет, и я пойду.

Так мы просидели до наступления сумерек. Меня обнимали незнакомые руки, а я съежилась, впившись ногтями в здоровую ногу. Коля сидел у моих ног, а Митя отгонял от меня комаров. «Почему такой короткий день? – думала я. – Еще бы чуть-чуть, и нога бы зажила, и я, как будто ничего не случилось, пришла бы домой».

К маме меня доставили на руках. Мама в ужасе вскрикнула, поменялась в лице. Дома поднялась суета. Дедушка весь вечер ругал мальчишек, мама ругала себя, что не уследила. А я дала волю слезам. Я в голос ревела, не отвечая на вопросы. Ревела от боли, от обиды на себя и на булыжники. Ревела, потому что ревела, когда не хотела реветь. Как же было стыдно плакать на глазах у всех!

На следующий день меня повезли в больницу. Оказался сильный вывих стопы. Когда дома рана была тщательно промыта, корка, образовавшаяся на ноге, смылась, и из раны пошла кровь. За ночь все подсохло, но врач, осматривавший меня, с трудом мог дотронуться до стопы – я не давала. Лодыжка стала слишком чувствительная. Рана была слишком глубокая и слишком болезненная. Слишком живо было воспоминание о зеленой кашице в руках.

Этим летом я больше не видела ни Колю, ни Митю, ни незнакомого мальчика. Дедушка их не пускал на порог своего дома. Но на следующий год, в первый же день нашего приезда, мальчики, все трое, постучались в дверь и их впустили.

Я снова вышла на улицу. От прошлого лета остался только сморщенный маленький белый бугристый шрам на лодыжке.

Вася – так звали того смуглого незнакомца – спросил, как поживают мои ножки, и стал, смеясь, рассказывать о взъерошенном, перепуганном Коле, прибежавшем к нему в тот злосчастный обед, о моих гордо сжатых губках и похвальной выдержке. Упоминание о моей слабости и о том, что я при этом взрослом парне дала волю слезинке скатиться по моей щеке, кольнуло меня, но я шла и смеялась, как смеялись Коля и Митя, потому что рассказ незнакомого Васи был искрометен и весел, словно речь шла о том, как он на днях ловил рыбу.

Они повели меня по оливковой аллее, по синей опушке подножия горы, они пустили меня в обитель своих мальчишеских грез, открыв мне свое тайное пристанище – маленькую бухту с отколовшимися каменными глыбами, словно слезами горы, скатившимися когда-то горящими каплями в холодные воды моря.

Коля – мечтатель, всегда стремился к идеалам, жаждал открытий. Его привлекали новшества. В двенадцать лет он уже интересовался не только строением самолетов, но и тем, чем можно было дополнить уже имеющийся арсенал. Он жил будущим, жил мечтами, мыслями, расчетами. Из низкорослого мальчишки он превращался в худощавого длинноногого юношу с узкими очками на переносице. Дед, генерал Советской Армии, мечтал видеть во внуке кандидата технических наук. Исполненный желанием, взращенный в атмосфере повиновения, привитый отцовскими наставлениями, Коля рвался к учению, книгам, знанию. Но это не делало его скучным для компании менее ученых умов. Он был развит, интересен для детского девчачьего ума, привлекал живостью и простотой в общении. В противовес темпераментному Мите.

Идиллию спокойной веселости разбавляла лепта Митиной азартной заносчивости. Он словно пылал изнутри в такт биения моего сердца. Вспышки детской ярости блекли в окутанных безудержным весельем глазах, но взрослея, я находила его необоснованно вспыльчивым. Он приходил в ярость он малейшего непонимания с нашей стороны, – начиналась стычка, конец которой делали мои встречные выпады. Обычно все заканчивалось смехом и шутками. Обычно, но не всегда.

Стоял теплый августовский день. Я лежала под горячими лучами солнца, голову накрывала шляпка. Горячая галька приятно обжигала вытянутые пальцы ног, и я подумала, как, наверное, горячо глазунье жариться на раскаленной сковороде. Волны ласково набегали на берег, крик чаек ласкал слух. Рядом постукивал камушками Коля, складывая их вокруг полей моей шляпки. Я привстала и, облокотившись на локти, стала наблюдать, как Митя брасом плывет от берега. Среди серебристых переливов то появлялась, то исчезала его округлая спина.

Коля направился к морю, когда из кабины фургона вышел Вася. Вышел как-то по-особенному быстро.

– Где Дима? – даже сквозь его кудрявую челку просматривался нахмуренный лоб.

– Вон. – Коля озадаченно кивнул на вскидывающиеся брасом руки. – А что случилось?

Вася зашел по колено в воду. Я села и сняла шляпу. Что могло так разозлить его? Шум волн заглушил крик Васи. Митя вышел из воды и, сложив руки на поясе, подошел к Василию. Я поднялась и направилась к ним.

– Ничего страшного не случилось, – вид Мити напоминал пантеру перед прыжком. – Ты здесь не указ, ясно? Мы все равны.

– Что произошло? – солнце слепило, так что я сквозь узкие щелочки посмотрела на двух молодых людей, напоминавших разъяренных фазанов.

У Василия из фургона пропал набор инструментов, содержащий ключи, трещотку и несколько торцевых головок. На пляже этом, кроме нас и отца Василия, никто не бывал, и Вася быстро нашел объяснение пропаже.

– Ты в этом уверен? – я вопросительно взглянула на Васю. – Но этого не может быть. Сюда никто не ходит.

– Теперь ходит.

– В каком смысле?

Митя тряхнул белокурой головой и пошел на берег.

– Дим, я не понял ничего. – Коля пошел вслед за ним.

– Что вы всё строите из себя тарзанов в заповедном лесу! Что за тайна, эта бухта? Подумаешь! – Дима презрительно сплюнул.

– Он привел сюда Вадима с его компанией. – Фигура Васи угрожающе подобралась. – Я прав, а, Митяй? Они тут покутили в ночной тиши и разошлись. Или, может, не первый раз, а, Дим?

– Может, и не первый. А может, и не последний. Тебе какое дело?

– Дим, ты не прав. – Коля задумчиво почесал затылок. – Воровство – это уже не шутки. К тому же во что превратится бухта, если сюда повалит народ?

У меня бешено заколотилось сердце, кровь отхлынула к пяткам, когда перед глазами возник образ городского пляжа, где на гальке валяются разбитые бутылки и бумага, в воздухе стоит смрад жареного шашлыка, а шум моря заглушает шансон. Как ужасно выглядит берег, усыпанный телами: люди, словно тюлени, выползали из воды и ложились на горячий камень, подставляя солнцу свои обожженные спины. Как дико это представляется здесь, в волнующей девственности бухты, обрамленной чувственным изгибом отвесных скал, скрывающих ее наготу от извращенных глаз неискушенного зрителя. Казалось, это единственный уголок на земле, куда еще не проникла испепеляющая сила человека, – но вот сюда ступила чужая нога, словно оскверняя каждым своим движением серый камень.

– Дима, зачем… – только выдохнула я.

– Да чего вы все всполошились-то? – Дима накинул на плечи полотенце. – Что за беда? Они хорошие ребята. Сам потерял где-нибудь свои ключи!

– Нет, Митяй, ключи я не терял. Они всегда были здесь. – Вася сощурил глаза. – Смотри, не ошибись в выборе друзей.

– Если ты кому-то не нравишься, то не стоит винить в этом окружающих.

– Я не виню окружающих. И не стремлюсь нравиться. Дело совсем не в этом. – Вася вскинул курчавую голову. – Дело в том, что ты выбираешь не тех людей.

Я имела смутное представление о злосчастном Вадиме, – знала только, что компания, к которой он принадлежит, слушает металл и ведет, в Васином представлении, беспорядочный образ жизни. Я видела его несколько раз в городе. Это был спортивного телосложения красивый молодой человек восемнадцати лет, с русыми волосами. Он учился в одном классе с Васей – если можно так назвать его однократные приходы в школу. Вадим был достаточно известной личностью среди местной молодежи, он обладал некой харизмой, которая так привлекает женскую половину. Вася редко рассказывал о нем, разве что в свете стычек с полицией и примере несуразного поведения. Было нетрудно понять, чем привлекла данная компания ищущего приключений Митю, но поступок, совершенный по воле соблазненного сознания, я тогда восприняла как предательство. Предательство нашей тайны, нашего убежища, нашего единства.

– А кто же «те люди»? Ты что ли? Не много на себя берешь?

– Митяй, перестань! – Коля встал рядом с Васей. – Что за глупая ссора! Это необдуманно – приводить сюда чужих. Не стоит им здесь больше появляться.

– Так они уже были здесь, значит, вернутся снова, – мое сердце не унимало биения.

– Да не в бухте дело! – Вася раздраженно вскинул голову. – Я говорю о другом. Это не те люди. Ты пропадешь с ними.

– Слишком громкие слова. – Дима скинул полотенце и вплотную подошел к Васе. – Что в них плохого? Заклепки? Или, может, мотоцикл недостаточно хорош? Говорить могут всякое. Или, может, ты завидуешь? Знаешь, о тебе тоже можно многое сказать, что не составит лестного мнения. Твой головокружительный успех просто убивает. Строишь из себя взрослого, командуешь тут. А кто ты есть? Ты тут никто. Они хотя бы что-то из себя представляют, а ты – нет.

– Дима!.. – хором вырвалось у меня с Колей.

– Я не прав? – глаза Димы загорелись, лицо раскраснелось. – Прозябаешь здесь, среди водорослей и моторок, а впереди беспросветное будущее. А я вот не хочу так жить. Я хочу быть свободным. Хочу общения, жизни. Какое удовольствие в прибое и звездах? Да среди вас нет движения. Мне почти шестнадцать, а я, как отшельник, прихожу на этот чертов берег и собираю запчасти моторки. Я хочу жить. Я имею право выбора или нет? – и, помедлив, Дима добавил: – Я верну твои ключи.

Повисло молчание. Лицо Васи было непроницаемым. Мы с Колей стояли и переводили взгляд с Димы на Васю. Мысли о тайне убежища улетучились, и я пыталась вникнуть в услышанное.

Это был вызов.

Дима схватил полотенце и пошел в сторону леса. Скоро его бледная фигура утонула в тени деревьев.

Дима был не прав. Нет, Дима был не прав. Как он мог обвинить в высокомерии Васю? Васю, который за много лет их дружбы не дал повода усомниться в своей преданности, в своей честности и бескорыстии? Васю, который так часто приходил мне на помощь? Нет, Дима был не прав.

И в то же мгновение прелесть берега померкла в моих глазах. Какое удовольствие в прибое? В звездах? Разве мы не те избранные, объединенные одной тайной, что хранят свой секрет в глубине сердца? Мы отшельники. Мы прозябаем лучшие годы своей жизни здесь, вдали от людей, от «движения». Мы молоды, мы должны жить! Что же значит жить? Неужели Дима прав?

Митя не пришел на следующий день к берегу. Его не было и через день. Прошла неделя, мы его не видели. В доме напротив по вечерам горел свет, но Диму я не видела. На последней неделе августа погода испортилась, горы заволокла дымка, на море поднялся шторм. Береговую линию размыло, галька была коричнево-зеленая от выброшенных водорослей.

Вася тогда ничего не сказал по поводу брошенных слов. Он просто пошел вдоль берега к фургону, а мы с Колей так и остались стоять, оглушенные словами лучшего друга.