Читать книгу Аю-Даг - Наталья Струтинская - Страница 24

Дни стояли жаркие, солнечные, спокойное море игриво светилось на солнце.

Мы с Вадимом каждый день проводили у причала, гуляя по набережной. Я держала его под руку, а он рассказывал мне какие-нибудь смешные истории, так что к вечеру от смеха у меня болели скулы. Это были те безмятежные дни юности, когда человек, поддаваясь истинному инстинкту своей души, находит прекрасным и волнующим все окружающее его.

Все вокруг мне казалось бесконечным, радостным, полным восторга.

Меня переполняли поэтические мечты и переживания, сердце искало любви. Впервые пробудившееся начало жаждало своего психологического удовлетворения. Я неосознанно искала прикосновений, восторженных взглядов и мимолетных улыбок. Впервые в Крыму я начала писать стихи.

Они были нескладные, рифма спотыкалась, но мне было необходимо перенести свои мысли во что-то материальное. А мысли мои занимал Вадим.

Он вдохновлял меня. Он занимал мои мысли и мои дни. Прогуливаясь по набережной, мы могли говорить часами, а после обеда мы шли купаться. Мы пролезали через прорезь в заборе местного санатория и шли на чистый, оборудованный пляж. Мы плескались в море, заплывали за буйки и ныряли. У буйков вода была прозрачная, так что было видно дно и маленьких серебряных рыбок, снующих между камнями.

Пляж, на котором мы проводили большую часть своего времени, располагался недалеко от причала, где должен был находиться катер Василия, и я невольно поглядывала в ту сторону, так что Вадим однажды спросил:

– Ты кого-то ищешь?

– Нет-нет, – быстро проговорила я и улыбнулась.

Ближе узнавая Вадима, я все больше убеждалась в том, как сложно устроен был этот человек. Иногда он был весел и беззаботен, много шутил и смеялся, а иногда замыкался в себе, был неразговорчив, остро реагировал на мои слова, искажая их реальный смысл. Иногда, как мне казалось, специально, он начинал говорить о Василии, говорить дурно, заставляя меня невольно защищать его. И тогда я видела огоньки ярости в его глазах.

Однажды, в один из тех дней, когда солнце еще целыми днями опаляло землю, раскаляя камни и выжигая траву в степях, а на море был штиль, мы с Вадимом сидели на деревянных досках старой пристани. Я болтала ногами, под которыми мерно покачивалось прозрачное море, по дну между серо-зеленых камней сновали маленькие серебряные рыбки, а на поверхности плавали полупрозрачные медузки.

– Помнишь, ты мне говорила, что тебе всегда нравился покой? – неожиданно спросил меня Вадим, который стоял рядом со мной и запускал блинчики по воде. – И что ты всю жизнь хотела провести в той вашей бухте?

– Я была маленькой и мечтала сохранить то, что я имела, заморозить, законсервировать свое детство. О покое я тогда не мечтала.

– А сейчас? Сейчас тебе больше по душе покой?

– Не совсем так… Просто мне больше по душе вечер, проведенный с книгой, чем вечер в компании громкой музыки и алкоголя, – пожала плечами я.

– Когда вся прелесть молодости в буйстве красок? – удивился Вадим. – Оставь покой для старости!

– В старости покой уже не будет приносить чувства наслаждения, – улыбнулась я ему. – Покой тоже будет борьбой – борьбой жизни и смерти. Наслаждение покоем – удел молодости.

– Наслаждение – удел молодости. Мне кажется, просто нужно жить и ни о чем не задумываться.

– Я так не могу, – покачала головой я. – Жить сегодняшним днем мне кажется неправильным. Мне спокойнее распланировать завтрашний день, делая что-то, знать о последствиях. Ты разве живешь иначе?

– Конечно! Я первый раз слышу, чтобы в семнадцать лет рассуждали, как ты. – Вадим закинул последний камень, и он пластом бултыхнулся в воду. – Нужно жить сейчас, не волнуясь о прошлом и не задумываясь о будущем, иначе можно упустить настоящее. Я молод, у меня отличное здоровье, я полон сил и желаний, и я не хочу покоя. О чем ты будешь вспоминать в старости? О своей спокойной жизни? Чем ты будешь восхищаться? Просто так состарившимся телом? Мне кажется, человек должен по максимуму использовать свои возможности.

– Чтобы что-то вспоминать в старости, для начала нужно в молодости сохранить память, – рассмеялась я.

– Нужно все попробовать в жизни, – покачал головой Вадим. – Живем один раз.

– Все люди разные, и потребности у всех разные. Кому-то нравится заниматься физикой, а кому-то – печь пирожки. Если у человека не возникло желания испытать все прелести жизни, неужели он зря прожил свою жизнь?

– Если у человека есть желание и возможность открывать новые физические законы, но нет желания испытать жизнь на прочность, значит, такова его миссия в жизни. Но вряд ли миссия человека состоит в том, чтобы провести свою жизнь в тишине.

– Такой миссии физически не может быть, наверное, ни у одного человека, – вздохнула я после короткого молчания.

– Почему же? Если есть желание.

Я пожала плечами.

– Потому что в мире нет тишины.

Вадим каждый день был совершенно разный, я не могла предугадать его действий и мыслей, иногда совершенно противоречащих друг другу. Мне иногда казалось, что я больше не вижу в нем того раскаяния, которое он испытывал в самом начале нашего знакомства, и не нахожу в нем прежнего желания изменить свою жизнь.

Однажды Вадим уехал с отцом в Симферополь и не смог со мной увидеться. В последнее время он часто уезжал с ним куда-то, и я проводила время то в саду за книгой, то помогала маме и бабушке дома, то приходила на берег. Я сидела на согретой солнцем гальке, поглощенная мечтами, глядя в бескрайнюю синеву. Я сидела так и сейчас. Заходящее солнце пригревало мне спину. С моря дул теплый, соленый ветер.

Я сидела, подогнув под себя ноги, и смотрела на море. Справа от меня нависли скалы Аю-Дага, а слева простирался широкий полупустой пляж. Я наблюдала за маленьким мальчиком в надувных нарукавниках, которого отец учил плавать. Он брал его на руки и подбрасывал вверх, а мальчик, визжа от восторга, плюхался в воду и, брызгая ногами и руками, барахтался обратно к вытянутым рукам отца.

Внезапно порыв ветра сорвал с моей головы соломенную шляпку и понес ее вдоль берега. Шляпка покатилась, словно маленькое коричневое колесо, вдоль пляжа прямо к причалу. Я вскочила и побежала за ней. Догнав шляпку, я мельком взглянула на причал. Там я увидела пришвартованную прямо к берегу моторную лодку, а рядом – две фигуры, вырисовывающиеся на фоне заходящего солнца. Приложив руку козырьком, я узнала стройную фигурку Виктории в купальнике и, к удивлению своему, Василия. Он стоял, прислонившись к борту лодки, а Виктория, изящно выставив правую стройную ножку, видимо по привычке, водила кончиками пальцев по воде. Ее худое тело вздрагивало от смеха.

Я нахмурилась. С каких это пор Василий стал водить дружбу с Викторией? Я направилась к ним.

С Васей мы не виделись со дня рождения Вадима. Бабушка говорила, что он заходил несколько раз к деду, но меня не спрашивал.

Я уже подошла к ним так, что могла расслышать, о чем они говорят, но ни Василий, ни Виктория не замечали меня.

– …на телефон свой позорный, – долетело до меня хихиканье Виктории. – Просто нереальная красота…

– Привет, – сказала я, натянув на лицо улыбку.

Темные, блестящие глаза Василия сразу посмотрели на меня, на лице Виктории сияла милейшая улыбка, которая при моем появлении, как мне показалось, утратила часть своего обаяния.

– Салют, – сказала Виктория. – А ты разве не в Севастополе?

– А должна там быть? – смутилась я.

Виктория пожала загорелыми плечами.

– Просто я подумала, что ты поедешь вместе с Вадимом.

– А… он разве не в Симферополе? – вырвалось у меня.

– Нет, – повела бровями Виктория, – он в Севастополе.

Сердце у меня упало.

– Ах… Ну да, точно, – воскликнула я. – Я перепутала, – я рассеянно махнула рукой и рассмеялась.

Мне хотелось провалиться сквозь горячую гальку под взглядом Василия, который я почувствовала на себе.

– Просто… слишком далеко ехать, – добавила я. – Такая жара только для пляжа.

Виктория натянула улыбку.

– Кстати, – сказала она после минутного молчания, обращаясь к Василию, – ты хотел съездить за тубусом для удочек…

– Да, как раз вчера заезжал, – повел рукой Вася, – но того, что мне хочется, я не увидел.

– Какой ты придирчивый, – пропищала Виктория.

– Да нет, – улыбнулся Вася, – просто не хочу покупать то, что не соответствует моему представлению. Я лучше поищу и найду то, что надо.

Я вдруг почувствовала себя пятисотым колесом в четырехколесной телеге. Виктория явно хотела избавиться от меня.

– А мне лень тратить время на такие мелочи, – махнула она маленькой ручкой. – Я лучше…

– Ладно, я пойду, ребят, – сказала я, прервав ее щебетание.

– Ага, давай, – покачала головой Виктория и захлопала длинными ресницами.

Я махнула рукой Васе и пошла по направлению к дому.

Внезапно я услышала за своей спиной хруст гальки и торопливые шаги.

– Маша, – окликнул меня Василий.

Я не обернулась к нему.

– Маша, подожди, – он схватил меня за руку.

Не вырывая своей руки, я посмотрела на него.

Темные, родные глаза смотрели на меня.

– Я приходил к тебе, – сказал Василий, – но ни разу не застал тебя.

– У меня другая информация, – улыбнулась я, пожимая плечами, и порывисто развернулась, чтобы уйти, но его рука крепко сжала мою.

– Я понимаю, что все получилось не так, как должно было быть, – заговорил Вася, заглядывая в мои глаза.

Я удивленно посмотрела на него. Во мне вскипало раздражение.

– О чем ты, мой друг? – вопросительно вскинула брови я. – Хотя, наверное, это слишком громкое слово для нас. – Я покачала головой: – Не надо… Нельзя опираться на не имеющую материи почву, на вымысел, детские воспоминания.

– Для тебя все это вымысел?

Мне не хотелось ничего объяснять ему. Мне хотелось уйти, быстрей убежать отсюда. Я не могла, физически не могла смотреть ему в глаза. От его прикосновения, звука его голоса душу что-то мучительно сжимало.

– Ты никогда не примешь того, что нравится мне, к чему я стремлюсь…

– Это из-за Вадима, верно?

– Нет, Вася, нет, – раздраженно вздохнула я, избегая смотреть ему в глаза. – Вадим здесь совершенно ни при чем, я вообще не хочу обсуждать его. – Я взметнула на него раздраженный взгляд: – Может быть, все так получается, потому что я боюсь… Боюсь твоего осуждения… Я всегда жила тем, что ожидали от меня другие. Я боялась делать так, как хочу я. Я устала от этого страха. Я хочу жить, узнавать, действовать… Я не могу ждать… – я замолчала, подбирая слова.

– Маша, если бы я знал, что все так получится… – тихо начал было Вася, но я прервала его, взметнув на него гневный взгляд.

– Так получится? – воскликнула я. – Человек всегда находит время для того, что он действительно хочет. Я чувствую себя лишней в твоей жизни. Возможно, это звучит эгоистично, но я так долго ждала этого чертова лета, ждала встречи с вами… с тобой… А приехав, обнаружила, что ничего уже и нет вовсе. И я подумала, пусть так, у меня ведь есть Вася, но оказалось, что и Васи давно уже у меня нет. Я не могла сидеть и ждать, пока ты уделишь мне время, – я вырвала свою руку из его цепких пальцев. – Не надо, – мучительно протянула я. – Возможно, все могло быть иначе, или не могло… Вася, я не знаю.

– Не всегда все так, как кажется, – сказал Василий, обгоняя меня. – Я могу все объяснить тебе…

– Вася, я прошу тебя, не мучай меня, – вырвалось у меня.

Я с мольбой посмотрела на него.

Мне хотелось позвонить Вадиму, мысли путались в моей голове, одна опережая другую. Я не была готова к подобному разговору с Василием. Если сначала мне хотелось, чтобы, увидев нас с Вадимом вместе, он понял, что я не принадлежу ему, мне хотелось, чтобы он пришел ко мне, говорил со мной, влюбился в меня, то теперь мне внезапно стало просто невыносимо находиться рядом с ним. Я не понимала себя, не понимала своих желаний. Говоря ему, что он не примет того, что нравится мне, я подразумевала под этим общение с Вадимом, но к чему я стремилась, я не знала сама.

– Тебя прекрасная дама заждалась, – кивнула я в сторону Виктории, которая, уперев руки в пояс, ловила на своей спине последние лучи заходящего солнца.

Я ушла с пляжа, чувствую на себе долгий взгляд Василия.

Сейчас меня не беспокоила тема нашего разговора с Василием, меня не занимала мысль о том, что разговор этот мог послужить причиной нашего окончательного разрыва, не волновал меня и сам тот факт, что Виктория так круто изменила свое отношение ко мне, открыто игнорируя меня и переводя внимание Васи на себя, но беспокоило меня то известие, которое я узнала от нее. Мысль о том, что Вадим соврал мне, оставила неприятный осадок в душе.

Придя домой, я отправила на его телефон сообщение, но он долго не отвечал мне. Весь вечер я пребывала в крайне возбужденном состоянии. Может быть, все совсем не так, и у Вадима были веские основания так поступить, если вообще существует что-то, чем можно оправдать ложь.

Виктория же просто удивила меня. Все ее былое расположение ко мне испарилось, словно и не было ни доверительных разговоров, ни приветливых улыбок, которыми она одаривала меня, ни советов, которые так часто дают друг другу близкие подруги. Внимание с ее стороны сменилось пренебрежением к моему расположению. Неожиданно было видеть ее, открыто флиртующую с Василием.

Вечером, не дождавшись ответа, я позвонила Вадиму. Он сразу взял трубку.

– Ты ведь в Севастополе был, верно? – спросила я после короткого приветствия, решив не ходить вокруг да около.

– Я был в Севастополе, – как мне показалось, после секундного колебания согласился Вадим.

– Почему ты сразу не сказал мне?

– Потому что ты против моих встреч с друзьями, – спокойно ответил он.

Вадим даже не пытался оправдаться, и та сухость, с которой он отвечал мне, поражала меня.

– Я разве говорила такое? – искренне удивилась я.

– Конечно, и не раз, – Вадим вздохнул. – Ты все время хочешь быть вдвоем. И сколько я ни звал тебя пойти погулять вместе с моими друзьями, ты все время отказывалась.

– Я просто хочу говорить с тобой, быть с тобой… – слова Вадима, словно выстрелы, ударяли в грудь. – Я не против… Просто мне казалось, что нам лучше побыть вдвоем…

– Я не хочу заставлять тебя, Маш, – раздался на том конце провода металлический голос. – Но у меня была целая жизнь до тебя, у меня были друзья, и их удивляет, почему я все время прихожу к ним один. Я очень тепло отношусь к тебе, но их мнение важно для меня.

Мне вдруг показалось, что я теряю его. Я почувствовала себя ужасно виноватой. Какая я глупая, маленькая, наивная! Я хотела, чтобы он изменился, я хотела видеть только лучшее в нем, но его прошлое преследовало его. Я не принимала его близких друзей, они были неинтересны мне, в их присутствии Вадим терялся, словно забывая обо мне, лишь украдкой обнимая меня, и в такие моменты я чувствовала себя совершенно ненужной. Такие компании были не для меня, поэтому мне хотелось уединиться с ним.

– Нет, Вадим, нет, – с жаром заговорила я, качая головой, словно он мог меня сейчас видеть, – я совсем не это имела в виду. Ты вправе проводить время с друзьями, когда тебе вздумается. Все в порядке… – и, помедлив, я задала еще один вопрос, ответ на который уже знала: – А остальные твои поездки…

– Последний раз, когда я куда-то ездил с отцом, было пятнадцать лет назад, – спокойно сказал Вадим. – Он возил меня в цирк-шапито.

Я молчала. Слова застряли у меня комком в горле.

– Ты уже вернулся? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать.

– Вот мы возвращаемся как раз сейчас, – сказал он и вдруг засмеялся чему-то.

Я услышала отдаленные мужские и женские голоса. Я говорила с ним о таких серьезных вещах, а он меня совершенно не слушал.

– Встретимся завтра?

– Да, конечно, – весело сказал он и положил трубку.

Холодность, с которой он говорил со мной, удивила меня. Поразмыслив, я обвинила себя в том, что увлеклась удовлетворением собственных желаний, совершенно не думая о том, чего хочет он. Мне прежде казалось, что однажды влюбившись, молодой человек уже никуда не денется от меня. И, как правило, как только я добивалась увлечения со стороны противоположного пола, я теряла всякий интерес к выбранному мною объекту. Но с Вадимом дело обстояло по-другому. С каждым днем я все больше привязывалась к нему. Он становился моей потребностью. Я нуждалась в этих разговорах с ним, в льстивых фразах его, в глазах, которыми он смотрел на меня. Я постепенно привыкала к нему, его прикосновения уже не казались мне неприятными, и единственное, что я не могла побороть в себе – это отторжение его поцелуев. При прощании мы едва касались губами, и я убегала домой. Мне казалось, этого достаточно. Я делала над собой колоссальное усилие, чтобы прикоснуться к его губам, и я задумывалась, неужели всегда будет так? Почему людям так необходимы поцелуи? Почему никак нельзя обойтись без них? И он вроде бы удовлетворялся этим маленьким снисхождением с моей стороны, часто вместо губ страстно целуя мои руки.

Он врал мне, и мысль об этом душила меня. Разговор с ним не только не успокоил, но еще больше взволновал меня. Виктория знала о нем все, – я же, девушка, которой он писал, что любит, оставалась в наивном неведении.

Ночью я долго не могла уснуть. Мысли не давали мне покоя. Я чувствовала себя бесконечно виноватой перед ним. В чем была моя вина, я не могла сказать, но во всем, во всем, что говорил он мне, сквозило недоверие ко мне. Человек этот открылся мне, а с моей стороны – я чувствовала это – он не встречал ожидаемого понимания и любви. Я не находила в себе нежности, чтобы поделиться с ним ею, – во мне было только неукротимое желание потреблять. Я чувствовала себя виноватой, бесконечно, бесконечно виноватой…

И тогда я нашла единственный выход в письме к нему. Он посвятил мне стихотворение, самое чистое явление души человеческой, так тронувшее меня, и я решила, что единственный способ заслужить его прощение – ответить ему тем же, показать ему всю глубину моего расположения, моего понимание, моих переживаний.

И, включив ночник, я села за стол. Пенистое перламутровое небо освещала за окном заходящая луна. Я смотрела на это небо, закусив кончик ручки, а сердце мое билось, билось, билось…

И я стала писать, с первой строки возбужденная душа моя изливалась скачущей рифмой на бумагу. Рука дрожала, ручка скрипела по бумаге, выводя неровные буквы. Все, что накопилось в моей душе за все время нашего близкого общения, все мысли, чувства, переживания рука пыталась уместить в четыре строки каждой строфы.

Я вспомнила все, что он говорил мне, все, в чем глубоко раскаивался, и я чувствовала обиду и сожаление от того, что все слова его, все раскаяние перекрыла ложь. Обида, горечь, сожаление и сладостные воспоминания о наших первых днях наполняли меня. И, запечатывая конверт, я еще раз перечитала письмо – отчаянный жест моей юной, пылкой души:

Рано утром я бросила конверт в его почтовый ящик.