Читать книгу Пиррова победа. Роман. Часть 1 - Василий Варга - Страница 13

Первые шаги полпреда советской власти капитана НКВД Фокина состояли в том, что надо было создать актив в борьбе с врагами народа, местными зажиточными людьми, которых почему—то стали называть кулаками и прочей антисоветской сволочью. В этом вопросе Фокин, как и все полпреды советской власти, руководствовался партийным гимном: кто был никем, тот станет всем и потому опер Иван Павлович, прозванный в народе Горбуном, без роду и племени, ходивший до этого с протянутой рукой, да участвовавший в ночных набегах и воровстве чужого добра, стал ВСЕМ. Он и предложил таких же моральных уродов в сельский актив села, куда был направлен партийным анклавом района.

Первое заседание актива Фокин проводил строго секретно, заявив, что конспектировать его речь строго запрещается.

– Не переживайте, товарищ капитан: из этих отщепенцев никто грамотой не владеет и я в том числе. Мы так все запоминаем, – сказал горбун.

– Важно чтоб наши активисты были преданы партии и товарищу Сталину, а без грамоты мы как—нибудь обойдемся. Но я думаю: у всех хорошая память. Запоминайте, но никому ни слова, понятно?

– Пойнятно, так точно, – сказал председатель сельского совета Сойма Илья, вскакивая.

– Какие у вас предложения по наведению социалистического порядка в селе? – спросил Фокин активистов.

– Подумать надоть. Завтрова доложим, – изрек Горбун.

– Тогда до завтра, – изрек капитан.

Капитан самодовольно стал прохаживаться по кабинету с папиросой в зубах, а потом решил пройтись по селу в сопровождении горбуна с целью ознакомиться не только с местностью, но и уловить дух местного населения, встречали же Закарпатцы воинов—освободителей в 44 году, может и его выйдут встречать, он ведь единственный здесь в военной форме. Если мужиков мало в селе, пусть хоть бабы с плакатами или красными флагами выйдут из своих домов и встречают его с поклонами.

Он тут же послал за Иваном Павловичем и объяснил ему цель вызова.

– Надо автомат прихватить, – предложил горбун.

– Это политическая недальновидность, Иван Павлович, – наставительно произнес Фокин. – Нам не следует пугать население. – Мы должны мирно шагать по единственной грунтовой улочке, улыбаться, да пошире, не упускать приветливой улыбки и тогда жители села нас будут встречать с хлебом и солью, вот увидишь.

– Дюже сумлеваюсь, товарищ капитан. Но я поступлю так, как вы велите.

Однако население встретило полпреда советской власти в лице капитана НКВД Фокина настороженно и молчаливо. Ни одна баба не вышла с флагом, а дети, которые возвращались из школы, поспешно закрывали за собой входные двери. Разве что собаки лаяли, встречая не прошенных гостей, де петухи ревели, полагая, что ястреб кружится поблизости жертву подстерегает.

– Это от скромности, товарищ капитан, от скромности. У нас скромный народ.

В любом селе любая весть, а особенно недобрая, распространяется с быстротой молнии. Уже стало известно, что невинных жителей в других селах по ночам забирает воронок и увозит в Хуст в пересыльную тюрьму, а оттуда, кого на десять лет, а кого и на двадцать пять отправляю в Сибирь за измену Родине. Там уже заседают знаменитые тройки, которые могут приговорить и к смерти. А приговор тут же приводят в исполнении.

Ленинско—сталинская машина смерти, запущенная после большевистского переворота в 17 году, работала исправно и безотказно.

Фокину хотелось верить горбуну о скромности местного населения, но какое—то шестое чувство подсказывало ему совершенно другое и это чувство озлобляло его.

– Придется вызывать отряды НКВД, – сказал он горбуну.

– Что, будем расстреливать? давайте создадим тройки со мной во главе. Я буду приговаривать каждого второго к смерти, а вы будете давать команду: пли.

– Подумаем. А пока ты свободен, Иван Павлович.

Утром следующего дня два человека в лице опера горбуна и председателя сельского совета Ильи Соймы, стояли у входа в сельский совет. Никто из них не решился постучать в дверь кабинета капитана.

– Чичас посмотрим, кто из нас самый смелый, – сказал председатель сельского совета Илья.

– Я самый смелый! – заявил горбун.

– Тогда постучи в дверь и попроси разрешения войти на короткую беседу, дабы изложить наши предложения.

– Разрешите войтить? – постучал кулаком в дверь горбун.

– Входите оба, садитесь. – Капитан показал на длинную деревянную скамейку, установленную напротив стола, где могли разместиться четыре человека.

– Мы, значит, по такому делу, – начал горбун, слегка заикаясь и садясь на краешек скамейки. – Мы с преседателем решили…

– Точно, точно, мы решили, – подтвердил Сойма, председатель сельсовета.

– Подожди, не перебивай, когда я говорю, – с обидой в голосе сказал горбун. – Мы, значит, решили и пришли посоветоваться, и если вы не будете озражать, то мы предлагаем, значит, – что мы предлагаем? – он повернулся к Илье. – А, вспомнил. Мы предлагаем итить в народ, разъяснять политику партии в отношении новой жизни, чтобы, значит, ликвидировать вчерашний наш с вами, товарищ капитан, не совсем удачный поход, в ожидании дружеской встречи населения с флагами и транспарантами. Народ просто не знает, кто такие представители советской власти… мы… не то, чтобы совсем уж такие бестолковые, мы скорее малоопытные и держать речь перед народом стесняемся. А еще скажешь не так, люди испугаются, разбегутся, глядишь, пользы никакой. Так, может, и вам вместе с нами пойтить в народ, вы речисты, за словом в карман не лезете, вы хороший олатор. Как Ленин.

– А куда идти? Где народ?

– Куда идти? К церкви – вот куда итить. Народ валом валит на улицу опосля службы: агитируй, сколько душечке твоей угодно. А то и в церковь можно наведаться. С автоматом. Батюшку в угол, а сами – на амвон проповедь держать. Это не то, что в кабинете сидеть, как наседка на яйцах. Тут нет ничего страшного. Правду можно вещать в каком угодно месте, хоть в церкви с амвона, хоть на кладбище: правда, она везде, правда.

– Я не поп и с амвона произносить речь не собираюсь. Вы лучше соберите народ в клубе, вот там я согласен держать речь хоть с вечера до утра. Там трибуна, сцена, а в глубине сцены портрет Иосифа Виссарионовича, который вдохновляет оратора. А теперь представьте себе: поп в углу стоит, ревет, а я речь держу, стоя на амвоне, и моя речь обращена к слуху озлобленных верующих граждан. Какой эффект? Какой результат? Такой, как был вчера. Так что, придумайте, что—нибудь другое. – Капитан широко и победно улыбнулся, постучал пальцами по крышке стола, накрытого красным сатином.

– Тады продиктуйте нам речь, а мы ее выучим и произнесем… опосля службы, на улице, когда народ вывалит из церкви и начнет разговоры разговаривать, – не отступал горбун.

– Это можно, – согласился капитан. – Только… обстановки в корне изменилась. Принято решение воздействовать на крестьянские умы при помощи непосильного налога, наши враги сказали бы так: надо задушить крестьян непосильным налогом. Тогда они начнут проситься в светлое будущее сами: откажутся от земли, организуют коллективное хозяйство, то бишь колхоз, и заживут в коммунистическом раю. В этом свете и надо разъяснять политику партии.

Небольшая церквушка, построенная еще в шестнадцатом веке, была любимым местом прихожан.

Обычно, после окончания богослужения, народ вываливал за церковную ограду, чтобы постоять, поговорить, а молодежь посмотреть друг на друга. Это были, прости Господи, маленькие смотрины.

Сюда—то и пришли знаменитые ораторы – горбун и председатель сельсовета придурковатый Сойма.

– Товарищи граждане и гражданки, вьюноши, и девушки! Я хочу, хотел бы сказать, зараз, опосля поповской антонародной речухи, хоть я и не поп вовсе, а комманишта, а это намного выше попа… – Илья чувствовал, что говорит совсем не то, что написано в тексте, но деваться уже было некуда. – Я, значит, кх, кх, кх, про совецку власть, которая нас ослобонила от коммунизьмы и принесла нам светлое будущее. И мы будем жить в раю на земле. Только надо уплатить налоги. Без налогов осударство, понимаешь, издохнет. Не хоронить же нам осударство, ибо осударство это есть мы, кожен из нас. Как нам самих себя хоронить? А потом, представляете, как будут ликовать наши враги! Ужасть. Так что надо кошельки вытряхивать потихоньку и коммунизьму строить. Окромя того, начинается кумпания по гос займу. Народное осударство, значит, занимает у своего населения деньги сроком на 25 лет, через 25 лет деньги вам будут возвращены. Если вы к этому времени помрете, то государство долг отдаст вашим детям. Разве это плохо? Совсем не плохо, я так понимаю. Если и вы все так понимаете, тогда я могу передать слово своему заместителю, бывшему проходимцу Помищуляко—Како. Он хоч и с автоматом, но вы не бойтесь, он незаряженный. Тьфу, устал.

У горбуна действительно был автомат, он болтался на ремне у него на пузе, отчего его распирала гордость. Он шепнул что—то на ухо председателю и тот продолжил:

– О, еще, товарищи, совсем позабыл, извините и простите. Еще, значит, надо платить страховку на имущество, а также можно и нужно застраховать и свою жизнь. Раньше этого вы не могли сделать, потому что при капитализме, который теперь загнивает, жизнь человека ничего не стоила, даже ломаного гроша, как говорится. А теперь слово моему заму.

Горбун потерял бумажку с текстом своего выступления, но, крепко держась за автомат, направленный дулом в землю, приободрился и закукарекал:

– Но, так, говорю я – опер, главный в селе человек после капитана Фокина. Он прибыл сюда не для прогулки, а чтоб строить новую жись. Такой жизни вы еще никада не видели. Так вот объявляю вам, кто не придет добровольно вернуть долги осударству, тот будет считаться врагом народа. И тогда вот эта штука, – он показал на автомат, – начнет разговаривать с вами на своем языке. Вы что, думаете, мы тут зря глотку дерем? Ошибаетесь. Нас партия послала, потому что партии нужны деньги на мировую революцию. А революции без денег не делаются нигде. А еще от империализьмы и ленинизьмы нам надо обороняться. Понятно? Зараз пролетариат идет вам на смену, так что на поблажки не надейтесь. Во главе пролетариата Водицы стоит Фокин и я, его заместитель. А теперь расходитесь по домам и потрошите свои кошельки. Да здравствуют Ленин и Сталин! Ура!

Но никто не поддержал горбуна, он даже обиделся, дернул за рукав Илью и они пошли прочь.

– Что, я плохо выступил, что меня никто не поддержал, когда я крикнул «ура?» Как ты думаешь, а? Я никогда раньше не выступал перед таким количеством народа. У мене вся спина промокла, и пить хочу. Надо бы по этому поводу собрать братву и глотнуть горячительного. Все же такой день бывает не кожен день, верно?