Читать книгу Пиррова победа. Роман. Часть 2 - Василий Васильевич Варга - Страница 18

Юра Гамор и Василий Дердюк вооружились топорами, и вышли навстречу непрошеным гостям.

– Не позволим грабить наше добро, хоть стреляйте на месте.

А Гамор, бывший солдат Советской Армии, и сейчас одетый в солдатскую гимнастерку, принял стойку «смирно» и, прикладывая руку к головному убору, воскликнул:

– Да здравствует товарищ Сталин!

– Ах ты, мерзавец, Сталина вспомнил? – Кобра достала пистолет из кобуры и сделала предупредительный выстрел. Пуля просвистела над головами смутьянов, которые, однако, не дрогнули, а Василий даже начал петь «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». Но на выстрел прибежали жены и дети, до сих пор прятавшиеся по углам, сараям и чердакам. Девочка лет семи повисла на шее отца.

– Папочка, отдай им все, оставь мне собачку, а остальное отдай. Застрелит тебя эта тетя – волчица, видишь, какие глаза у нее злые. Я очень боюсь за тебя!

Тут и жена подоспела, стала уговаривать. Бывшему солдату пришлось смириться. Юра с трясущимися поджилками, не от страха за свою жизнь, а от злости и беспомощности, бросил топор через плетень, взял девочку на руки и поплелся в свой дом. Василий еще не сдавался, но Халус не дремал: подкрался сзади, скрутил ему руки за спиной и связал веревочкой. Пришлось отправлять его с первым рейсом. Второй рейс сопровождался плачем не только взрослых женщин, но и детей. Лина Малахоненко, член бывшей подгруппы «ульяновцев», подошла к Кобре и сказала:

– Я, товарищ Дина, не могу слышать этот плач, смотреть на детские слезы: у меня голова начинает кружиться и не от успехов в коммунистическом строительстве, а от сострадания к этим несчастным и беззащитным, тошнота появляется и какой—то непонятный страх обуревает. Может, я еще не доросла до высокой сознательности и прочей идейной закалки, но я думаю, товарищ Дина, мы перегибаем палку, у нас возникает левый уклон. Ведь счастливой жизни на слезах да на крови не построишь, верно, Дина Алексеевна? Зачем вам это барахло? все равно, все моль сожрет. Может, крестьяне одумаются и добровольно подадут заявление в счастливую жизнь. Что им в счастливой жизни с голым задом ходить? Или в счастливой жизни место только для рабов? Нельзя сажать яблоню даже в хорошую почву, обрезав ей все ветки и оставив один только голый ствол.

– У тебя черви в мозгах завелись, товарищ Малахоненко. Возвращайся к себе в общежитие, вымой баночку из—под варенья и собери в ней все свои слезы. Тебе в нашем отряде не место: ты отсталый, несознательный элемент. Никаких командировочных тебе не видать, а с твоим пребыванием в рядах всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи (ВЛКСМ) пусть разберется Дрянько, я поговорю с ним, – набросилась на нее Кобра

– А с вами тоже когда—нибудь разберется ВКП (б)! – закусив губу, сказала юная комсомолка.

– А ты хоть знаешь, что такое ВКП (б)?

– Знаю.

– Ну—ка расшифруй!

– Пожалуйста. ВКП (б) – это второе крепостное право большевиков.

– Как—как? Ну—ка повтори еще раз, что ты сказала! – захохотала Кобра. – Где ты такое слышала, милочка? Я старше тебя вдвое и то первый раз слышу. Но… ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказала?

– А что? – безразлично промолвила Малахоненко.

– А то, что если ты будешь вякать, нести подобную чушь, я сдам тебя Шибайло, а он выпишет тебе бесплатную путевку в Сибирь годков на десять, а может и на все двадцать пять. Вот что значит твоя болтовня, но я пока не хочу марать твоим несознательным именем нашу славную бригаду. Что скажут о твоих товарищах, о нас всех, ты об этом подумала?

– Я о товарищах не подумала, простите меня, если можете.

– Где ты это слышала?

– В Рахове от одного парня. Мы еще с ним посмеялись здорово. Я подумала, что и вам будет смешно. Простите, пожалуйста.

– Как же тебя в комсомол принимали?

– Очень просто. Сказали: вступай, будешь передовой, и я согласилась – кому не хочется быть передовой?

– Ладно. Дуй на ферму. Смотри, чтоб там был порядок и не будь киселем. Нашла, кого жалеть, комсомолка ты хреновая. Тебе бы плакальщицей быть, только теперь уж и места такого не найдешь, устроиться невозможно, потому что никто слезам не верит. Москва слезам не верит, – слышала такое выражение? Я – то, кто по – твоему, не женщина? Как бы не так. Я тоже переживаю, даже слезу могу пустить, но при этом всегда твержу себе: не кисни, не распускай нюни, ты – зубной врач, который причиняет боль, чтобы не было больно потом. Эти люди с частнособственнической психологией просто балласт истории – чего их жалеть? Не на них мы должны ориентироваться, не для них мы строим новую жизнь, а для их детей и внуков. А ты в интеллигентки метишь, но из тебя получится гнилой интеллигент. Ты знаешь, что такое интеллигенция? Нет, не знаешь. Интеллигенция – это говно. Так отозвался о вас великий Ленин. Жаль, что это мудрое изречение не вошло в последнее собрание сочинений народного вождя. Какая—то гнида сидела там, в редакции, и сознательно вычеркнула эту фразу.

Стоявший рядом Халус слышал весь разговор и от восторга часто сплевывал, накапливавшуюся от волнения слюну и растирал ее ногой. Он решил, во что бы то ни стало не только выучить название работ вождя мирового пролетариата, но и прочитать хотя бы один том. А если прочитать все 50 томов, то можно стать в 50 раз умнее. Наверное, Дина все прочитала. Откуда у нее такая сознательность и столько знаний?

– Ты, дивчина, слушай, что говорит товарищ Дина, – сказал он, обращаясь к Малахоненко. – Товарищ Дина талантливый коммунист, у неё есть чему поучиться. Я тоже готов записаться в ваш отряд и вести борьбу с частнособственнической психологией наших несознательных граждан. Вы видите, какие здесь несознательные люди: им предлагают добро, а они отказываются. Ап—чхи!

– Хоть бы платок достали, чего на комсомол чихать? – озлилась Малахоненко.– А выводы я сделаю, можете не беспокоиться. – Она извлекла изображение Ильича из—за пазухи и на виду у Кобры трижды поцеловала его в лысину. Вот вам, я идейно разоружилась. А вы, товарищ Хало—сука, можете поцеловать его в задницу.

– Коцомол, хоть и резерв партии, но я, будь моя воля, ежедневно устраивал бы вам порку до посинения, – сказал Халус, выпячивая грудь. – Рази, можно проводить такие расшифровки славной ленинско—сталинской партии? А что касается задницы вождя, что ж, я готов. Только идее она, задница—то, одна лысина торчит на вашей фитографии.

– Вы уже и так всю меня обчихали, а это хуже порки, – не сдавалась Малахоненко.– И мокроты ваши гнилью отдают. Мне отмываться, стирать придется.