Читать книгу Пиррова победа. Роман. Часть 2 - Василий Васильевич Варга - Страница 20

На ужин в физкультурном зале школы собрались не только активисты, но и вся местная элита, те, кто вчера был ничем, а сегодня стал всем. Таким образом, ужин поневоле походил на свадьбу. Правда, не было ни оркестра, ни даже скромных музыкантов, которые обычно играют на любой свадьбе, был только гармонист.

Столы накрыли с революционным размахом: Юрий Алексеевич зарезал двух бычков, заколол одного кабана, притащил тридцать литров водки и пятьдесят литров домашнего виноградного вина. Три лучших повара готовили закуску, молоденькие девочки в чепчиках и белых фартучках меняли блюда. Ужин действительно был организован с революционным размахом. Здесь господствовал принцип: от каждого по возможности, каждому по потребности.

Дина Алексеевна произнесла хорошую зажигательную речь, смысл которой местным активистам был совершенно непонятен, так как они, вытаращив глаза на это изобилие, что лежало перед ними на столе и издавало опьяняющие запахи, только делали вид, что слушают посланца партии, на деле же все их внимание было приковано к богатому столу. Но бурными аплодисментами Кобра была все равно награждена, и все набросились на лакомства с пролетарской энергией.

Следующим после Кобры оратором был секретарь парторганизации Сабат, который встал только после второго граненого стакана, выпитого им и всеми остальными. Он постучал палочкой по пустому графину, в результате чего говор постепенно начал стихать и в спортзале школы, где проходил сабантуй, воцарилась тишина.

– Товарищи! – сказал Сабат. – Кто осмелится утверждать, что советская власть ничего хорошего не дала нашим селянам? Вы посмотрите на этот обычный стол, сколько здесь добра! Когда раньше такое было? Я лично не помню. Даже богатые люди не позволяли себе такого изобилия, хоть и возможности у них были, а почему? Да потому товарищи, что богатый человек, у которого все в его проклятой частной собственности, всегда жмется, даже себе отказывает в удовольствии. А что говорить о нас неимущих? Могли мы рассчитывать на что—то подобное раньше? Нет, конечно. Поэтому я хочу поднять тост за советскую власть, чтоб она вечно жила и здравствовала. За нее, родную, и до дна!

– За Дину Лексеевну Кобуру! – крикнул кто—то на другом конце длинного стола.

– За Кобру, дурак! – поправил сосед.

– Уря, уря – а!

Халус сидел рядом с Коброй и поглядывал на нее, как зачарованный, он даже пил мало в отличие от других.

Активисты приняли довольно умеренную дозу, и только Малахоненко пропустила больше обычного. Сперва горячительное не действовало на нее совсем, а потом, когда Лина приняла еще полстакана, ей стало необыкновенно весело и спокойно на душе. Обычно скромная и молчаливая Лина, – она попала в отряд «ульяновцев» по рекомендации Дрянько, – стала сейчас разговорчива: у нее появилась потребность в общении.

– Ну, как вы думаете, девочки, посадят меня или не посадят, выпишут мне путевку по ленинским местам лет на 25 или все обойдется? Я ведь просто так, в шуку, сказала про это крепостное право большевиков. Без всякого злого умысла. Вы обо мне ничего такого не думайте, я не враг советской власти, а тем более ваш, а потом не я это ВКП (б) выдумала, – оправдывалась Лина перед всем отрядом. – Оно, это крепостное право, мне самой нравится, честное коцомольское.

– А кто тебя научил этой глупости? – спросила Зина Белиберда, заместитель Дрянько. – Надо же думать, что говоришь. Как так можно? Ты весь наш отряд опозорила.

– Я когда—то в Рахове от одного туриста это слышала. Не русский он был, но мастер на всякие расшифровки и анекдоты. Я, помню, хохотала, до упаду.

– А почему ты раньше не доложила об этом?

– Да я как—то не придала этому значения, а потом забыла, – оправдывалась Малахоненко.

– Подвела ты нас, здорово подвела, теперь нам премии не видать как своих ушей, – сказала Зина. – Но я поговорю с товарищ Коброй, может, нам удастся взять тебя, непутевую, на поруки. Продраим тебя на собрании, как сидорову козу и закроем этот вопрос. Только ты уж покайся, разоружись, не скупись на всякие там обещания и поклянись быть верной марксизму, и порвать с религиозными предрассудками. Какое там к черту крепостное право, оно давно кончилось. Его товарищ Ленин прекратил. Царя—то теперь нет. Ты, Малахоненко, политически плохо подкована, должна тебе сказать

– Хорошо, я постараюсь очиститься от всяких смешных расшифровок, откуда прут чуждые нам идеи, обещаю, – твердо заявила Лина, глядя на танцующую Кобру и на то как у нее болтается пистолет на боку, и как он ей мешает, когда она пляшет, касаясь пола не только ногами, но и руками. Ох, и плясунья эта Дина!

Дина сорвала много аплодисментов, устала, села рядом с Халусом и опустила руку ему на колено, слегка сжимая пальцы. Юрий Алексеевич сразу пришел в возбужденное состояние, залился краской и впал в мелкую дрожь. Но это было незаметно, так как от горячительных напитков и танцев все были красные, как спелые помидоры

– Где ты живешь? – шёпотом спросила Кобра.

– Недалеко.

– Покажешь мне свою берлогу?

– Показывать особенно нечего, – смутился Халус, – избушка на курьих ножках, как говорится. Я из бедной семьи. И если вы посетите меня, боюсь, наступит разочарование. Может, к моему брату пойдем, он нам комнату предоставит.

– Ты что думаешь, я с тобой поганиться хочу? Нет, я просто посмотрю твое жилище, а зачем мне твой брат? Я тебя изучаю как студентка мединститута анатомию человека. Знаешь, как они изучают?

– Нет, не знаю, – ответил Халус.

– Они расчленяют трупы, потом режут на мелкие кусочки и разглядывают под микроскопом, представляешь? – и расхохоталась. Этот хохот окончательно усмирил бунтующую кровь в теле Халуса, он пришел в себя окончательно и бесповоротно.

– Ну, что делать – расчленяйте, если это для пользы дела, – сказал Халус, вставая. – Здесь не очень далеко, пойдемте. Только предупреждаю: в моей халупе, на курьих ножках, ничего привлекательного не найдете.