Читать книгу Пиррова победа. Роман. Часть 2 - Василий Васильевич Варга - Страница 6

После завершения работ прошло еще две недели, прежде чем разнесся слух, после майских праздников, что зарплату будут выдавать не в конторе лесхоза, а в сельсовете. И точно. В следующий четверг кассира с полным мешком денег привез Фокин на своем козлике. Уже через час бывшие рабочие образовали очередь. Но очередь продвигалась подозрительно медленно. Первая же малосознательная гражданка Железняк вышла вся в слезах: вместо денег она держала в руках какие—то облигации государственного займа. На эти бумажки не купишь даже коробок спичек. Государство насильно заняло у нее все заработанные деньги.

– Хоть бы на соль и спички оставили, нехристи окаянные, просила же их, умоляла, но этот змий горбатый неумолим: одолжи родному государству и все тут. Через двадцать пять лет тебе вернут, говорит он. Да меня через двадцать пять лет не будет в живых. Мои денежки достанутся родной партии и ее вождю Ленину.

– Не сметь!

– Не сметь!

– Гражданка Железняк, – командует разъяренный Фокин, – пройдемте со мной. А ты, Иван Павлович продолжай занимать от имени государства.

Очередь полоснула нехорошая новость и те, кто надеялся каким—то образом избежать открытого грабежа и получить свою зарплату, разбежались по домам. Остались самые стойкие, любители постоять за правду матку и те, кто надеялся, что эта беда, пройдет сама по себе и не коснется их.

Витя решил стоять до конца. Он учился в школе на круглые пятерки, был самым взрослым среди остальных, в школу пошел поздно, как Ломоносов. Кроме школьной программы много читал, был романтиком до мозга костей и поэтом в душе.

Перед Витей стояла Анна Товт с годовалым ребенком на руках, а девочка четырех лет путалась у нее в ногах.

– Разрешаю войтить, – сказал Вошканюк, открывая входную дверь. Анна вошла. Вошканюк посмотрел на Витю, многозначительно улыбнулся и добавил: – Проходи и ты, коцомольский вожак. Только гляди, не подкачай. Ты должен пример показать. Коцомол – это резерв партии. А будешь выкозюливаться, коцомольский билет отберем, не посмотрим ни на какие твои заслуги и даже на то, что ты недавно в спектаклях играл.

«Только не сдаваться, – подумал Витя, входя в председательский кабинет, временно занятый под кассу. – Этих людей интересует одно: выполнить план по очередному ограблению народа и выдать это как добровольную акцию сознательных граждан».

Кассир сидел за большим двух двухтумбовым столом, на котором лежала ведомость и несколько пачек денег. Кассира охраняли и опекали с двух сторон Дима Покривчак и горбун, а также один вооруженный милиционер.

– Как ваша фамилия? – спросил кассир.

– Анна Товт, – ответила женщина. – Да тихо ты, не елозь под юбкой: щекотно, – сказала она дочке, забравшийся под юбку.

– У вас 18 рабочих дней, – сказал кассир, заглянув в ведомость. – К выдаче 222 рубля 50 копеек. Какие будут предложения?

– А какие еще могут предложения? – возмутилась Анна. – Отдайте мои денежки, которые я честно заработала, и отпустите с миром.

– Я думаю так, – сказал горбун, глядя на Анну. Глаза его сверкали, тонкие губы растянулись, обнажив желтые гнилые зубы, – учитывая, что у товарищ Товт много детей и муж не возвернулся с хронта, выдать ей 22 рубля 50 копеек, а 200 рублей пущай занимает государству, а через двадцать пять лет государство ей вернет в полном объеме все 200 целковых. Ты, конечно, согласна, Анна, правда? Ты у нас сознательная, коль мужа отправила на хронт добивать фашистскую гадину.

– Да что вы? Христос с вами. Я оставляла маленьких детей голодными, уходила из дому за восемь километров, чтобы заработать эти несчастные гроши, а вы с меня шкуру дерете. Побойтесь Бога! Да я на эти двести рупьчиков мешок муки куплю и целых шесть месяцев у меня голова болеть не будет, чем детей накормить. Смилуйтесь над вдовой беззащитной.

– Мы уже смилостивились, – сказал Дима, – а теперь и ты смилуйся по отношению к государству, которому нужны деньги позарез на оборону от американского империализма. Или ты хочешь, чтоб тебя поработили?

– Да я с удовольствием, пущай порабощают, лишь бы деньги не отнимали. Что я теперь делать буду? Нет, пусть меня лучше поработят, я согласна.

– Да эти мериканцы третью мировую войну готовят, уж на Корею напали, а ты согласна, эх ты, весь твой патриотизм в эти двести рублей ушел, а еще жена мужа, погибшего на хронте, – наступал Покривчак.—Тут дела мирового уровня, а ты нам про какой—то мешок муки песни поешь. И не стыдно тебе?

– Не стану расписываться в ведомости, – твердо заявила Анна.

– Тады отойди от кассы, – сказал горбун.

Анна отошла к окну вытирать слезы, а маленькая дочка Оксана, что все время лезла под юбку матери, начала хныкать:

– Мама, писать хоцу, идем скорее!

Витя с интересом наблюдал и ждал, что будет дальше.

– Ну, что, Анна, надумала? – спросил горбун.

– Черт с вами. На эти 22 рубля с копейками я хоть спички да соли в дом куплю, а то ведь нет ничего, к соседям бегаю, занимаю.

– Давно бы так, – сказал горбун. – Сразу видно, что сознательность взяла верх над проклятым буржуазным индивидуализмом.

Кассир выдал Ане 22 рубля 50 копеек и восемь штук облигаций, достоинством по 25 рублей каждая. Анна деньги взяла, а облигации оставила.

– На кой они мне нужны, ваши бумажки, – сказала она. – Даже одно место подтереть и то не годятся: жесткие дюже. Оставьте их себе на память. Я отдаю их государству просто так, не в займы. Пусть оно, родное, богатеет и своих граждан меньше грабит.

– Да это же почти деньги, – встал на защиту государства кассир. – Вы, гражданочка, через 25 лет получите по этим бумажкам все ваши двести рубликов, без подоходного налога, целиком, и сможете купить одежку своим детишкам, и еще мешок муки в придачу.

– Спасибо за совет! Но через 25 лет мне уже ничего не нужно будет и мои детишки, если вы их не уморите голодом, сами будут иметь детей. Послушайте, а почему бы государству ни занимать на 250 лет, какая разница? Мне, например, совершенно все равно на сколько лет вы занимаете.

– Дык тогда уж коммунизьма во всем мире будет процветать, и денежных знаков вообще существовать не будет, дурья твоя башка, – сказал горбун. – И вообще, сгребай эту свою мелочь, которую мы тебе подарили и чеши по направлению к дому, а то ты крамольные слова выговаривать стала, настроение нам портишь, и ежели товарищ капитан тебя услышит, тебе не поздоровится. Он может вернуться, обработав предыдущую несознательную гражданку, которая, как и ты крамольные слова говорила. Это мы уж так тебя прощаем по нашей доброте душевной и по твоей сговорчивости, хучь и со скрипом.

Аня сгребла мелочь и, обращаясь к ребенку, капризничавшему у ног, сказала:

– Ну, пойдем, миленькая, леденец тебе купим в награду за то, что ты голодала без матери, да в мокрых штанишках валялась, когда мать работала на государство.

Витя подошел ближе к столу, назвал свою фамилию.

– А, этого мы знаем, – сказал горбун. – Это наша смена. Лучший ученик школы, комсомольский секретарь. Когда я уйду на пенсию по старости, он сможет быть помощником капитана.

– Если нос задирать не будет, – сказал Дима Покривчак.– Сколько у него тама?

– 250 рублей, ноль – ноль копеек, – ответил кассир.

– Он все 250 займет государству, я знаю, я уверен в этом, – сказал горбун. – Комсомольцы – это резерв партии, они просто обязаны поддержать партию, не правда ли?

– Поддержка должна быть взаимной, – сквозь зубы процедил Витя.

– Тебя партия разве не поддерживает? Ты бесплатно учишься, бесплатно топаешь по колхозной земле, бесплатно берешь книги в библиотеке, я часто вижу тебя, как ты, нагруженный двумя сумками, полными книг, направляешься домой. Даже укол в задницу дадут и ни копейки не возьмут с тебя.

– Я еще дышу бесплатным воздухом, – сказал Витя, глядя недобрыми глазами на горбуна.

– И это тоже. Ну, так как?

– Пока никак. Мне в школу не в чем ходить, видите, у меня все штаны в заплатах, пятая точка сверкает, и большие пальцы из полотняных туфель вылезают. Посмотрите, а то скажете: врет комсомольский секретарь.

– Ты нарочно надел рваные штаны, я знаю. Я недавно тебя в клубе видел, ты там спектаклю играл, «Сын полка» кажись, дык ты одет был чересчур прилично. Я глядел на тебя и думал: твоего отца раскулачивать надо. Ну, потом, мы ему малость налог увеличили. А ты тут перед нами выкобениваешься. Нехорошо это с твоей стороны, надо прямо сказать. – Горбун достал давно нестиранный платок и стал сморкаться, да так старательно и долго, что кассир начал морщиться, прикрывая лицо руками. – Я противник всякой неискренности и уважаю только правду – матку. Ежели ты не хочешь помочь государству, так и скажи: не хочу и не желаю, тогда наша партийная организация начнет делать правильные выводы относительно твоих намерений при вступлении в ленинский комсомол.

– А это тоже нарочно? – Витя поднял ногу, показывая палец, прорвавший носок и полотняную туфлю. – Когда мы ставили пьесу «Сын полка», одежду мне учителя принесли, военную форму ваши активисты, я же вам все вернул.

– Значит, ты не хочешь помочь государству материально?

– Помощь оказывают, когда есть возможность и всегда добровольно, но не принудительно.

– Хоть ты и хороший ученик, но учить нас, членов партии, тебе еще рановато.

– Может быть.

– Пойдем к Фокину, пущай он с тобой разбирается.