Читать книгу Бросок тигра - Артем Приморский - Страница 6

Когда стены Музыкальной комнаты содрогаются первыми, решительно-грозными аккордами Баллады,4 жизнь останавливается во всем особняке. Эрик ван Рихтер начинает мучительное блуждание по закоулкам прошлого.

Впервые он услышал Балладу лет десять назад, и долго не мог взять в толк – почему одно из самых сложнейших лирических сочинений прошло мимо него незаметно. Ведь к тому моменту он уже увлекался и Бетховеном, и Гайдном, и даже эпатажным Сати5. Многое из уже изученного улавливало его настроение, его мысли и эмоции; но Баллада была единственной и неповторимой, сумевшей описать жизнь Человека от рождения до смертного одра. В ее аккордах и связках было все – мечты о любви и свободе; надежды на лучшее; взлеты и падения; безумие и страсть; легкомысленная радость; ярость и отчаяние; несчастная любовь… И конец, какой бы бурной или апатичной жизнь не была, всегда один – бешеный, сметающий все на своем пути вихрь Смерти.

Когда Эрик умудрялся отрывать почти бесценные свободные минуты, он играл. Он не был виртуозом, и обучался самостоятельно; изредка под руководством разномастных учителей, самым именитым из которых был Клод Дебюсси6. За годы Эрик разучил десятки вальсов, сонат этюдов и прелюдий. Если бы у него выдался полностью свободный денек, он бы истратил его на исполнение всех композиций, какие только знал. За исключением Баллады.

Она стояла особняком – вовсе не из-за сложности, а из-за своей особенности. Баллада была особым, чуть ли не священным таинством, исполнение которой мучительно и сладко томило сердце, наполняла пальцы особой силой, а сознание – непонятной ему самому энергией.

И воспоминаниями. Самое главное – воспоминаниями…

1906 – 1907

Марии-Антуанетте, а для подружек просто Мари, было шестнадцать. Это имя, несмотря на особую аристократическую вычурность, подходило ей.

Золотисто-медные волосы и карие глаза, смешливый и немного надменный взгляд. Она была не прекраснее и не дурнее других девушек, но именно она пала ему в сердце. Возможно, из-за ямочек на щеках – когда девушка улыбалась, походила на простодушную лапочку.

Ее притязание – балет. Мучительное, трагическое искусство, в котором каждая танцовщица без особых раздумий готова сломать тонкую шейку своей сопернице, или напихать иголок и лезвий в пуанты. В этой престижной во всех смыслах гимназии соперничество поощрялось, но без перегибов, за которые следовали серьезные, вплоть до исключения, наказания. Однако девушки, остерегаясь друг друга, все равно проверяли снаряжение перед репетициями.

Бонусом шла преподавательница – обрюзгшая старая карга, сохранившая от своего некогда блестящего прошлого только громкое имя и стройную фигуру. Она следила, чтобы девочки не калечились лишний раз – хватит им подаренных ей самой десятков часов боли и страданий.

Ему, двадцатипятилетнему парню, порой удавалось посмотреть на репетиции и выступления. И пускай, ради этого приходилось бросать ненадолго работу – а работал он помощником завхоза. И пускай, если его отсутствие было замечено, и он получал неплохой нагоняй. Мари танцует, а за ее щупленькой, легкой фигуркой можно было следить бесконечно.

И бесконечно истязать сердце сладким восторгом происходящего на глазах действия.

Работа грошовая, почти безблагодатная, но были в ней свои плюсы. Никто, кроме завхоза и директора гимназии не обращал внимания на всклоченного парня в сером рабочем комбинезоне. Парня, который едва говорил по-французски, а его родной польский язык не понимал никто, кроме матери и владельца дома, в котором снималась каморка для жилья. Был еще и русский язык – спасибо папаше, но в Париже, в кругу здешнего обитания, знание русского было так же полезно, как и его незнание.

Вернуться бы в Варшаву… Там все знакомо, все понятно. Здесь же – странный высокомерный народ, странный язык, нищенские заработки. Его отец, заправлявший бухгалтерией в скромном банке, уехал во Францию, увлеченный посулами своего старшего брата. Через полгода подтянулись и мать с сыном. К тому моменту отец подсел на абсент и начал быстро спиваться; а дядя, хваставшийся прибыльным бизнесом, внезапно исчез. Отец последовал его примеру – однажды вечером ушел пропивать полученный за день заработок, да так и не вернулся.

Мать отреагировала на это совершенно спокойно – теперь на койке, которую приходилось делить с алкоголиком, можно спать одной. Она работала швеей – брала заказы у местных и соседок, обшивала хозяина дома, вечно сердитого толстого поляка; садила зрение, горбясь над очередной работой.

По ночам она часто всхлипывала и молила Господа облегчить страдания. Парень, слушая ее причитания, вспоминал небогатые, тихие улочки Варшавы и то, как ловко мешал русский с польским, придумывая новые, никем и никогда не слыханные словечки, половина из которых были, по его мнению, бранные, а потом постепенно засыпал.

Шесть утра – пора на работу. Скудный завтрак: пара яиц, кусок жесткого сыра с хлебом и фляжка воды; брался с собой и растягивался на всю смену, до восьми вечера.

Он тихо и робко, стараясь казаться невидимым, шагал по краешку тротуара, мимо вечно спешащих господ. Точно так же было и в гимназии. Не дай бог коснуться замасленной, множество раз пошитой-перешитой серой униформы строгих, дорогих костюмчиков студентов и студенток! Вечером большинство учеников заберут на машинах; и дома их будет ждать хороший ужин. Ему же предстоит дойти до ближайшей остановки, сесть на «самоходку» и почти час телепаться в другую часть города, в «бедняцкий квартал». Там, в многоквартирном доме, шум в котором не затихает даже ночью, его ожидает комнатка, пять на четыре метра, за которую пан Миколаш дерет так, что половина общего заработка уходит на ее оплату.

А ведь еще необходимо питаться и одеваться.

Но он был рад такой работе – благодаря ней он впервые прикоснулся к чему-то прекрасному, возвышенному. Красивые танцы Мари вкупе с музыкой, в которой он почти ничего не понимал, манила своей возвышенностью, элитарностью. Он искренне завидовал старому пианисту – сутулому и тощему, растерявшему остатки волос, но все равно важному и уважаемому господину. Сгорбившись над фортепиано, узловатыми пальцами он выводил затейливые, берущие за самое естество, мелодии.

И парень, в очередной раз, тайком пробравшийся на репетицию Мари и ее безвестных подружек, обещал себе, во что бы ни стало научиться извлекать из инструмента не менее чарующие звуки…