Читать книгу Орден Волонтёров - - Страница 10

Привычка людей двадцать первого века в один отрезок времени вмещать параллельно несколько дел, в веке четырнадцатом не встретила понимания.

– Не следует мешать дела правосудия с торговыми и хозяйственными хлопотами. Как это понимать: попутно вместе с обозом едем на суд? Вы знаете, насколько суд затянется? Сколько времени, где, десятки телег, лошадей и возниц должны вас ждать? Сколько стоит день простоя обоза?

Орбант фон Дрез втолковывал моему брату абсурдность мысли, совместить приятное с полезным. Тот уже сам понял, что сморозил глупость.

– Что ж, давайте сделаем наоборот. Мы выезжаем вперёд. По окончании суда даём сигнал и ждём объединенный обоз в Ольденбурге.

– С кем объединяемся? Штакльберги?

– Да, они уже готовятся, как и мы. Гонца с письмом соседу фон Зиверсу послал. Вдруг у него есть желание продать излишки. Чем больше продовольствия, тем лучше нас примут во Фризии. Никто не может продавать много продуктов, нужен запас на случай чумы. Объединившись можно сформировать приличный торговый караван, который заинтересует фризов. Торговля вся остановилась, пять месяцев извне в графство не пропускают никого. Та же картина у них на побережье, все порты закрыты на вход и выход. Мы для них – манна небесная.

Разговор происходил в самой большой комнате второго этажа, где было два окна, мы называли её гостиной. Посередине большой стол для раскроя, вдоль стен лавки с прикреплёнными прялками, кресла и стулья. По центру стены между окнами стоял обычный шифоньер, приволокли из флигеля, невиданное чудо, с зеркалом в полный рост. Здесь располагался швейный цех, рукодельничали, собравшись в кружок девушки. У окна поставил свой мольберт Север. Одновременно были в работе шесть портретов невест из четырех баронств, граничащих с Фризией. Какую из них он застигал за работой в гостиной, ту рисовал, вернее писал. Позировать наедине Эмма запретила. После тихого скандальчика с участием милашки Сары. Всего – то приспущенные с плеч рукава, не подумайте плохого, ради искусства! Её старшей наставнице сдала Луиза фон Орбант, решив устранить конкурентку в борьбе за звание супруги первого лекаря графства. Казалось бы, такой цветник, наслаждайся! Но Северину реально было плохо. Видит око, да зуб неймёт.

Я грела уши с двух сторон – сидела у растопленного камина и слушала, совершенно легально, но, не встревая, разговор двух баронов. Естественно с рукоделием. Если можно так назвать набивание мягких игрушек пухом рогоза. Ни на что другое мои руки не годились.

– Четыре баронства с нашего края, по пути от Ольденбурга до границы ещё четыре. Четыре пограничных вряд ли присоединятся.

– Почему?

– Наверняка торгуют потихоньку тайком, без вывозной пошлины, без договора о мире.

– Как? Разве до сих пор не было договора? Получается мы в состоянии войны с Фризией? Не понял тогда, какие обозы, какие посольства, невесты?

– Граф поручил мне провести предварительные переговоры, заключить мирный договор. Выезжаю от вас утром. Получу проект договора, инструкции, верительные грамоты, ещё будут три доверенных лица, отряд сопровождения и, через два дня выдвигаемся к границе. Ваше посольство и обоз проедут во Фризию только после заключения мирного договора. А он будет заключен.

– Хотел присутствовать на суде, как представитель интересов своей жены. Защищать её от неприличных вопросов, добиться компенсации. Но не выйдет. Мне тяжело оставлять Кёрстин перед таким испытанием. Она и так ещё не оправилась от пережитого ужаса.

– Пишите доверенность, Орбант. На имя матушки, вдовствующей баронессы фон Мюнн. Как старшая наставница пансиона она имеет право.

– Я поддержу подругу, научу как себя вести, успокою. Не переживайте, господин барон, езжайте со спокойным сердцем, выполняйте важное государственное поручение. У меня есть к вам приватный разговор, если вы закончили.

– Разве я могу отказать прелестной даме?

– Дорогой брат, матушке сообщить нужно, пусть она сама напишет доверенность, у неё каллиграфический почерк.

– Амелинда, я как раз хотел этим заняться, времени мало. Барон утром покидает нас.

Не безнадёжен. Ушел. В гостиной равномерное жужжание прялок, разговоры, смех. Фоновый шум. Барон придвинулся ближе, не нарушая личных границ, аккуратно поправил коричневый дорожный пурпуэн, прежде чем сесть. Этикетчик ты наш. Счас мы этикетки то тебе посрываем.

– Я весь внимание, драгоценнейшая Амелинда!

– Барон, Вы брак когда консумировать думаете? Подруга извелась вся!

– Я?…То есть вы…

– Ну не я же! Вам, как супругам сегодня во флигеле комнату выделят. Беспокойной вам ночи, не задерживаю.

Его, вместе с врожденной деликатностью, вдруг угробят на трудном пути к миру, а у меня подруга должна от комплексов остаток жизни страдать?

– Госпожа Амелинда, пожалуйте на примерку! Немного длину осталось отрегулировать.

Я полгода ходила в обносках своего прототипа. Она там, в новеньких нарядах блистает по моде семнадцатого века, сшитых на денежки, что её брат у нас выцыганил. Мне только первое платье шьют! Куртка зимняя с юбкой не в счёт. Если бы не суд, а затем поездка во Фризию, так бы и ходила в бархатных отрепьях. У меня почти безупречная фигура. Стройнела я с той же скоростью, как раньше полнела, не теряя объёма в стратегически важных местах. Вес остался почти прежним, потому что мышечная ткань плотнее жировой. Тело собралось, стало более компактным, упругим, сильным. Даже в молодые годы прежде я не была так физически развита. Приятное ощущение совершенства, скоординированной силы. Обязательно тренировками займусь. Только дела разгребу.

За ширмой стоял портновский манекен: плотно набитое сеном чучело, обтянутое скроенной дерюжкой, в виде женской фигуры. С него сняли моё котарди, помогли натянуть через голову. Никаких видимых шнуровок, привязанных рукавов. Вытачки! По моде требуется плотное облегание верхней части платья и до середины бедра – футляр, затем расклешение подола. Низкий вырез лифа. Чёрный бархат олицетворял богатство, сам краситель был очень дорогим. В северных регионах, ближе к английскому королевству, это уже был цвет траура, строгости, респектабельности. Для роли первой свахи графства – самое то. Наконец, чёрный всегда элегантен и придает изящество его носительнице.

Примерно на такой подставке мне уже приходилось стоять трижды в салоне свадебных платьев. Я в туфлях на каблуках. Именно по ним сейчас подгоняет длину Луиза. Зеркало отразило высокую девушку с параметрами сто на семьдесят на сто. Сантиметров по пять зрительно убрал чёрный цвет. Загадочности придает черный, сплошь кружевной киртл, нашитый на шёлк цвета нюд. На самом деле нижнего платья нет, это всего лишь вставки в боковых разрезах юбки и в широких рукавах котарди, от локтя до среднего пальчика. Шлейф – обязательный элемент парадного платья во всей Европе. Из того же кружева, в виде провокационного турнюра, который складками спускается до пола и тянется на полтора метра. Больше нельзя, ранг не позволяет. Откуда столько чёрного кружева? Рулон оконного тюля из прошлых запасов Эммы и экстракт хвои с железным купоросом нам в помощь! Алхимик – гений! А я красотка!

Парадное котарди, тем более зимнее, часто носят с мехом. Палантин из роскошной чернобурки уже готов. Ида накидывает его себе на плечи, крутится перед зеркалом, притворно вздыхает, девушки принимают её вздохи за чистую зависть. Мех добавил мне цены, не наряду, именно мне. Как это получилось, вне моего понимания. Цвет моей кожи из бледной поганки стал аристократично – белоснежным. Даже белокурые волосы засияли новыми оттенками. Не могу оторваться от зеркала. Кто это там, в глубине отражения, уставился на мой оттурнюренный попец?

Нет, нет, и ещё раз нет! Со шкатулкой наперевес приблизился Виктор, я вынуждена повернуться. Его намерения ясны как Божий день. Он пошёл ва-банк! Потому что наедине я бы вежливо отказалась и запихнула ему подарок в задницу. Рыжая зараза! Всё рассчитал, гений анализа, логики и синтеза. Отказать ему при всех равнозначно пощёчине, я не могу унизить человека. Воспользовался упорными слухами, что он бастард самого правящего герцога. И тем, что я не в силах отказаться от такой вещи, тоже воспользовался. В открытой им лакированной коробочке на нежно – голубом бархате лежала выкованная черная роза. С коротким заостренным стеблем и черешком, украшенным стразами, точнее уже бриллиантами. В сердцевине роза была багровой, словно ещё таила жар раскалённого металла. Я смотрела молча, и не могла насмотреться.

– К вашему новому котарди кстати будет эта брошь. Вложил всё своё мастерство, душу и сердце. Прошу, примерьте, госпожа баронесса.

Как во сне тяну руку, захлёбывается кашлем брат, некстати вернувшийся с Эммой и фон Дрезом. Девицы сужают круг, как волки, почуявшие добычу. Рядом с мехом как брошь роза потеряется. Закрутив косу высоко на темени в пучок, воткнула стебель на манер японских шпилек – палочек для волос. Посмотрела в зеркало. Кармен!

– Ты непревзойденный мастер, нет тебе равных в этом времени. Что хочешь в награду?

– Это подарок. Дайте какой ни будь пустячок, если желаете.

Если желаете, итить колотить! А если не желаю? Что бы ни случилось – представление должно продолжаться. В моём кошеле костяной гребень работы неизвестного мастера, с двумя голубками в навершии. Отдала Виктору. Он целует мне руку. Какой миг! Ради него стоило провалиться в эти средневековые тартарары.

– Ты бы трусами лучше отдарилась, сестрица. Тоже символично. (на русском)

Умеет мой брат поэтично обгадить момент. Идалия с недоумением смотрит на него, словно говоря: « Ты на такое способен?»

– Считал тебя остроумным. А ты просто злоязыкий, Андрей. (на русском.)

Спасибо, Северин. Подметил верно. Ради красного словца не пожалеет и отца. Я схожу со своего пьедестала, приняв помощь багрового от гнева «герцога» Вити. Стало видно насколько я выше, в каблуках – на целую голову. Не вижу, чтобы это его смутило, подмигиваю одобрительно.

– Пожелаю, отдарюсь. Тебя не спрошу. ( на русском.)

– Как пожелает госпожа моего сердца, я готов ждать.

Не растерялся, но ответил уже на германском. Полная гостиная народа, из знатных, между прочим, семейств. Девушки, женщины. Сестрёнка. У них на глазах я принимаю подарок и знаки внимания второго мужчины. Прямо чувствую, как в районе подмышечников подмокает моя репутация. Мне то фиолетово. Но я их учитель, аристократка, мои поступки должны быть поняты правильно.

– Ты закончила подшивать, Луиза?

– А? Нет, нет ещё. Продолжим?

С возвышения посматриваю на всех. Свысока. Такое положение придаёт словам весомость непреложной истины.

– Каждая уважающая себя благородная девица должна иметь несколько поклонников. Я не могу отказать достойным молодым людям в их желании быть моими рыцарями.

Статус им определила. Рыцарь – не жених. Вечный поклонник. До тех пор пока стороны не захотят переиначить.

– Тебе значит можно! А мне маменька запрещает! Я тоже рыцаря хочу! Хочу быть Прекрасной дамой!

– О! Позвольте служить Вам, дорогая госпожа Верена! Я буду предан Вам до гроба, прекраснейшая Дама!

Дорогая, дорогой. Дорогие оба. Дорогая дорогого довела до гроба. Господи! Какого только мусора нет в голове!

Кристоф приехал с дядей и преследует малую по пятам. Уже корзинку с рукоделием за ней носит. Весь завитой, напомаженный, в зелёном с серебром костюме в нахальную обтяжку. Стал настырный, не в меру. Словно получил поддержку и питает надежду. Эмма хватает обоих за руки, утаскивает в угол гостиной. Надеюсь, не благословлять. Сейчас зима. Боюсь представить, что здесь весной будет.

– Сейчас мой супруг исполнит для благородного общества балладу о Любви. Идалия довольно резко подала ему гитару, злится на его грубую выходку. Он, с примирительной улыбкой, берёт инструмент. Впервые замечаю, что музыка и слова этой баллады вполне себе средневековые. Брат прощён, сколько труда, перевод великолепен.

Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На берег тихо выбралась любовь

И растворилась в воздухе до срока,..

Как печально и жаль, что песня вызывает в моём сердце больше чувств, чем мужчины, которые на них претендуют.

______________________________________________

Гонец привёз повестку на суд. Через три дня нам следует быть в Ольденбурге. Нам это: потерпевшей Кёрстин фон Дрез, её горничной Леа, тоже потерпевшей, свидетельницам – мне с Вереной; Эмме, как доверенному лицу барона фон Дрез, Куно с Луцем, тоже пока свидетели. Микаэль едет как судмедэксперт. Падре Конрада тоже пригласили. В качестве кого, не понятно.

Мне самое время слинять из замка, по уважительной причине: обстановка вокруг моей персоны накалилась. Ощущаю себя грешницей между двух огней. Поведение Гордея более чем нехарактерное для него, он отстранился и страдает, время от времени балуя меня подарками, которые становятся всё богаче. Отрезы тканей, расцветки "вырви глаз", шкурки горностая и ласки, благовония… Про сундучки однозначно не соврали. Не радуют меня подарки, даже Пучеглазка уже не потирает лапки. Гораздо дороже мне его улыбка с наглым прищуром глаз, наклон вечно задранной головы чуть влево. Смешные комплименты и подначки. Улыбки нет и голова опущена, молчит.

Второй рыцарь, Виктор, напротив, ведёт себя наступательно – нагло. Не имея возможности купить, делает подношения своими руками. Печку – буржуйку сваял для дорожного возка. Ценная вещь. Я с Леа после суда поеду в составе обоза дальше, во Фризию. Пять суток в пути, по морозу. Благодаря Виктору, теперь в тепле. Набралась наглости, потребовала от него "рыцарского подвига" во славу меня. Он сделал расчёты, сметы по моим строительным объектам: ясли – сад, школа, ремесленное училище. Алилуйя! Сдала Эмме. Теперь не должница.

Недолгие сборы. Всё отлажено. Набравшиеся опыта горничные знают своё дело. Я бесконечно благодарна девушкам. Они экономят драгоценное время, ничего второпях не забывают, окружают заботой, исполняют функции личного секретаря, не даром едят свой нелёгкий хлеб. Это уже не деревенские простушки, три месяца «дополнительного» образования в классах возле благородных девиц, дают результаты.

Отрывочно, без записей, на слух, отвлекаясь на свои обязанности – всё равно достаточно хорошо усваивают материал. Они все уже читают, с разной скоростью, но все! Считают в пределах сотни, пишут печатными буквами. Знают историю, географию, помнят стихи. Знают азы дезинфекции, первой помощи при различных травмах. Много чего знают. Пробелы устраняют, приставая к баронским дочкам. У тех установка на обучение желающих учиться. Им деваться некуда, подтягивают. Семь пар трудолюбивых умных рук значительно облегчают быт.

Выехали на рассвете. Очень зябко, в воздухе туман. Морозные солнечные дни переносятся легче, чем такая хмарь. Руди и его команда поставили карету на полозья. Впряжена четвёрка коней цугом. Затолкали аж две жаровни. Мы вшестером набились внутрь, еще место для корзинки с перекусом осталось. Неразлучная парочка – Куно и Луц будут по очереди управлять каретой. Микаэль скачет чуть впереди. Скорость развили высокую, примерно тридцать пять километров. Каждые полчаса лошадей переводят на легкую рысь, это в два раза медленнее. Будет только одна короткая остановка. В город прибудем к обеду. Зимой путь по времени в два раза короче, о комфорте и говорить нечего. Практически как в автомобиле. Любоваться пейзажами не приходится, кругом один белый слепящий глаза снежный покров.

Посему развлекаемся светской беседой. Тему выбрали нейтральную и всегда популярную. Верования, обряды и обычаи разных стран. Постепенно, аккуратно Эмма переводит стрелки на обязательный обет целибата католических священников. Беседа спланирована заранее, есть ключевые фразы, когда мы передаём слово друг другу. Почва зыбкая, особенно если учесть, что в тёплой компании три незамужних девицы.

– Подскажите, падре, в каких первоисточниках предписывается безбрачие для священнослужителей? В священном писании я нигде не встречала такого требования. Может, я всего не знаю?

– Целибат стал обязательным для священников во время правления Папы Григория седьмого только в одиннадцатом веке. Вы не могли госпожа Эмма прочесть это ни в одной святой книге. Этого требования нет.

– Спасибо, что просветили. Значит это не Божественное уложение, а человеческое?

– Выходит так. В Библии напротив сказано: «Плодитесь и размножайтесь».

– Падре Конрад, получается прямое противоречие Святому писанию. Почему так произошло?

– Видимо, госпожа Амелинда, мать наша Святая церковь хотела направить рвение служителей Господа только на путь самоотречения, чтобы семья и связанные с ней мирские заботы не отвлекали от служения.

– Я понимаю монашество, когда человек добровольно отрекается от мира, уходит в монастырь, молитвенным трудом служит Богу и людям. Там нет соблазнов. Не понимаю, для чего отказано священникам, несущим свою службу среди мирян иметь семью.

– Поддержу свою дочь, падре. Если бы наши пастыри были женаты, они бы лучше понимали проблемы, заботы обычных людей. Соблюдали бы все заветы Господа. Ведь заповедь «Плодитесь и размножайтесь» очень важная, Богу угодно увеличение числа любящих Его и поклоняющихся Ему. Тогда не грешили бы служители Церкви в мыслях и на деле. Ведь согласитесь, такие случаи хоть редко, но бывают. Дух силён, но плоть слаба. Зачем же тратить силы на борьбу с самим собой, когда их нужно расходовать во Славу Божию?

Падре Конрад не возражал, не соглашался, лишь удручённо вздыхал. На его лице, цветущем молодостью и не только, был написан тот же вопрос.

– Разрешите, добавлю. Если бы, к примеру, наш падре был семейным человеком, мне было бы легче исповедоваться. Я решилась бы раньше искать защиты у Святой церкви. Я потворствовала своим стыдом и страхом грешникам совершать ещё более страшные дела. Мне тяжко от этой мысли.

– Дочь моя, священник пастырь своего прихода. Он отец духовный, на исповеди человек очищает душу, получает отпущение грехов. Сейчас ты чиста перед Богом. Пройдёт суд, они получат по заслугам. Забудь про ту жизнь, начни с чистого листа с лёгким сердцем и молитвой.

Баронству повезло. Граф сослал к нам « излишне озабоченного» падре. Он раздражал его своим чрезмерным любопытством и опекунством в сексуальной сфере. Однако падре Конрад действительно добрый человек, каким дОлжно быть священнику. Он тяжело переносит целибат, однако соблюдает, причём настолько строго, что Онану, второму сыну Иуды, должно быть стыдно за своё поведение.

В нашем пансионе среди толпы молодых девиц, бедному падре вовсе поплохело. Информацией со мной поделился Микаэль, когда к нему обратился за помощью страдалец. Это не нарушение врачебной тайны, требовалась моя консультация. Я посоветовала Микаэлю, кроме соли брома, всё – таки убедить священника практиковать онанизм. Убедительным аргументом станет понимание, что это будет гораздо меньшим грехом, чем тайно вожделеть к невинным девам, и задавать им провокационные вопросы на исповеди. Неизвестно воспользовался ли святой отец рекомендацией, однако прыщей на его благочестивой физиономии стало много меньше. Что говорит об уменьшении избытка тестостерона в крови.

Окучивали мы на тему ненужности целибата для приходских священников также господина приора. Он, в силу преклонного возраста, был более стойким, и находил аргументы в его пользу. Однако на главный вопрос: разве человеческие правила, пусть даже и Папой римским придуманные, выше Божьих заповедей, ответа он не находил. Так зерно сомнений, нет, скорее крупное семечко, мы посеяли. Оно должно была прорасти в будущем государстве в виде отделившейся от римско – католической церкви самостоятельной ветви, по примеру англиканской.

Единство политической и религиозной власти даст будущим управленцам невиданные возможности. Относительно мирно этот процесс можно провести только в одном случае: если на сторону отделения встанет большинство приходских священников. Именно они проводники в массы идеологических вопросов. Могут гражданскую войну разжечь, либо могут тихо – мирно помочь молодому государству.

Государство закон издаст: дом хороший, подъёмные, оклад, земля для хозяйства в собственность, целибат отменяется, для всех служителей автономной Церкви. Какой дурак будет против своего же счастья? Не желающие – идут лесом. Приход наследуется наиболее достойным сыном, либо зятем служащего. Семья священнослужителя оседает на одном месте. Вместо того, чтобы как военные мотаться, куда пошлют. Если это работает при трудоустройстве в двадцать первом веке, то должно сработать в четырнадцатом.

– Ах, отец Конрад! Мне так жаль, что у Вас никогда не будет детей! Вы такой хороший падре! Кому как не служителю Божьему дано воспитать человека в почитании и любви к Всевышнему. Это могли быть самые преданные, самые лучшие слуги Господа!

Забила Верена гвоздь в крышку гроба с надписью «Целибат».

Карета стала постепенно притормаживать. Берёт вправо. Время за разговорами летит незаметно. Уже полпути проехали. Небольшой отдых коням и людям необходим. Нас нагоняют открытые сани, в них сидит закутанная женщина, возница притормаживает, спрыгивает и подходит к нам. Это пожилой крестьянин. Он вежливо поклонился, представился жителем Зивера, спросил у Микаэля, можно ли следовать вместе с нами, для безопасности, пока по пути.

– Куда направляешься, уважаемый?

– В Ольденбург, на суд вызвали. Гонец третьего дня был. Говорит про нашу дочь пропавшую год назад, спрашивать будут. Мы с женой уже все глаза выплакали, одна она у нас из пяти детей выжила. Думаем, может она нашлась?

– Нам по пути, присоединяйтесь.

__________________________________________________________________

В прошлой жизни мне доводилось участвовать в работе суда. В сорок шесть лет выбрали присяжным заседателем, пять лет участия дали достаточно полное понятие о судебной системе. Только суд в шестидесятых годах двадцатого века и суд века четырнадцатого – это небо и земля. Но, обо всём по порядку. Люблю порядок и систему во всём. Это даёт ясность мысли, помогает управлять своей жизнью, насколько возможно в воле человека.

Мы были приглашены остановиться в замке графа, то есть фактически в доме верховного судьи, никого данное обстоятельство не смутило. После размещения в тех же покоях, где мы были на ассамблее, нас пригласили к ужину. Все приятно беседовали, стараясь не затрагивать тему предстоящего суда, кроме времени и места. Свидетели, потерпевшие, верховный судья граф, могли общаться без каких либо ограничений.

Хозяйка, графиня Ингрид выглядела плохо. Лицо словно «поплыло», отекло, она ела только фрукты, задавала вопросы невпопад, нарушив этикет, ушла из – за стола. Микаэль извинился, вышел следом. Прожив в эту эпоху достаточное количество времени, я поняла, что она явно в интересном положении. Разговоры в женской среде всегда обращались к этой деликатной теме, которая здесь выпячивалась так, словно смысл существования женщины заключается только в рождении детей. Доходило до того, что многие дамы, едва узнав о беременности, начинали носить подушечку на животе. Постепенно этот странный аксессуар начал входить в моду. Семья, общество и закон оберегали женщину в тягости. Графине точно запретят присутствовать в суде.

Суд был объявлен закрытым, по причине государственной тайны. Присутствуют только участники процесса. Суд представлен правителем земель графства, Элимаром Третьим; городским судьёй в должности называемой бургграф; его заместителем именуемым шультгейсом; представителем Святой инквизиции монахом Ордена доминиканцев. Естественно протоколирует секретарь. В назначенное время мы уже расположились в приёмной ратуши. Кроме нашей компании присутствовали несколько слуг из замка Берг, двое попутчиков – родители пропавшей девушки. Большой зал служил для всех заседаний, в том числе судебных.

Меня немного знобило, плохо переношу холод и сильно волнуюсь. Луц принёс мой плащ. Кёрстин и я, как представитель по доверенности её защитника – мужа, будем присутствовать в зале от начала до конца. Прочие участники будут вызываться по мере расследования. Совершенно непонятно, разве расследование не завершилось, если назначен суд?

– Госпожа Эдна, следствие по делу проводится в процессе суда. Таков порядок. Уж я знаю, не первый раз в суде.

– Луц, а ты не боишься из свидетеля стать обвиняемым?

– Добрая госпожа, чего мне бояться? За неудачную попытку похищения и кражу меня помиловал по закону сюзерен, я веду семейный образ жизни. Хожу на исповедь. Принес присягу. Честно говоря, даже когда просто соврать хочу, шея сразу начинает чесаться. Так велико моё желание быть честным человеком.

Амелинда поработала дополнительно с этой упавшей на нас с виселицы криминальной парочкой. Куно и Луц под её чутким руководством изучали Любекское законодательное право. Шеи у них не от грязи чесались, от ужаса при мысли, что кто – то может совершить не одобренное законом действо. Кстати, оба стали примерными доносчиками.

Секретарь, приятный мужчина с безупречными манерами, отворил дверь и пригласил:

– Госпожа баронесса Кёрстин фон Дрез, потерпевшая; госпожа баронесса Эдна фон Мюнних, доверенное лицо, пройдите в зал заседаний. Доверенность не забудьте. Я провожу вас до места. Выказывайте уважение суду, говорите, только когда вас спрашивают. Обращайтесь согласно титула, прежде чем ответить. Приветствуйте суд стоя.

Не лишний инструктаж. В голове у меня стало пусто. Ноги как ватные, да что со мной! Боюсь? Да. Нужно взять себя в руки, следить, чтобы вопросами не обидели, не унизили девочку. Ей сейчас каково? Я взяла ледяную руку баронессы, пожала:

– Ты под защитой Бога, мужа и закона. Веди себя скромно, но уверенно. Отвечай чётко, коротко. Если что, я подам знак молчать.

Секретарь провёл нас от высокой дубовой двери до мест в центре первого ряда. На невысоком подиуме стоял длинный стол, накрытый зелёной скатертью. Два кувшина с питьём и несколько кубков. Четыре стула с высокой спинкой вдоль длинной стороны и один в торце. Туда направился секретарь. В отдалении и от нас и от стола массивная баллюстрада с перилами, в форме буквы П. На ней висят наручники, точнее сказать ручные кандалы, массивные и ржавые. Глядя на них стало вовсе не по себе. Через центральную дверь ввели обвиняемых: семью Берг. Глза всех горели ненавистью. У баронессы рот заткнут кляпом. Приковали наручниками к перилам. Они подлежали сословному суду, как знатные люди. Для пособников – слуг и личной охраны судебный процесс будет отдельно, потому что для разных сословий законы и наказания отличались.

– Встать, суд идёт!

Если закрыть глаза, словно не переносилась никуда, так знакомо прозвучала фраза. Вошли через малую дверь граф, в строгом, тёмно синем сюрко, массивной цепью с гербом графства, за ним доминиканец, сухощавый мужчина средних лет в рясе, почти одновременно за ними бургграф, с увесистым томом под мышкой, и шульгейтс, оба в бархатных бордовых сюрко с регалиями. Судебные мантии пока не приняты. Члены суда цепочкой, не спеша, проследовали на места. Мы сделали глубокий, почтительный книксен, опустив глаза долу.

– Можете садиться.

Далее Кёрстин привели к присяге и стали заслушивать её жалобу – обвинение в письменном виде, что дозволялось. Девушка готовилась, читала многократно вслух в карете документ.

Но всё равно мне в очередной раз стало плохо, начало звенеть в ушах, не хватало воздуха. После слов истицы: « Каждый раз, во время вырывания маленьких кусочков плоти из различных частей моего тела специальными щипчиками, баронесса Иоганна фон Берг изрыгала проклятия, и богохульствовала словами, которые я повторить не могу…», инквизитор сделал стойку. Его ноздри широко и хищно раздувались, он сосредоточенно сдвинул брови, упёрся подбородком в сжатые ладони, и уже не спускал глаз с Кёрстин.

Девушка читала, всё выше поднимая лист пергамента, я мягко опустила ей руку. Судьи увидели трясущиеся губы и слёзы, потоком льющиеся из переполненных вновь переживаемым ужасом глаз.

«Мерзостные звуки слов этой женщины так терзали мою душу, что вместе с болью душевной, муки телесные становились невыносимы, но я терпела. Ради моих брата и сестры, коих она грозилась убить, если я открою её истинное лицо».

« Мне неизвестна цель истязаний. Ни в чём не обвиняя, Иоганна фон Берг пытала раз в два – три месяца моё тело, каждый раз изобретая новые методы. К примеру, она калила на огне рыболовные крючки и протыкала ими насквозь мою кожу и мышцы, оставляя надолго в теле и время от времени дёргая. Перед издевательствами, она отдавала меня на поругание своему сыну, моему двоюродному брату, Адольфу фон Берг. Всё происходило в тюремной камере, расположенной в подвале замка. Кровь и нечистоты замывала её личная служанка. Ибо, по словам баронессы, я как знатная девушка не должна делать чёрную работу»

Я внимательно следила за выражениями лиц судей. Им претило перечисление издевательств, в отношении молодой, ни в чём не виновной девушки, но не удивляло. И не такое в пыточных камерах видели. Однако, описание поиска самых болевых точек на теле с помощью глубоко проникающей, тончайшей раскаленной иглы, не оставляющей следов, заставило вздрогнуть даже этих, ко всему привычных мужчин.

Жалоба не была ограничена количеством листов. Кёрстин высказала подозрение, но не обвинение, в адрес дяди, барона фон Берг, в убийстве отца на охоте. Для обвинения по закону нужны были два свидетеля, имелся только один. Также обвинила баронессу и барона в желании довести наследника, маленького ребенка до смерти, путём жестокого обращения. Этому было много свидетелей. Закончила она фразой: « Неоднократно слышала, как насмехались над нашим мудрым и справедливым правителем, отказывались от личного участия в защите графства, выставляли самых неопытных и слабых наёмников, отношения к воинскому делу не имеющих, которых по дешёвке нанимали в кабаках. Имея достаточно средств в казне, не платили военный налог, оттягивая до последнего. Тем самым показывая себя предателями, клятвопреступниками и нарушителями присяги сюзерену».

На несколько секунд воцарилась тишина.

– Садитесь, истица. Суду предъявляются на рассмотрение вещественные доказательства, изъятые из тюремного помещения замка Берг, в ходе предварительного расследования.

Секретарь достал из под стола завёрнутую тряпицу, высыпал её содержимое перед судьями. Железяки с характерным грохотом разлетелись по столу. Никто, кроме инквизитора не стал брать их в руки. Рассматривали внимательно, переговариваясь вполголоса.

Я обняла и накрыла плащом Кристи, так мы её звали. Девушку сотрясала крупная нервная дрожь.

– Горжусь твоим мужеством, девочка. Ты очень хорошо справилась!

Раздался тихий, скрипучий голос инквизитора:

– Истица, ответьте на вопрос: применялись ли при насилии обвиняемым Адольфом фон Берг содомитские методы соития?

– Возражаю ваше сиятельство! Прошу снять вопрос, как слишком травмирующий и унижающий женское достоинство истицы. Я говорю как доверенное лицо от имени барона Орбанта фон Дрез.

– Настаиваю Ваше сиятельство. Инквизиции необходимо установить меру греховности данного преступления, со стороны Адольфа фон Берг.

Кёрстин поднялась, с уважением и вниманием глядя в лицо монаху – доминиканцу, произнесла:

– Я отвечу на ваш вопрос, святой отец, если Вы объясните мне проще, что он означает? Я не поняла.

– Снимаю вопрос. Предлагаю перейти к процедуре освидетельствования потерпевшей. Секретарь, пригласите монахинь. Лекарь и госпожа баронесса пройдите к ширмам. Ваша задача, уважаемая истица, раздеться и предъявить тело на осмотр двум сёстрам – монахиням. Ваша задача, господин лекарь задавать вопросы сёстрам. Ваша задача, господин секретарь записывать в протокол как можно точнее.

– Ваше сиятельство я настаиваю на моём присутствии рядом, как доверенного лица.

– Дозволяю. Где же монахини? Почему такая задержка?

Ширма стояла в самом дальнем углу зала у окна. К нему был приставлен стол со стулом. Я помогла Кристи раздеться, она стояла в одной камизе, с воротом под горло и длинным рукавом. Микаэль остался за ширмой снаружи. Зашли две монашки, молодая и старая, они несли таз, кувшин с водой, мыло, простыни и полотенце. Я обратилась к ним:

– Дорогие мои сёстры во Христе, прошу вас быть максимально деликатными. Эта молодая, ни в чем не повинная женщина, при жизни испытала адские муки. Исполните свой долг с любовью к ближнему, сёстры, я вознагражу вас за труд.

Кристина сняла через голову камизу.

– Господи Иисусе!!! Враз закричали обе сестры.

Упала в обморок, неожиданно даже для себя. Брызги воды привели меня в чувство. На подгибающихся ногах, под руку с Микаэлем, дошла до своего места. Работа судмедэкспертизы четырнадцатого века началась. Звучали в отдалении голоса доктора, монахинь, переспросы секретаря. Осмотр и подсчет всех повреждений с подробным описанием занял много времени.

Для меня оно словно остановилось. Перед глазами стояла чудовищная картина: тело хрупкой девушки, сплошь покрытое шрамиками, рытвинами от вырванной плоти, рубчиками от крючьев, мелкими ожогами и клеймами. Разной степени заживления. Все они не выходили за границу видимости одежды. Руки до локтя, плечи, шея до груди были чисты, и резко контрастировали своей нежностью с остальной кожей, похожей на чешую ящерицы.

Наконец из за ширмы вышли монашки, молодая открыто плакала, утирая лицо полотенцем. Старшая словно мумия держала лицо, но голос предательски дрожал, когда она произнесла:

– В заключение могу сказать, что обследованная женщина на данный момент почти здорова. Она в состоянии зачать и родить детей, если будет на то воля Божья.

Реакция сестёр оказала влияние на суд. Мужчины запереглядывались. Монахини поклонились и ушли. Кристи, одевшись до конца, вышла из – за ширмы. Лицо её было пунцовым. Она медленно подошла, села рядом.

– Я настолько уродлива, что никто не может сдержать отвращения?

– Дело не в этом, Кристи. Просто глядя на тебя я и сёстры представили твою боль, не выдержали вида следов мучений. Это поправимо, доктор обещал свести тебе шрамы, потолстеешь после родов, ямки не заметны будут. Врала напропалую, чтобы сгладить остроту момента.

– Переходим к выслушиванию обвиняемых. Секретарь пригласите палача.

– Зачем палача? Мы не согласны смотреть на пытки, моя подзащитная и так…

Тресь!!! Буммм!!! Молотком по железяке вдарил бургграф, он же городской судья.

– Сядьте, баронесса! Не перебивайте судебную процедуру, если не разбираетесь.

Вошел мужчина средних габаритов в темно коричневой котте, в кожаной маске надетой на верхнюю половину головы. Видны только ноздри и губы снизу, да блеск глаз в прорезях. Он встал возле обвиняемых. Мужчины инстинктивно отодвинулись, а баронесса не среагировала никак.

– Баронесса Иоганна фон Берг, принесите присягу суду, говорить правду, только правду и ничего кроме правды.

Судья кивнул палачу, тот вынул ей кляп. Несколько раз отплевавшись и набрав воздуха, благородная дама изрыгнула непристойности в адрес суда, истицы и всех присутствующих. Это слушалось весьма странно, потому что перед судом её внешний вид привели в порядок. Судья отвёл ей время высказаться ровно столько, сколько нужно для принесения присяги. После чего ей снова заткнули рот.

– Обвиняемая, признаёте ли Вы свою вину? Если да, в чём она заключается. Если нет, каковы Ваши оправдания?

Палач вынул кляп. Для разнообразия баронесса всех прокляла самым изощренным образом. Очень богат был старогерманский язык в этом отношении. Её снова выключили, чтобы задать очередной вопрос:

– Вы узнаёте эти предметы? Что это? Для чего предназначено?

Наконец вид любимых инструментов привел обвиняемую в некое подобие чувства. Она долго, в мельчайших подробностях объясняла назначение предмета, способы его применения, на ком их осуществляла. Сам рассказ пробудил в ней воспоминания, она явно испытывала чувство экстатического наслаждения, голос её то нежно дрожал, то срывался на визг. Глаза возбужденно сверкали, грудь вздымалась от бурного дыхания. Жутко.

Информация лилась потоком. Судьи взирали в изумлении. Не часто встретишь обвиняемого так честно самого себя обвиняющего. Помимо Кёрстин, она пытала простых девушек. В отличие от неё, три крестьянки были запытаны до смерти. Когда эта сумасшедшая начала с удовольствием, смакуя подробности повествовать об их мучениях, с ней случился оргазмический приступ, она корчилась и завывала, совершая непристойные телодвижения. Муж и сын в ужасе отшатнулись в сторону, насколько им позволяла длина кандалов.

– Для чего Вы делали это, помимо собственного удовольствия? Есть другая причина?

Вежливо – вкрадчиво подал впервые голос шультгейс:

– Ну же, отвечайте, для чего?

– Да чтоб гореть им всем в Аду!!!

Проорала очередное проклятие Иоганна.

– Вы признаёте, что приносили человеческие тела и души в жертву нечистому?

Проблеск сознания в глазах баронессы, она резко замолчала. Секретарь вспотел в холодном зале, стопка исписанного пергамента росла. Довольный инквизитор с благодарностью кивнул шультгейсу. Добровольное признание очень ценилось святой инквизицией. Тем более, его всегда можно добиться повторно под пытками.

– Мы обсудим этот вопрос более детально, позже. В допросной. Без присутствия дам.

– Суд продолжится после перерыва.

Обычное дело. Все устали. Обвиняемые под присмотром палача остались в зале. Мы с Кристи вывалились из этого морока. Я передала девочку под опёку Амелинды, сама подошла к монахиням, они ждали транспорт.

– Возьмите, сёстры плату за труд. Спаси вас Господь за слёзы и сочувствие, которое вы проявили к несчастной. Вас предупредили о молчании? Это всего лишь малый эпизод. Далее речь пойдёт о государственной измене, требуется абсолютное соблюдение тайны.

– Там где наша святая инквизиция ведёт расследование, лучше забыть даже своё имя.

– Я рада, что мы поняли друг друга.

Линда поработала с Кристи. Она почти успокоилась. Девушке нужны силы, сейчас будут разбирать её подозрения об убийстве отца и намерение довести наследника до смерти плохим содержанием и жестоким обращением. Однако дело застопорилось. Отец и сын не были столь словоохотливы как свихнувшаяся баронесса. Они выказывали всяческое уважение суду, клялись, божились, валили всю вину на неё.

Якобы женушка отдавала приказы наёмникам, платила им большие деньги за похищение девиц. Про пытки ничего не знали, часто уезжали по делам из дома. Про насилие сестра оговаривает нарочно, из мести. Думает, мы виновны в смерти её отца. А мы нежно любили покойного брата и дядю, что упал на охоте в ловчую яму. Дырок на теле много – так кольев вбито было в яме несколько. Кинжальный удар? Может когда падал, на свой напоролся? Свидетель егерь? Пьяница, картёжник, бездельник, за деньги что угодно подтвердит.

Посекли немного розгой наследника за воровство, непослушание, так это разве грех? Это воспитание. Не топлено? Где не топлено? В детской? Так наверно жена приказала, я в детскую никогда не захожу. Слуги наговаривают, кому высокий суд поверит: грязной черни или мне, аристократу в седьмом поколении. Девушки из простонародья? Появлялись новенькие в услужении баронессы. Да, забавлялся сын, в молодости с кем не бывает? По доброй воле, сын – красавчик, денег девкам не жалел. Я сам? Упаси Боже! Вы жену мою видите? Изменять такой женщине – жизнью рисковать. Почему покрывал её преступления? Говорю же, не знал. Через наёмников она действовала, через слуг доверенных. Всех деньгами подкупала. Я супругу в средствах не ограничивал. Каюсь, зря.

В такой манере, как ужи на сковородке, они крутились до конца допроса. Амелинда, Верена и Леа, вызванные свидетельницами, косвенно подтвердили их непричастность. Фон Берг лично девиц не похищал. Его сын тоже. Это делал наёмник. По приметам понятно, который покинул замок сразу, как сменилась власть.

Бургграф посовещавшись, объявил сегодняшнее заседание оконченным. Завтра оно продолжится в узком составе. Послезавтра нас пригласят вновь.