Читать книгу Уроки мудрости - Конфуций - Страница 41

О ратей отец![173]

Мы – когти и зубы царям!

Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь?

Нет дома, нет крова нам.

О ратей отец!

Мы когти царя на войне!

Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь?

Нет ныне приюта мне.

О ратей отец!

Не счесть тебя умным никак!

Зачем ты ввергаешь нас в горькую скорбь –

И сир материнский очаг?

Светло-светло-белый жеребенок,

В огороде ешь росточки, милый.

Привяжу тебя, тебя стреножу,

Чтобы это утро вечным было,

А тому, о ком здесь речь веду я,

Отдыхать со мною не постыло.

Светло-светло-белый жеребенок,

Ешь бобы, не уходи далече;

Привяжу тебя, тебя стреножу,

Чтобы вечно длился этот вечер!

Значит, тот, о ком здесь речь веду я,

Гость прекрасный, – он доволен встречей.

Светло-светло-белый жеребенок,

Прибегай к нам, убранный богато!

Ты же, князь мой, да пребудешь вечно

В радости и в счастье без утраты!

Да остерегись гулять беспечно,

Не упрямься, не беги куда-то!

Светло-светло-белый жеребенок –

Там теперь он, в той пустой долине,

Он пучком травы доволен ныне…

Ты ж, как яшма, благородно-тонок,

Не скупись, ценя, как злато, слово!

Сердце так не отдаляй сурово!

Иволга, иволга, ты не садись

Там, где тутовника чаща видна;

Птичка, не клюй моего ты зерна.

Люди на этой чужой стороне

В дружбу не верят – угрюмость одна.

Ах, я уйду, я домой возвращусь –

Близкие там и родная страна!

Иволга, иволга, ты не садись,

Стаи, вы здесь не слетайтесь на тут,

Птички пусть сорго мое не клюют!

Люди на этой чужой стороне

Мне далеки и меня не поймут…

Ах, я уйду, я домой возвращусь.

Старшие братья дадут мне приют.

Иволга, иволга, ты не садись

Вместе со стаей на этот дубок,

Просо клевать не стремись ты на ток.

Люди на этой чужой стороне

Плохи – я с ними ужиться не мог!

Ах, я уйду, я домой возвращусь.

Верно, у дядей найду уголок.

Там, по дикой пустыне, к вам ехала я,

И айланты тенистые были кругом.

Я к вам ехала – в жены вы брали меня;

Я мечтала – мы с вами теперь заживем.

Вы же, муж мой, лелеять не стали меня –

Я в родную страну возвращаюсь, в мой дом…

Там, по дикой пустыне, к вам ехала я,

Собирала я травы в пути по полям.

Я к вам ехала – в жены вы брали меня;

Чтобы с вами зажить, я отправилась к вам.

Вы же, муж мой, лелеять не стали меня –

Предаюсь о дороге обратной мечтам!

Там, по дикой пустыне, к вам ехала я,

Собирала дорогою корни травы…

Только прежнюю вы позабыли меня

И подругу иную сыскали, увы!

Вы не ради богатства забыли меня –

Только ради другой это сделали вы!

Берег реки полукругом, как лук,

Южные горы тенисты вокруг.

Дом, точно крепкий бамбуковый лес,

Точно сосна, что взросла до небес.

С братьями в доме да встретится брат –

Будет любовь между нами крепка,

Пусть нас минует коварный разлад!

Предкам наследуя, стал ты царем,

В тысячи футов воздвиг себе дом,

Смотрят ворота на запад и юг.

В нем заживешь ты, устроишься в нем,

Смех и беседы услышишь вокруг.

Досками место для стен обнесли,

Плотно меж досок набили земли.

В дом не проникнут ни ветер, ни дождь,

Птица и мышь не проникнут! Как встарь,

Место почтенно и свято, где царь!

Дом, как почтения полный, встает,

Горд, как стрела, что стремится вперед;

Кровля – как будто фазана полет,

Как оперение птицы ярка!

Наш государь во дворец свой войдет.

Двор разровняли, и с разных сторон

Ввысь устремились вершины колонн.

Весел дворец твой на солнце, взгляни:

Он и глубок, и просторен в тени,

Будет царем здесь покой обретен.

Всюду циновки – бамбук и камыш,

В спальне покой и глубокая тишь.

Встанешь поутру от сна тишины,

Скажешь: «Раскройте мне вещие сны!

Те ль это сны, что нам счастье сулят?

Снились мне серый и черный медведь,

Змей мне во сне доводилось узреть».

Главный гадатель ответствует так:

«Серый и черный приснился медведь –

То сыновей предвещающий знак;

Если же змей доводилось узреть –

То дочерей предвещающий знак!

Коль сыновья народятся, то спать

Пусть их с почетом кладут на кровать,

Каждого в пышный оденут наряд,

Яшмовый жезл[174] как игрушку дарят.

Громок их плач… Заблестит наконец

Их наколенников яркий багрец[175] –

Примут уделы и царский дворец!

Если ж тебе народят дочерей,

Спать на земле уложи их скорей,

Пусть их в пеленки закутает мать,

В руки им даст черепицу играть!

Зла и добра им вершить не дано,

Пищу варить им да квасить вино,

Мать и отца не заставить страдать».

Кто скажет, что мало овец у тебя!

В одном только стаде их триста голов!

Кто скажет, что мало быков у тебя?

Лишь рыжих с пятном девяносто быков!

Бараны и овцы твои подошли,

Не бьются рогами бараны, стоят.

Быки и коровы твои подошли,

И только ушами они шевелят.

Спускаются ниже стада по холмам,

Иные пошли к водопою на пруд,

Иные лежат, а иные бредут.

Твои пастухи приближаются к нам,

Их шапки – бамбук, а плащи их – камыш.

Несут на спине они пищу. Глядишь:

Стада одномастны по тридцать голов –

Дар духам и предкам обильный готов.

Твои пастухи приближаются к нам,

Убитая дичь в их руках и дрова,

И хворост сухой, и сухая трава:

Бараны твои приближаются к нам;

Они и крупны, и отменно крепки,

Больных или слабых нет в стаде; едва

Ты сделал им знак мановеньем руки,

И стадо послушно заходит в хлева.

Уж спят пастухи, снится сон пастухам:

И рыбы, и толпы людские подряд,

И змеи, и сокол на стягах горят…

Великий гадатель ответствует нам:

«И толпы людские, и рыбы подряд –

Воистину то плодородия год.

Коль змеи и сокол на стягах горят –

Умножится в царстве повсюду народ!»

Как высоки вы, южные горы,

Скалы теснятся высоко в синь…

К вам весь народ устремляет взоры,

Царский наставник, великий Инь!

Горе сердца сжигает, как пламя,

Вымолвить слово мешает страх,

О, неужель вы не видите сами:

Царство готово низвергнуться в прах.

Южные горы высокие в далях,

Скатов, покрытых деревьями, синь…

О, почему вы неправедным стали,

Царский наставник, великий Инь?

Небо нам мор посылает снова,

Ширится смута, и сколько бед!

И не услышишь отрадного слова,

В вас же нисколько раскаянья нет!

Юнь, господин наш и вождь государства,

Чжоу престола ты твердь и оплот,

Держишь в руке равновесие царства,

Объединяешь страну и народ!

О, прекрати заблужденья народа,

Сыну Небес[176] будь опора и щит!

Нас же в немилости долгой невзгодой

Небо великое не истощит!

Личного вы не даете примера,

К службе закрыт благородному путь,

К вам у народа разрушена вера.

Но государя нельзя обмануть!

Будьте воздержанны, дух свой смирите,

Низким, как щит, не вверяйте закон!

К службам доходным пути преградите

Жадной, ничтожной родне ваших жен!

Вышнее небо не право и снова

Всем нам грозит разореньем от смут,

Вышнего неба немилость сурова,

И прегрешения наши растут.

Если усердья исполнен правитель,

Снидет покой на людские сердца;

Если вы помыслы сердца смирите,

Сгинут и злоба, и гнев до конца.

Неба великого гнев над страною!

Смута, предела не зная, растет

И умножается с каждой луною,

Благостей мира лишая народ.

Сердце как будто пьяно от печали…

Кто у нас держит кормило страны?

Править страной вы давно перестали, –

Скорбь и страданья народа страшны!

У четырех скакунов в колеснице

Шеи крутые могучи, но, мнится,

Вижу я царства четыре предела –

Всюду лишь бедность и некуда скрыться!

Злобой исполнясь, вы вступите в свару –

Вижу я: копья готовы к удару[177].

Что? Уже радость и мир между вами,

Точно вы пили заздравную чару?!

Небо великое в гневе сурово!

Царь наш покоя не ведает снова –

Сердце смирить он не хочет и только

Гневом встречает правдивое слово.

Песню слагая, подумал я: надо

Грех ваш теперь обличить без пощады,

Чтоб изменили вы помыслы сердца,

В мире взлелеяли царств мириады!

Пал летом белый иней вдруг,

И сердце ранил мне испуг;

В народе лживая молва

Растет и ширится вокруг.

Лишь вспомню, как я одинок, –

Сильнее боль сердечных мук,

От скорби тяжкой и тревог

Все тело охватил недуг.

Мне дали жизнь отец и мать,

Чтоб я изведал скорби гнет!

Зачем ни прежде я рожден,

Ни после этих злых невзгод?

Хвалу ли рот их пропоет,

Хулу ли рот их изрыгнет –

В них правды нет, и скорбь растет,

Обиды множа в этот год.

Свою недолю вспомню я,

И в скорбном сердце боль и стон:

О весь народ наш! Без вины

В рабов он будет превращен[179].

Мы, горькие, отыщем, в ком

И наше счастье, и закон.

Я вижу: ворон вниз летит;

На чью же кровлю сядет он?

Так лес лишь хворост и дрова

Являет взору моему…

Народ в беде, он к небу взор

Поднял – оно сокрылось в тьму.

Когда решит оно смирить –

Кто воспротивится ему?!

Великий неба государь

Питает ненависть к кому?

Нам скажут, что гора низка,

Но все мы видим высь хребтов[180].

В народе лживая молва,

Но опровергнуть кто готов?

Значенье снов спешат спросить

У старцев… Их ответ таков:

«Я мудр, но кто же отличит

От самок воронов-самцов?»

Высоко небо, но под ним

Не смею не склонить главы…

Крепка земля, но я хожу

Лишь с осторожностью, увы…

Но есть и правда, и закон

В реченьях сих людской молвы!

О люди нынешних времен,

Зачем на змей похожи вы?!

Смотри, как буйно вдруг пророс

Ростками тот высокий склон!

Колеблет небо жизнь мою,

Но небом я не сокрушен!

Искали правила во мне.

Как будто не был я найден;[181]

Меня схватили как врага,

Но силой я не побежден.

О, сердца боль! Как будто кто

Тенетами связал его!

Правленье нынешних времен –

Зачем, скажите, таково?

Пылает пламя высоко,

Кто может погасить его?

Столица Чжоу велика,

Погубит Бао Сы его![182]

Я с вечной думой о конце

Смотрю: под проливным дождем

Нагружен кладью полный воз,

Но скрепы брошены на нем…

И кладь в грязи, и мы тогда –

«Ах, сударь, помоги!» – зовем.

О, если ты не сбросишь скреп,

Что спицам дать должны оплот,

Коль ты к вознице будешь строг[183],

На землю кладь не упадет,

И будет трудный путь пройден!..

Но нет твоих о сем забот.

Так рыбы, брошенные в пруд,

Не могут радоваться тут!

Они всегда видны в воде,

Пусть хоть на дно они уйдут[184].

Сколь сердца горесть глубока

В стране жестокостей и смут!

У них есть сладкое вино,

У них отменных яств полно,

И к свату в гости ходит сват,

Сосед с соседом заодно!

Я ж вспомню, как я одинок,

И горе в сердце так сильно!

Кто низок, тот имеет дом;

Кто подл, тот награжден зерном.

Несчастен ныне наш народ,

Небесным поражен бичом!

Богатый сыт, а тот, кто сир

И одинок, – скорблю о нем.

Лишь началась десятая луна,

И в первый день луны, синь-мао день,

Затмилось солнце. Горе и беду

Великие сулит затменья тень!

Тогда луна утратила свой свет,

И вместе солнце[185] свой сокрыло свет –

Внизу народу нынешних времен

Великая печаль, спасенья нет!

Луна и солнце бедствием грозят,

Сойдя с орбиты. С четырех сторон

Во всей стране нигде порядка нет –

Путь к службе лучшим людям прегражден.

Тогда луна утратила свой свет,

Но это – вечный для луны закон…

А ныне солнце свой сокрыло свет!

В чем зло лежит, что ныне скрылся он?

И молнии блестят, грохочет гром!

И мира нет, как нет добра кругом.

Вода, вскипев, на берег потекла,

С вершины горной рушилась скала,

Где берег горный – там долины падь,

И там гора, где впадина была.

О горе! Люди нынешних времен,

Из вас никто не исправляет зла!

Был Хуан-фу всей властью облечен,

Фань просвещеньем ведал у царя,

Цзя-бо – правитель, Цзюй ведет дела,

Чжун-юнь на кухне правит чуть заря.

А Чжоу-цзы? Вершит законы он,

Карая и щедротами даря,

Гуй – конюший. Наложница на трон

Взошла в ту пору[186], красотой горя.

Советник царский этот, Хуан-фу,

Не скажет, что не время для работ[187],

Он, на послуги посылая нас,

Просить у нас совета не придет.

И дом оставлен, брошена земля,

В воде и в сорняках у нас поля.

А он в ответ: «Я не чиню обид,

Так долг ваш перед старшими велит!»

О, этот Хуан-фу большой мудрец!

Себе возвел он главный город в Шан,

Трех богачей в советники избрал

И каждого возвел в высокий сан.

Он не оставил старца одного

Хранить царя у нас – приказ им дан

Всем, кто имел повозки и коней,

Идти за ним селиться в город Шан.

И хоть работай не жалея сил,

Сказать не смей, что слаб ты, изнурен.

Хоть нету ни проступка, ни вины,

Но злые рты шипят со всех сторон.

Нет! Разве небо наказанье шлет

Тебе, народ, в страданьях и беде?

Оно – вдали, а злоба – за спиной –

Зависят распри только от людей!

Со скорбью вспомню мой родимый дом –

Великое страданье вижу в нем,

Везде избыток с четырех сторон,

Лишь я живу, печалью удручен.

У всех людей и отдых есть, и смех,

Вздохнуть не смею я, один из всех.

Неравный дан удел от неба нам:

Друзья живут спокойно, я один

Не смею подражать своим друзьям!

Велик ты, неба вышний свод!

Но ты немилостив и шлешь

И смерть, и глад на наш народ,

Везде в стране чинишь грабеж!

Ты, небо в высях, сеешь страх,

В жестоком гневе мысли нет;

Пусть те, кто злое совершил,

За зло свое несут ответ.

Но кто ни в чем не виноват –

За что они в пучине бед?

Преславных Чжоу род угас,

И негде утвердиться им –

Вельможи бросили дома,

Наш горький труд для них незрим.

Не бдят советники царя,

Как прежде, до ночи с утра,

И на приемах нет князей

Весь день у царского двора.

О царь, всему наперекор

Ты зло творишь взамен добра!

Мой голос к вышним небесам!

Нет веры истинным словам.

Как путник, царь бредет вперед,

Куда ж придет – не знает сам.

Ужели, доблести мужи,

Лишь за себя бояться вам?

Друг перед другом нет стыда,

И нет почтенья к небесам!

В войне царь не идет назад,

Добром не лечит в мор и глад!

А я, постельничий, с тоски

Все дни недугами объят:

Советов доблести мужи

Царю, как прежде, не дарят;

Что б ни спросил, – «Да, да!» – ответ.

Пред клеветой бегут назад.

О горе тем, кто слов лишен;

Не только их бесплодна речь –

Она страданье может влечь!

От тех, кто слова не лишен,

Лишь лесть одна течет рекой,

Суля им счастье и покой.

«Иди служить!» – На службе ложь,

Одни шипы и страх! И вот,

Коль неугодное речешь –

Опалы царской примешь гнет;

Царю угодное речешь –

Друзей негодованье ждет.

Вернитесь же, друзья, назад!

«У нас нет дома! – говорят, –

В тоске мы с кровью слезы льем,

Промолвим слово – горе в нем!»

Когда в чужие страны шли –

Кто шел за вами строить дом?!