Читать книгу Уроки мудрости - Конфуций - Страница 42

Далекое небо простерло внизу, на земле,

Одну лишь немилость, и гнев его грозный жесток!

Советы царю, зарождаясь в неправде и зле, –

Когда остановят они свой губительный ток?

Благие советы бывают – не следуют им,

Охотнее следуют, чаще – советам дурным.

Услышу я эти дурные советы царю –

И вот уж великой печалью и скорбью томим!

Вы вместе сойдетесь – злословье одно за спиной…

Не так же ль большую печаль оно сеет вокруг?

А если хороший совет предлагает иной,

Вы все заодно на него тут восстанете вдруг.

Но если дурные советы предложит иной –

Тут все заодно на него опираетесь вы!

Помыслю об этих зловредных советах царю:

К какому концу привести они могут? Увы!

Гаданьем ли мы утомили своих черепах?[188] –

Они не вещают нам больше грядущий удел.

Не слишком ли много советников в царском дворце?

И не оттого ли не видим исполненных дел?

У нас предложенья царю переполнили двор,

Но выполнить их безбоязненно кто бы посмел?

Так путник, что только судачит, не смея идти,

Вперед оттого не подвинется вовсе в пути.

И ваших решений предвижу я жалкий конец –

Вы древний народ наш не взяли себе в образец;

Великие истины царь наш не ставит в закон –

Одни пустяковые речи и слушает он.

Одни пустяки, и о них только споры кругом!

Коль домостроитель с прохожими станет рядить –

Навряд ли успеет он вовремя выстроить дом.

Хоть в царстве у нас ничего еще твердого нет,

Но мудрые люди нашлись бы, пожалуй, и здесь;

В народе у нас, хоть немного осталось его,

Разумные люди, советоподатели есть,

Достойные видом, способные править умы!..

И точно источник бегущей и чистой воды,

К погибели общей теперь не стремились бы мы.

Никто б не посмел безоружным на тигра идти,

Чрез Желтую реку не стал бы шагать пешеход,

Но люди, что знают об этих простейших вещах,

Не знают сравнений и даже не смотрят вперед.

И страхом страшась, весь дрожу я, предвидя беду!

Как будто, приблизившись к бездне глубокой, стою,

Как будто я первым ступаю по тонкому льду.

Пусть птица-певунья собою мала –

Способна до самого неба взлетать…

Какая на сердце мне давит печаль,

Лишь только я предков начну вспоминать!

И я до рассвета уснуть не могу –

Покойные в думах отец мой и мать.

Кто ровен и мудр, хоть и выпьет вина,

Себе господин, в нем приятность видна.

А кто неумен да невежда притом,

День за день все больше сидит за вином.

Но каждый да помни о долге своем:

Судьбу утеряв, не воротишь потом!

В глубокой долине растут бобы,

Я вижу: народ собирает их.

Не жаль шелкопряду детей своих –

Порою оса похищает их.

Добру научите детей своих –

Подобными вам воспитайте их!

Иль на трясогузку ты бросишь свой взор –

Она и поет, и летит на простор…

Вперед, что ни день, я все дальше иду,

Шаг с каждой луной ускоряй – все не скор!

Пораньше вставай и попозже ложись –

Родившим тебя да не будешь в укор.

Вот птица порхает, что в тутах живет, –

Клюет она, с тока таская, зерно…

О, горе вдовицам у нас и больным –

Им, сирым, в темницах страдать суждено.

Лишь с горстью зерна выхожу со двора

Гадать, как идти мне стезею добра.

Будь мягок, почтенья исполнись к другим,

Как птицы, что сели на ветви дерев.

Мы, будто приблизясь к обрыву, стоим –

Будь чуток с другими и сдерживай гнев,

Будь так осторожен, как тот на пруду,

Кто первым проходит по тонкому льду.

Вороны по воздуху крыльями бьют –

Обратно к родным вылетают местам.

У всякого счастье свое и приют,

И только несчастлив и грустен я сам.

Грехи ли мои перед небом тяжки?

В какой перед ним я повинен вине? –

Но только исполнено сердце тоски,

Не знаю, что делать несчастному мне?

Большая дорога гладка и ровна,

Но пышной травой вся покрылась она.

И сердце тоскою разбито мое,

Поранено сердце, и горесть сильна,

Она превратила меня в старика,

В постели я только вздыхаю без сна…

О, сердца тоска и глубокая боль!

И как голова тяжела и больна.

Посажены были катальпа и тут –

А люди и нежат деревья, и чтут[190].

Я мог на отца лишь с надеждой взирать,

Была мне привычной опорою мать.

Мои волоса не от их ли волос,

Не я ль к материнскому чреву прирос?

О небо! Иль не было лучшего дня,

Чем тот, когда мать породила меня?

На ивах зеленый, блестящий наряд,

И звонкое слышится пенье цикад;

Глубокие воды… Над ними в тиши

Стоят тростники, и густы камыши.

А я точно челн – по течению вод

Скользит он, не зная, куда приплывет!

О сердца тоска и глубокая боль!

И сном мне забыться нельзя от забот.

Легко, осторожно ступая ногой,

Свой бег умеряет нарочно олень;

Чтоб самок своих отыскать, поутру

Фазаны призывней кричат что ни день.

А я, точно древо гнилое, стою,

Оно без ветвей увядает одно.

О сердца тоска и глубокая боль!

Узнает ли кто, как страдало оно?

Бегущего зайца мы видим, и то,

Бывает, кто-либо спасает его.

Коль труп незнакомый лежит у пути,

Кто-либо всегда погребает его!

Но черствое сердце теперь у царя,

И мой государь не смягчает его.

О сердца тоска и глубокая боль!

И слезы текут, не смиряя его.

Ты принял легко, государь, клевету,

Как будто заздравную чашу вина;

Меня не любя, на досуге, увы,

Не стал проверять ты, была ли вина.

Срубая, дай дереву крепкий упор,

Вдоль жил направляй, если колешь, топор –

Преступных оставил по воле ходить,

Лишь я без вины осужден на позор.

Что выше бывает, чем гор вышина?

Что глубже идет, чем ключа глубина?

Не будь же так легок в речах, государь, –

Бывает, что уши имеет стена.

Пусть он не подходит к запруде моей,

Мою да не снимет он с рыбами сеть![191]

Тот, кто без вниманья оставил меня, –

В беду попади я – не станет жалеть!

Высоко ты, небо, в величье своем;

Отец наш и мать – так мы небо зовем.

Не знаю на нас ни греха, ни вины,

А смуты в стране велики и сильны,

И небо великое в гневе на всех,

Смотрю на себя и не вижу, в чем грех;

А кары великого неба сильны…

Смотрю на себя и не вижу вины.

Не с ложью ли смута сплетясь, разрослась,

Когда, государь, допустил ее ты?

И смута еще и еще разрослась,

Когда ты поверил речам клеветы!

Коль гневом ты встретил бы ложь, государь,

То сразу бы смута смирилась без сил;

Коль милостью истину встретил бы царь –

То сразу бы смуте предел положил.

Великие клятвы[192] ты часто даешь,

А все разрастаются смута и ложь.

Доверился людям, чье дело – разбой,

И яростней смута встает пред тобой.

Разбойничьи речи для слуха сладки,

А смута и ложь и сильны, и крепки.

Свой долг позабыв и добра не творя,

Готовят советники гибель царя.

Храм предков, гляжу, – величав, величав –

Достойный правитель построил его;

Я вижу порядок великих начал –

Мудрец, заключаю, устроил его.

Стремление зрю в человеке другом –

Обдумав его, разбираю его.

А заяц – он петлями скачет, хитрец.

Собака навстречу, хватает его.

Деревья, что стали гибки и мягки,

Сажали для нас благородства мужи.

Услышишь случайных прохожих слова –

В них сердцем отделишь ты правду от лжи.

Великие в мире родятся слова

И прямо исходят из уст без труда,

А речи льстеца точно шэны поют, –

На важном лице не увидишь стыда.

А тот, кто клевещет, – какой человек?

Жил в травах густых он, в излучинах рек;

Нет мужества в нем, нет и силы в руках,

Призванье его – быть лишь к смуте путем,

Опора гнила, как стопы в гнойниках!

Откуда возьмется и мужество в нем?

Хоть тьма у тебя начинаний больших,

Но много ль сторонников будет твоих?

I

Что ты за человек, не знаю я,

Но замыслы твои опасны. Кто ты?

Приблизился к моей запруде ты,

Но не зашел зачем в мои ворота?

Кто спутник твой – шел следом за тобой?

То Бао, он стоял у поворота.

Два человека шли друг другу вслед;

Кто создал мне несчастье так сурово?

Приблизился к моей запруде ты,

Зачем же не вошел утешить словом?

Таким вначале не был ты – теперь

Не счел меня достойным дружбы снова!

Что ты за человек, не знаю я.

Зачем ты подошел к дорожке сада?

И голос этот слышал я вблизи,

Но не видал, как ты вошел в ограду.

Не знаешь ты стыда перед людьми,

И страха перед небом знать не надо.

Что ты за человек, не знаю я;

Так буйный вихрь летит, сбиваясь с круга…

Зачем не с севера приходишь ты,

Зачем ко мне ты не приходишь с юга?

Зачем приблизился к запруде ты

И только растревожил сердце друга?

Не торопясь, ты едешь, и тогда

Нет времени у нас остановиться;

Стремительно ты мчишься – и тогда

Находишь время смазать колесницу!

Чтоб ты хоть раз один ко мне пришел,

Как жажду я, – но суждено ли сбыться?

Когда вернешься и войдешь ко мне –

Наполнишь сердце радостью такою;

А не войдешь, как будет трудно мне

Понять отказ и справиться с тоскою!

Когда бы ты хоть раз ко мне пришел,

И я б тогда исполнился покоя.

Сюань и флейта в лад поют – сильна

Была в нас дружба с братскою любовью[193],

Жемчужных мы на нитке два зерна!

Коль впрямь меня не знаешь, по условью,

Три жертвы[194] принеси, и поклянись,

И губы омочи священной кровью!

Коль мертвый дух иль оборотень ты –

Твое лицо для нас непостижимо;

Но виден всем твой лик, твои глаза,

И видишь ты всегда идущих мимо!

Я эту песню добрую сложил,

Чтоб двойственность твоя явилась зримо.

Причудливо вьется прекрасный узор –

Ракушками тканная выйдет парча.

Смотрю я на вас, мастера клеветы!

Давно превзошли вы искусство ткача.

Созвездие Сита[195] на юге блестит,

Язык растянув, непомерно для глаз.

Смотрю я на вас, мастера клеветы,

Кто главный теперь на совете у вас?

Стрекочете вы, там и тут егозя,

Кого б оболгать, только ищете вы.

В словах осторожнее будьте. Увы! –

Уже говорят, что вам верить нельзя.

IV

Двуличный пронырлив – и тут он, и там.

Дать волю он думает лживым словам.

Смотрите же: то, что не примут от вас,

С бедою назад не вернулось бы к вам!

Спесивый и гордый доволен и рад,

Трудом изнуренный – печалью объят.

О синее, синее небо вдали,

Взгляни на спесивых и гордых земли,

Трудом изнуренных печаль утоли!

О ты, клеветы зачинатель и лжи,

Кто главный у вас на совете, скажи?

Клевещущих, лгущих хватал бы я сам

И лютым бы тиграм бросал и волкам;

Коль тигры б и волки их жрать не смогли,

На север погнал бы их, к краю земли;

Коль в мрачные север не примет края,

К великому небу их кинул бы я!

Дорожка от сада в ветвях тополей

Приводит к холму, что меж хлебных полей![196]

Лишь евнух я[197], Мэн-цзы, в покоях дворца;

Я эту правдивую песню сложил.

Прошу вас, прослушав ее до конца,

Размыслить о ней, благородства мужи!

С востока веет ветерок,

И дождь к нам прилетает вслед за ним,

Ты страхом был и ужасом томим –

В те дни лишь я с тобою был вдвоем.

Теперь и мир, и радость у тебя,

И брошен я, со мной ты стал другим.

С востока веет ветерок,

И вихри вьются вслед за ним, гляди.

Ты страхом был и ужасом томим,

Но ты меня носил в своей груди.

Теперь и мир, и радость у тебя,

И брошен я… Забвенье впереди.

С востока веет ветерок,

Он дует и на высях горных гряд.

Чтоб не увяла, нет такой травы;

Падут деревья, что теперь стоят.

Ты все мои достоинства забыл,

Свои обиды помнишь – все подряд!

Огромны, огромны кувшинки-цветы,

А я не кувшинкой – стал мелким цветком.

О горе вам, горе, отец мой и мать!

Меня вы взрастили с великим трудом.

Огромны, огромны кувшинки-цветы,

А я не кувшинка, и жалок мой цвет.

О горе вам, горе, отец мой и мать!

Меня вы взрастили средь горя и бед.

Коль нету в застольном кувшине вина –

То винного жбана позор и вина!

Чем сирому и одинокому жить –

Не лучше ль, коль ранняя смерть суждена?

Коль нету отца – где опора моя?

Доверюсь кому, если матери нет?

Вне дома тоску свою всюду несешь,

А дома – в ком помощь найдешь и совет?

Отец мой и мать породили меня,

Заботой своей окружили меня,

Они обласкали, вскормили меня,

Взрастили меня, воспитали меня,

Взлелеяли нежно ребенком меня,

Вне дома и дома носили меня,

Мой долг перед ними, что в сердце возник,

Как небо безмерное, столь же велик!

Высокие южные горы мощны,

Порывистый ветер свистит вдалеке.

Все люди, я вижу, счастливы кругом,

Зачем только я, одинокий, в тоске?

Громадами южные горы стоят,

Но ветер меж ними свиреп и жесток.

Все люди, я вижу, счастливы кругом…

Свой долг до конца совершить я не мог!

Был полон стол с зерном вареным блюд,

Жужубовый черпак красиво гнут.

Великий путь, как гладкий оселок,

Прямой стрелой стремился на восток.

Им проходили доблести мужи,

Простой народ смотрел на их поток…

Теперь, лишь оглянусь на этот путь, –

Струятся слезы, падая на грудь.

В восточных царствах, посмотрю кругом,

Пустуют станы с ткацким челноком,

И в легких туфлях, свитых из пеньки,

Там ходят по земле, покрытой льдом.

Князей потомки нежные теперь

По славному пути идут пешком.

Пройдут они туда, сюда, и вот

Опять страданье сердце мне сожмет.

Источника холодная струя

Пусть не найдет пути к тем срубленным

стволам;

Всю ночь без сна вздыхаю горько я:

О горе, горе истомленным нам!

Надежда есть и срубленным стволам,

Что их перевезут куда-нибудь…

О горе, горе истомленным нам!

И мы должны немного отдохнуть.

У нас, восточных жителей, сыны

Живут в труде, не ведая наград;

А жителей на западе сыны

В роскошных платьях, пышен их наряд!

Хоть лодочник отец – его сыны

Себе из шкур медвежьих шубы шьют,

И хоть отец слуга – его сыны

Сидят на важных службах там и тут!

Таких, пожалуй, угости вином –

Найдут, что лучше рисовый отвар;

Подвески им на пояс подари –

Не короток ли, скажут, ценный дар.

Горит на небе звездная река

И, видя нас, свой не умерит жар[199].

Ткачихи угол в целый день пройдет

На семь делений весь небесный шар[200].

Хоть семь делений в день она пройдет,

Она в подарок шелка не соткет,

Сверкает ярко в небе Бык в Ярме[201],

Но он повозки нам не повезет.

Звезда зари с востока сходит к нам,

Чан-гэн[202] на запад свой свершает ход.

На небесах изогнутая сеть –

Раскинулось созвездие Тенет[203].

На юге Сито свой бросает свет,

Но в Сите не провеешь ты зерна;

На севере мне виден только Ковш,

Но тем Ковшом не разольешь вина.

На юге Сито свой бросает свет –

Торчит Язык, готовый все пожрать;

На севере мне виден только Ковш –

На запад обращает рукоять!

Четвертой луной начинается лето,

В шестую – все пышущим зноем прогрето.

О предки! Иль вовсе не люди они?

Как терпят потомки страдание это?

В осенние дни увядает природа,

Все чаще и чаще стоят холода.

Я болен от скорби, и смут, и разброда.

Куда мне укрыться? Повсюду беда!

А в зимние дни холод злее и злее,

Порывистый ветер свистит и свистит.

Все люди кругом, как я вижу, счастливы;

Зачем одинок я и горем убит?

Прекрасные в горных лощинах деревья,

Каштаны и сливы там радуют взоры.

Не знает никто: по чьему прегрешенью

Кругом у нас ныне злодеи и воры!

Смотрю на источника этого воды:

Они то прозрачны, то мутны они.

Все дни свои я только горе встречаю;

Смогу ли увидеть счастливые дни?

И Хань, и Янцзы[204] так обильны водою,

И связь и оплот они южной стране.

На службе все силы свои истощаю,

Ужели не знает никто обо мне?

Нет, я не орел и не коршун… Крылами

Взмахнул бы я, к небу направив полет!

Нет, я не осетр и не малая стерлядь,

Сокрылся б я в бездну глубокую вод!

В горах этих папоротник вырастает,

В низинах там заросли ив и ракит.

Я, муж благородный, сложил эту песню,

Чтоб всем вам поведать, как сердце болит.