Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 21

Против ожидания у Райдона не всё было хорошо. В довольно простой и понятной его жизни вдруг всё перевернулось. B ней действительно появился новый смысл, и связано это было, как и предполагала Теруко, и с женщиной в том числе. Но представить себе, с какой, не смогла бы даже проницательная, мудрая Теруко, умеющая читать мысли цветов и камней. Только раз она почувствовала, что с сыном может произойти нечто необычное, когда вытирая пыль на полочках с семенами, она нечаянно смахнула одну из фигурок нецуке – рыбака с удочкой и корзинкой. Фигурка упала на пол и часть её – корзинка и вылезающая из неё наполовину рыба – откололись. Зная старинное правило, что негоже держать подле себя треснувшие предметы, даже если они были подарком или изображением богов, а рыбак с удочкой несомненно был Эбису, одним из богов счастья, Теруко погоревала, но мужественно положила осколки в бумажный пакетик для семян и выбросила. Так на её полочке осталась лишь одна нецуке – трёхлапая жаба. «Надо бы написать сыну письмо, – подумала она. – Предупредить, чтоб опасался подвоха судьбы и заодно поискал нового Эбису в подарочных лавках». Но в суматохе ежедневных забот она не сделала ни того, ни другого…

…Примерно за год до этого линкор Райдона стоял на причале в Хакодате, готовясь следовать на Йокогаму через Сёндай, когда Райдону вдруг сообщили, что для него будет особое поручение и надо будет остаться на берегу. Он недоумевал. Обычно о таких решениях сообщают заранее. И до этого бывало, что часть команды по разным причинам оставалась на берегу в портах по пути следования. Иногда их помещали в расквартированных учебных частях, где младший офицерский состав продолжали обучать теории корабельной артиллерии. В них изучали явления разнобоя, величины снопа траекторий и без конца подсчитывали срединные отклонения для пушек в зависимости от боевого запаса. Иногда кадеты и младший командный состав просто жили в учебных корпусах, без особой на то надобности и поджидали, пока их не подберёт другое судно. Поэтому в том, что его оставили на берегу, ничего странного не было. Странным было другое – что его оставили, не предупредив заранее и даже не объяснив, почему. И уж самым странным было то, что оставляли его одного, без группы таких же младших офицеров. Было впечатление, что поручение вызвано спешкой и явилось неожиданностью не только для самого Райдона, но и капитана линкора, в тот же день уходящего в Сендай.

Как бы то ни было, без лишних расспросов Райдон собрался и вышел на берег. За ним прислали экипаж, но на полпути его высадили в районе городского рынка, и дальше он должен был дойти до части сам или нанять рикшу. Ему оставалось всего ничего – каких-нибудь пару кварталов. Он решил идти пешком. И вот тут и начались самые невероятные события. Всегда предельно исполнительный, никогда и никуда не опаздывающий, вместо того, чтобы свернуть на улицу, ведущую в часть, где его уже несомненно ждали в связи с новым приказом, он почему-то пошёл дальше, в сторону горы Хакодате. Было впечатление, что гора поманила его сама. Он знал, что в этой части города было больше улиц, а также знаменитый западный квартал – Мотомачи, – об его экзотичности он часто слышал от других моряков, ведь в нём жило много иноземцев. Райдон решил подняться чуть выше по склону горы и посмотреть на знаменитый квартал сверху.

То, что он увидел, поразило его какой-то диковинной и вместе с тем обыденной красотой. Хотя город находился у подножия горы, некоторые кварталы неровными живописными рядами тоже располагалась на холмах, каждый из которых был чуть ниже предыдущего. На одном из таких рядов, украшенных густыми соснами, в небо устремлялась невысокая башня зелёного цвета с колоколом, а на ней – золотистый крест. Крест ярко посверкивал, когда солнечные лучи преломлялись на его гранях, и на фоне яркой синевы его сияние придавало строению особое неповторимое достоинство. Райдон смотрел на купол и удивлялся, что, несмотря на явную чужеродность архитектурных линий, этот храм не казался ему слишком выпадающим ни из общего стиля привычных японских жилищ, ни из других зданий, построенных чужестранцами. Напротив, было впечатление, что он составляет некий важный центр пейзажа, без которого чего-то бы недоставало. Ниже холмов поблёскивали воды залива, солнце медленно переползало к горизонту, где-то вдалеке тревожно покрикивали чайки, и Райдону показалось, что это с ним уже когда-то было – он как будто уже поднимался из оживлённого города на склон горы, так же смотрел на иноземные кварталы и так же любовался безмятежной красотой залива. Более того чувство, что он здесь уже бывал, особенно ярко вспыхивало, именно когда солнце озаряло золотистый крест на куполе неизвестного храма, а потом, когда луч соскальзывал с креста, чтобы подсветить плывущие мимо него сизые облака, ностальгия по неизведанному постепенно уходила, как дым, исходящий от очагов сгрудившихся внизу домов, и растворялась в белёсой занавеске облаков.

На берегу стайка бакланов сушила крылья, растопырив их как широко раскинутые руки. Над ними летели две небольшие чайки и скорбно что-то друг другу выкрикивали. Внезапно Райдон вспомнил легенду о том, что души погибших моряков переселяются в чаек, и оттого у них такой протяжный и жалобный крик. Их голоса напомнили ему и пение хототогису – кукушки, которую всегда ждала и одновременно побаивалась Теруко. Ведь хототогису всегда приносила ей вести от умерших родственников. «Интересно, о чём на самом деле сейчас кричат чайки? – думал он. – А может, они передают ему привет от Морской ласточки? Где она сейчас? Они не виделись уже больше четырёх лет». Ему стало грустно.

Охваченный нахлынувшими на него чувствами тоски по тому, что было, и, как это ни странно, больше по тому, чего с ним ещё не было, Райдон уже было собрался уходить с точки своего осмотра, как тут с колокольни иноземного храма послышался мелодичный звон. Крики чаек сначала утонули в его переливах, как если бы птицы разом нырнули в волну, но вот их голоса снова взмыли над морем гулким, встревоженным эхом, когда перезвон стих. Райдону показалось, что колокола звенели, как музыка к окружающему пейзажу, как будто кто-то долго подбирал к нему мелодию, и очень боялся ошибиться, а потом всё-таки решил послушать, как бы крики птиц прозвучали, если бы их переложили на ноты. Всё это вместе создало в его душе странное состояние поиска и тревожной гармонии, чего он раньше никогда не испытывал.

«Ведь гармония не может быть тревожной, – думал Райдон, начиная спускаться со склона. – Гармония – это баланс, точка равновесия всех эмоций и сил. Её не бывает много или мало. Она просто есть или её нет». И всё-таки только что увиденная, и более того – услышанная им картина, явно говорила о том, что он, оказывается, ещё так мало знает о явлениях природы и мира и умении своей души их правильно осязать. В глубоком смятении он спускался с горы и постоянно проверял, не ошибся ли он, не показалось ли ему, что такое может быть – и покой, и тревога в одном явственно осязаемом миге. Но нет, чувство тревожной гармонии не только не улетучилось из его груди по мере его погружения в оживлённые холмы квартала Мотомачи, а только усиливалось. Душа его была удивительно спокойна, и в то же время явно встревожена – криками ли чаек, пытающихся перекричать колокольный звон, поблёскиванием ли золотого креста в толще небесной синевы, вечной ли зеленью сосен, обрамляющих храм, или же присутствием некой могучей силы, о которой он раньше не задумывался. Главное – он не мог понять, почему вообще оказался там, у вершины горы – ведь его ждали для особого приказа в учебной части.

Он быстро шёл по незнакомым улицам, даже не глядя себе под ноги, и в минуту, когда мельком заметил купол иноземного храма, которым только что любовался сверху, где-то через квартал от себя, мимо него с шумом проехала коляска рикши, а за ней – вторая. Он так спешил и так напряжённо думал о только что поразившим его странном чувстве, что почти столкнулся с первой из них. Огромного роста возница, чуть не наехал ему на ноги, едва успев остановиться. Из его искривленного испугом рта вырвались ругательства. От резкой остановки пассажиры повозки, две женщины-иностранки – важная пожилая дама с густыми прищуренными бровями в чёрном балахоне и очень худая молодая девушка с коротко остриженными волосами, похожая на измождённого мальчишку, – чуть не вылетели на дорогу. Возница второй коляски, хоть чуть и не наскочил на первую, всё-таки успел вовремя притормозить. В ней сидел сухощавый пожилой японец, видимо, провожатый.

Заметив, что на недотёпе, бросившимся под колёса, офицерская форма, первый возница стал заискивающе извиняться. Пожилая дама заохала и запричитала на языке, похожем на крики чаек, и стала делать щепотью пальцев какие-то знаки у своего лица и у груди, японец повторил за ней эти же знаки, что Райдону показалось очень комичным, а девушка, полулежавшая на сиденье, бледная как полотно, чуть приподняла голову с подушки и посмотрела Райдону прямо в глаза. Её взгляд длился одно мгновение, но он был таким пронзительным и необычным, что Райдону показалось, что ног у него больше нет, и рук больше нет – они будто бы потеряли вес и растворились в воздухе, – и вообще у него больше ничего нет – оказывается, он не человек вовсе, а просто мягкая глина или отполированный временем камень, что способен делать только одно – отражать свет этих лучистых глаз. В них, как в ярко подсвеченным солнцем морском всплеске, прыгали десятки радужных бликов и горели огни десяти очагов, и жгли они сейчас не уголь и не какие-нибудь там сухие ветки, а его, Райдона, бессмертную душу, с лёгкостью достигая до самого её основания, до самой сердцевины. Впечатление было такое, что кто-то с силой толкнул его с внутренней стороны груди. Это было очень похоже на печальный зов после того, как он расстался с Уми.

Замешательство длилось всего лишь доли секунды, провожатый двух женщин тоже извинился перед Райдоном, возница первой повозки с силой потянул палки, колёса её заскрипели, за ней потянулась вторая повозка, и они поехали дальше, а Райдон ещё несколько минут смотрел им вслед, пытаясь понять, где он и что с ним сейчас произошло. Потом он вскинул голову, как будто хотел отряхнуться от увиденного им наваждения, и быстро пошёл в часть, ожидая заслуженного наказания за его безрассудное и, главное, совершенно необъяснимое, опоздание.