Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 28

Теруко аккуратно выкопала корешок Гайкоку-джина с большим клубнем земли, чтобы он не высох, и бережно сложила его в пакет из вощёной бумаги.

– Каждая часть твоего цветка будет мною сохранена, – говорила она корешку и одновременно пыталась успокоить северный ветер, который хоть и извинялся за причинённый её саду ущерб, всё же продолжал рвать чудом оставшиеся листья на двух клёнах и бешено ударяться об окна и двери её дома.

– Ни к чему так бесноваться, – уговаривала ветер Теруко, – мы все – я и мои растения – понимаем, что ты очень силён и холоден как снег. Но тебе лучше умчаться в поле, чтобы спеть свою рьяную песню там. Не то что бы я гнала тебя, но там, среди холмов и равнин, тебе будет просторнее испытывать свою силу, чем у меня в саду.

Зайдя в дом, Теруко завернула пакет с корнем в промасленную ткань и завязала его узлом. Оставив у узла достаточно большой зазор, чтобы корень мог дышать, она пришпилила булавкой приготовленную заранее пометку с его именем на ткань.

– Ну что, теперь тебе теплее?

Ответа не последовало, но Теруко не удивилась.

– Прости, что продолжаю разговаривать с тобой, как с цветком, – прошептала она. Спящая сущность ками в частях корней или семян не позволяет растениям свободно общаться с кем бы то ни было. Разговоры отнимают кучу энергии, а тебе сейчас её надо беречь до весны. Больше я не буду тебя тревожить, Гайкоку-джин, – сказала Теруко и отнесла его корень в прохладное помещение, где хранила ящики с такими же, как и он, корешками усопших цветов, завёрнутыми в ткань, чтобы их не побил мороз.

Она вернулась к себе и, никак не решаясь заняться приготовлением завтрака, долго смотрела в окно – в ту часть сада, где ещё так недавно цвёл Гайкоку-джин. Ей совсем не хотелось есть. Как незвано он пришёл к ней и как она злилась на него! И как потом он стал ей дорог… Внезапно по её лицу потекла горячая солёная струйка. Что это? Теруко недоверчиво потрогала лицо.

– Слёзы? Неужели я плачу? – удивилась она.

Она забыла, когда плакала в последний раз. Наверное, это было когда её муж, Акира, ушёл в тусклую полоску света над землёй. Это было так давно. Она забыла, что такое слёзы. В её занятой жизни им, слезам, нет места. Слёзы – это уколы слишком привязчивого ума, который оплакивает своё несовершенство. Ну что ж, я слишком привязчива. Мне надо меньше думать о нём – о Гайкоку-джине. И о муже. И сыне. Мы все только часть большого мира, который раскинулся над нами и под нами, и одновременно везде. Колесо жизни крутится, и мы только спицы. Но без спиц не было бы колеса.

Она подошла к зеркалу и убедилась в том, что это правда – она плачет.

– Ах, как это неразумно убиваться по тому, что продолжает жить, как по мёртвому! А то, что я этого не вижу, – только моя вина. Надо прекратить плакать.

Она вытащила из шкафчика платок и вытерла им слёзы.

– Я скучаю по тебе Гайкоку-джин, – слетело у неё с полузакрытых губ, хотя она упорно давала себе приказание перестать плакать. – Я скучаю по тебе.

Что-то звонко ударилось в окно. Теруко вздрогнула, подошла поближе и обомлела. Хототогису! Птица, покачиваясь, сидела на ветке сливы, то и дело касающейся окна.

«Он передаёт тебе привет, Теруко! И просит прощения!» – просвистела кукушка.

Теруко вышла во двор, осторожно отодвинув двери, чтобы не спугнуть птицу. Но та не собиралась улетать.

«Теперь я опять спою тебе свою песню, – сказала она Теруко, едва удерживаясь на ветке, качающейся от сильного ветра, – потому что родственная душа по-прежнему шлёт тебе привет».

И она запела.

Слушая её песню, даже ветер притих – он перестал стучаться в дом и срывать листья.

«Всё имеет начало и конец, мудрая Теруко, – пела хототогису. – И ты это знаешь. Одна душа уходит, чтобы открыть двери для другой. Будь благословен ваш род, твой и Тоёда Акиры. Новая душа готова продолжить ваш путь».

Ветер слушал-слушал, а потом спохватился и, очнувшись от завораживающего пения птицы-времени, с силой тряхнул сливу. Птица улетела.

– Вот несносный, – всплеснула руками изумлённая Теруко. – Опять принялся за своё.

А впрочем, главное она успела услышать. Теперь она точно знала, почему Гайкоку-джин пришёл в её жизнь – чтобы растопить от холода её душу и позволить новой душе продолжать их род. Чтобы продолжался род, в душе женщин этого рода должна вспыхнуть любовь. Сомнений быть не могло. У неё скоро должен появиться внук!

Она перестала плакать и вернулась к себе. Спасибо, хототогису! Теперь я знаю, что мне надо делать – терпеливо ждать его прихода, а пока… пока заниматься обычными делами. Она зажгла в очаге огонь и поставила греться воду для чая. Её жизнь наполнилась новым, удивительно тонким смыслом.

* * *

…Райдон сразу понял, что Кобаяси был из тех, кого называют психопатами. Так рассматривать живого человека, как будто это деревянный столб, – затаив дыхание и выпучив глаза, – и бежать к столу, чтобы побыстрее записать свои впечатления об увиденном мог только тип с очень большими отклонениями в голове. После аудиенции с Кобаяси Райдон первым делом нашёл туалет с умывальником, где минут десять обливался холодной водой, чтобы выйти из состояния бамбука и полностью прийти в себя. Вернувшись в свою каюту (он никак не мог привыкнуть к сухопутным терминам – комната, расположение, для него место, где он спал, могло быть только каютой, а циновка на полу – койкой, как на линкорах, где он служил, хотя была далеко не гамаком), не раздеваясь, в полном отчаянии он плюхнулся в постель и долго приходил в себя после поединка с капитаном.

Райдон понял, что он влип по-крупному. Не было сомнения, что капитан Кобаяси считал себя гением, что он был болезненно чувствителен к любому возражению или отклонению от своих планов и в придачу болезненно патриотичен. Из всех перечисленных пороков Кобаяси Райдон мог адекватно реагировать, даже с некоторой долей уважения, только на последний – он не видел ничего зазорного или ненормального в том, что человек ранга Кобаяси был слепо влюблён в свою родину. Райдон тоже её любил. Но не так слепо. Ведь когда ты слеп, ты не видишь недостатков, а именно они могут привести к гибели. Поэтому любить надо с открытыми глазами, с умением видеть и снаружи, и изнутри – чтобы когда надо, можно было бы спасти положение, так думал Райдон. А если только слепо восхвалять и ненавидеть остальных только потому, что они не японцы, вредило бы в первую очередь самой Японии. «Мы все – частицы большого целого, сынок, не забывай этого», – слова Теруко никогда не уходили из его памяти.

Ещё он злился на себя, что позволил себе каким-то образом внушить Кобаяси, что он, Райдон, именно тот человек, который был ему нужен. «Ну какой из меня помощник-шпион?» А в том, что Кобаяси хотел сделать из него что-то вроде личного соглядатая, сомнений не было. У него нет на это никакой разнарядки свыше, думал Райдон, иначе приказ по зачислению в совершенно другое качество происходило бы иначе: его бы отобрали наряду с другими, потом долго проверяли, потом так же долго готовили и снова проверяли, и только потом бы вынесли приказ. А тут была полная самодеятельность, хотя Кобаяси сказал, что не любит самодеятельность. Ну так это он не любит её в подчинённых, таких, как Райдон. А сам позволяет себе всё, что взбредёт в его гениальную голову. А это значит, что ему – Райдону – действительно, каюк. Крышка!

Райдон почувствовал острый приступ голода. Он сел на постели, и, окинув взглядом каюту, впервые заметил поднос с салфеткой в освещённом углу недалеко от окна. Он подошёл, сел на колени, снял салфетку. Под ней стоял чугунный чайник, еще горячий, чашка и коробочка с едой. Открыв коробочку, он обомлел – тёплая лапша соба с грибами, совсем как домашняя, а рядом, в более мелком отделении внутри коробочки – два кусочка момидзи – его любимого лакомства из кленовых листьев! У него гадко похолодело в животе. Только Теруко знала, что это его любимая еда. Первый приступ радости сменился испугом. Откуда Кобаяси мог узнать, что ему готовит мать, когда он приезжает на побывку домой? Или это очередная случайная странность сегодняшнего дня?

Ладно, не помирать же с голоду. Райдон съел всё содержимое и налил себе чаю. Он уже не удивился, что это был его любимый чай – генматча с жареным коричневым рисом. «Ну что ж, ты показываешь мне, что ты всевидящий демон? Что ты изучил меня как цикаду под увеличительным стеклом, которую можно долго рассматривать, а потом прихлопнуть? Хорошо, я принимаю твой вызов. Потому что на каждого демона есть свой ямабуси – лесной отшельник, знающий, как его обезвредить, – Райдон вспомнил сказки, которые иногда читала ему Теруко. – Тебе не удастся сделать из меня презренного нэдзуми – крысу-оборотня. Я буду сопротивляться».

«Да, но как? – тут же спросил себя Райдон. – Как? Написать письмо майору Аоки? Это взбесит Кобаяси, и он всегда найдёт способ, как выставить меня посмешищем в глазах любого, и кому они поверят – подчинённому или капитану? Нет, такой способ никуда не годится».

Райдон медленно пил чай и напряжённо думал. Он так увлёкся своими размышлениями, что не услышал, как дверь в его каюте тихо отворилась и в комнату скользнула тень. Через мгновение Райдон заметил, что кто-то вошёл к нему и распластался в глубоком поклоне, не поднимая головы. Струящиеся складки дорогой одежды не могли его обмануть. Женщина? В военно-морском гарнизоне? Или это ему показалось? Конечно, время от времени офицерскому составу разрешалось посещать чайные домики и таверны, для разжижения крови, как смеялись командиры, но на территории самих частей подобного нельзя было себе даже представить. А здесь ошибки не было. Перед ним, уткнувшись лицом в пол, с согнутыми руками, в расписном кимоно, с широким шёлковым поясом оби, расшитым танцующими журавлями, сидела девушка, с большой красивой причёской как у гейко. С её волос свисали украшения – два золотых гребня с шёлковой бахромой и белые цветы. От неё приятно пахло свежесрезанными ирисами.

«Видимо, Кобаяси решил сразу убить двух зайцев, – подумал Райдон, – показать своё расположение к нему и тем самым подтвердить его особый статус своего помощника и заодно успокоить его бдительность, прислав эту женщину». Но только безмозглый осёл не понимает, что первый, кто может предать человека в его положении, – это как раз незнакомая женщина, самим демоном присланная к нему в качестве „подарка“ и, скорее всего, с очень хорошей способностью выпытывать секреты и запоминать всё, что он будет шептать ей в ушко, надушенное лепестками гвоздики, растёртыми с высушенной лимонной коркой и сердцевиной только что сорванного ириса. Такой рецепт он как-то увидел в инструкции о применении цветков ириса в трактате о чудодейственных свойствах цветов. «Кажется, масло ириса притупляет злость, размягчает разум и окутывает тело мягким покоем. Но нет, так ловко я не поддамся на эти уловки, маленькая дрянь».

Девушка продолжала сидеть перед ним, низко уткнувшись в пол, показывая, что ждёт его команды поднять лицо.

Райдон решил заговорить с ней. Он учтиво поздоровался.

Девушка подняла голову от пола. О, да она совсем юная. Хотя лицо её было густо накрашено белилами, было заметно, что ей немногим больше шестнадцати. Широкий пояс был завязан у неё на груди как у ойран. Но это только означало, что она должно быть образованна, неглупа и не так уж доступна, как это могло бы ему показаться с первого взгляда. Ну-ну, посмотрим.

Девушка молчала. Чего она ждёт? После церемонных приветствий уже пора сообщить о причине визита.

– Как вас зовут? – осторожно спросил Райдон, стараясь быть не слишком грубым, но и не чересчур вежливым.

Девушка смущённо опустила голову, не прерывая молчание. Не очень-то говорливая соратница у Кобаяси. Или это всё часть их игры? Он повторил свой вопрос. По-прежнему, не отвечая на него, что само по себе могло быть знаком крайней невежливости, девушка вытащила из вышитого шёлкового мешочка на поясе небольшую шкатулку и, открыв её, вынула узкие бумажные свитки, наложенные один на другой и закрепленные красным шнурком. Из шкатулки она вынула кисточку и тушь, и с лёгкостью, каллиграфическим письмом, нанесла на один из свитков несколько строк. Райдон с удивлением прочитал знакомые с детства строки Басё ⁶:

Рыбаки пугают ворон.

Под нацеленным острием стрелы

Кукушки тревожный крик.

– Как же зовут тебя? – снова как дурак спросил он, не раскрыв тайну её имени, спрятанной в хокку. «Не вороной же, – подумал он, – и не кукушкой – это было бы не по её облику». Если она ойран, то, насколько ему известно, им дают другие имена во время посвящения, чем те, что им дали при рождении. Ни по возрасту, ни по виду девушка не могла сойти за этих птиц. Она была изящна, нежна и в меру приветлива. Он снова вчитывался в строчки, сдвинув от напряжения брови, а девушка, наклонив голову, едва заметно улыбалась и украдкой, из-под веера, следила за ним.

«Ах, я дурак, ну конечно же!» – наконец догадался Райдон. Он взял из рук девушки свиток и, обмакнув кисточку в тушь, коряво написал слово, подражая каллиграфическому письму.

– Так? – спросил он, увлечённый её игрой в молчанку.

Девушка беззвучно засмеялась, прикрыв лицо веером, и кивнула. Конечно, её зовут Юмико – прелестное дитя стрелы. Теперь ясно, что ключевым словом в хокку, что он с трудом разгадал, было «стрела». Они помолчали.

Райдон принял условия игры и написал на свитке:

«Почему ты здесь?»

За его вопросом последовало несколько её рисунков: ветки плакучей ивы – янаги – над озером. А чуть ниже – морская волна, из неё плавник акулы, а на берегу – черепаха.

Так, попробуем разобраться…Райдон долго смотрел на рисунки. Ну что ж, янаги – это ива, образ заботливой женщины, способной принести в дом тишину, порядок и счастье. Если поставить веточку ивы в воду, то она быстро распускает листочки. Так часто делала Теруко, чтобы поскорее прикоснуться к ками весенних веток, – всем известно, что они дают силы и ощущение духовного возрождения после зимы. Морская волна и плавник акулы – это символ того, что акуле всё нипочём и она может на своей спине вынести моряка из беды, даже из бушующего штормом моря. А черепаха – это, конечно, ками моря, мудрости и удачи. Но как собрать все эти рисунки в ответ на вопрос «Зачем она здесь?» Чтобы помогать ему в его деле так, как может помогать женщина, – мудрым советом, спокойствием и неторопливой гармонией? А если надо – то вытянуть его из беды? Из какой? Райдон посмотрел на Юмико. Она склонила голову к рисункам и низко поклонилась ему. От неё снова повеяло сладковато-древесными запахами ириса.

«Я буду вам служить», – значил её ответ, хотя она по-прежнему не произнесла ни слова.

Райдон вспыхнул, устыдившись многозначности ответа. У него слегка закружилась голова. «Кажется, я начинаю поддаваться её чарам», – поймал он себя на пугающей мысли. Надо держать дистанцию как можно дольше, хотя игра в рисунки и молчаливый диалог с Юмико очень пришёлся ему по душе – это было совсем не похоже на то, что он себе сначала вообразил – что девушка тут же полезет к нему в постель и начнёт исподтишка выпытывать его секреты.

– Я бы хотел остаться один, – сухо сказал он, давая понять, что ему надоело изображать из себя очарованного дурака и теперь она может говорить без иносказаний – обычной игры умелой гейко для привораживания мужчин. Но против ожидания Юмико промолчала и опять взялась за кисточку. «Вот настырная!» – подумал Райдон.

На свитке появились два рисунка – голова орла и цветок душистого горошка.

Так, орёл – это одиночество, сила, власть. А душистый горошек – это явно символ из ханакатобы – языка цветов, он видел много таких книжек у матери и бабушки. Кажется, горошек обозначает прощание.