Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 3

Теруко внимательно смотрела на только что распустившиеся в её маленьком саду хризантемы и не могла на них налюбоваться. Крупные желтовато-кремовые шары, плотно набитые лепестками, как подушка гусиными перьями, стояли в утреннем свету под алмазными каплями росы с гордо поднятыми головами как молчаливые гости из знатного рода. Теруко слегка поклонилась хризантемам и перевела свой взгляд на цветки на уровне me-shita – чуть пониже, чем для высокопоставленных гостей. Всё-таки это были цветы, а не люди. Лучи утреннего солнца стыдливо скользили по их стеблям и перепончатым листьям, добираясь почти до самых голов.

Теруко снова приветственно кивнула хризантемам и сказала им:

– Доброе утро.

«Доброе, утро, Теруко-сан», – прошептали ей в ответ цветы.

Она им улыбнулась и снова почтительно кивнула.

Теруко с детства умела разговаривать с цветами, деревьями и птицами. Отчасти это было у них в роду: её мать и бабушка всегда говорили с природой так, как если бы это были люди. Бабушка – Хэруки-сан – служила при синтоистском храме Сумиёси-тайся, помогая попечителю хризантем и ирисов, когда умер её муж – храмовый садовник; а мать Теруко – Кику-сан – была мастером икебаны и ханакатобы – языка цветов, и лучше её никто не мог собрать разные по форме и цвету растения в одной чаше и так, чтобы цветы не только услаждали взгляд и поднимали зрителю дух, но и повторяли строки знаменитых хокку. И по сей день самой непревзойдённой по простоте и изяществу для Теруко была композиция её матери с тремя дисками белоснежных хризантем, словно разбросанных ветром на пожелтевшем рисовом поле. Казалось, что цветки свесили головы в предосенней грусти, а изогнутые колосья и прямые стебли риса тихо вторят строчкам Басё:

Рушит старуха рис

А рядом – знак долголетия —

Хризантемы в цвету.

Мало-помалу лучи солнца наливались силой нового дня и вскоре вовсю заиграли на кремовых шапках распустившихся цветов. Но что это? Теруко присмотрелась к одной из хризантем, той, что росла чуть в стороне от других. Солнце только сейчас оживило почти полностью распустившееся соцветие, и оно показалось Теруко намного светлее, чем остальные. Она подошла поближе и наклонилась над цветком. Нет, ей не показалось, это не лучи солнца сделали цветок таким светлым. Это был сам цветок – не жёлтый, а молочно-кремовый, с чуть желтоватым отливом, цветом шёлкового тофу, и лепестки у него были не так плотно прижаты к прицветным листочкам, как у других, а чуть оттопырены книзу. Как же так? Неужели она сослепу посадила другой цветок? Такого с ней ещё не случалось. Теруко смотрела на цветок и дивилась своей невнимательности. Вроде бы проверяла семена и черенки и никогда их не смешивала – всё у неё было разложено по аккуратным мешочкам из рисовой бумаги, хранимых на полочках в шкафчике с подарками покойного мужа Тоёда Акиры: фигурками нецуке – трёхлапой жабой, выплёвывающей позолоченную монету; рыбаком с удочкой и корзинкой в руках; саси, подвеской для ключа, птицей счастья на шнурке, задорно расправляющей крылья из треснувшего яйца. Вернее, сейчас только двумя – птицу взял с собой сын на память о доме. В мешочках семена не пересыхали и не набирали влагу из воздуха, и каждый мешочек имел свою надпись, чтобы точно знать, какие цветки, в каких сочетаниях, где и когда сажать.

Теруко тихонько прикоснулась к самозванцу и осторожно заглянула чуть ниже его сердцевинных лепестков. «Ты откуда? – молча спросила она цветок. – Разве это я тебя посадила?» Цветок не ответил. Он тоже заметил своё отличие от других и явно стеснялся своего наряда.

– Мне неловко об этом говорить, но ты выбиваешься из задуманной мной цветочной группы… – прищурила глаза Теруко, обращаясь к цветку. – Здесь весь ряд должен быть желтоватым, и цветки – с плотно прилегающими лепестками, понимаешь?

Самозванец молчал, опустив глаза.

– Совсем скоро осенний праздник хризантем, будут гости. У них отменный вкус на гармонию цветочных грядок. Они не поверят, что я ошиблась. И поэтому мне придётся тебя… – но нет, отчего-то у неё сжалось сердце, и она не смогла вымолвить строгий приговор незнакомцу.

Она наклонила голову, показывая, что на сегодня их разговор окончен и что ей необходимо подумать, встала с шёлковой подушечки – подарок бабушки Хэруки-сан, – которую всегда подставляла под колена, работая и разговаривая с цветами, и зашла в дом.

Но на этом сюрпризы не закончились. Днём она получила письмо от сына. Он сообщал, что пока не сможет приехать, у него дела, хотя раньше обещал быть с ней на празднике хризантем. А вечером в её сад залетела хототогису, птица-время, что случалось крайне редко. Во-первых, потому что город рос, шумел извозчиками и крикливыми торговцами рыбой, и пугливые птицы всё реже и реже залетали в её сад. А во-вторых, хототогису прилетала только ранним летом и, спрятавшись в ветках сосны, начинала свою таинственную песню, когда ей было, о чём рассказать. Чаще всего эта песня была о тоске умерших душ по родине, потому что хототогису не имеет гнезда и вечно скитается по разным краям, одинокая и неприкаянная. Теруко выглянула в сад проверить – не померещилась ли ей хототогису осенью. Но нет – словно заметив хозяйку сада, птица тоже выглянула из-за колючей сосновой ветки и протяжно пропела несколько раз «Хо-то-то-ги-су, не вернуться ли домой?»

Теруко мысленно спросила птицу: «Что ты делаешь в эту пору у меня в саду?» А та повертела серой головкой из стороны в сторону и, блеснув чёрным глазом, будто усмехнувшись, прокуковала: «Родная душа тебе шлёт привет», – и упорхнула. Теруко закивала было головой – не иначе как бабушка Хэруки-сан вспомнила о ней, за ошибку в саду пожурила. А птица неожиданно вернулась и, пролетев мимо не задвинутой до конца перегородки дома, настойчиво прокричала: «Не та душа, другая!» – и пропала в темноте сада.