Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 9

Теруко мудро решила вопрос с необычной бледной хризантемой, нежданно-негаданно появившейся в её саду. Вместо того, чтобы просто срезать незваного гостя и подсадить на его место жёлтую хризантему, как и было задумано по рисунку праздника цветов, она осторожно выкопала самозванца с корнем и высадила в укромном месте в отдалённом уголке сада, под старой покорёженной сосной, в окружении четырёх валунов-частей света.

– Тебе здесь не будет слишком одиноко… – прошептала Теруко, утаптывая лопаткой землю вокруг его поникшего стебля. Отчего-то её недовольство при появлении бледного цветка сменилось необычной нежностью к нему. Ей было как будто стыдно, что она так бесцеремонно выкопала его.

– Ничего, ничего. Ты привыкнешь, – приговаривала она, трогая его листья. – Вот эта старая сосна – Шизукэса-я – не даст тебя в обиду. Днём она прикроет тебя от ветра, а на ночь расскажет тебе сказки из своих снов. Если честно, я уже устала слушать её повторяющиеся рассказы о коварных ветрах и хищных птицах. Но они так забавны. А утром сюда наверняка прилетят ласточки, и даже, если тебе повезёт, может, вернётся хототогису… У неё чудный голос и поёт она далеко не для всех.

Цветок внимательно слушал Теруко, но чувствовалось, что он не в своей тарелке. Корни его подсохли за время пересадки, и хотя они уже начинали снова оживать, приспосабливаясь к новому месту, голова у него болела, листочки скукожились, а лепестки потеряли влагу, поникли и свешивались теперь с цветочного ложа скучной бледной занавеской.

– Да, да я понимаю, сейчас. Сейчас я тебя полью, – спохватилась Теруко.

Она положила лопатку и подлила под стебель воды из миниатюрной лейки.

«Ах, как хорошо, – вздохнул с облегчением цветок через некоторое время. – Спасибо. Мне уже намного лучше».

Он попытался улыбнуться.

– Я назову тебя Гайкоку-джин ⁴, – сказала Теруко и тихонько засмеялась. – Ты выглядишь как бледнолицые европейцы, что приплывают сюда на кораблях. А потом не могут найти себе места. Но никто их не зовёт и не гонит, ибо сказано у мудрых «не гони приходящих и не удерживай уходящих».

Он покачал головой, но не нашёлся, что сказать. Наверное, говорящая на его языке госпожа была права. Влажность земли приятно кружила ему голову, и хотелось только одного – жадно впитывать её терпкий, солоноватый вкус.

Прошло несколько дней. До приёма гостей оставались считанные дни. Теруко пришёлся по душе скромный нрав Гайкоку-джина и его учтивая речь. С каждым днём он всё больше поражал её неброской, но утончённой красотой, и вопреки здравому смыслу, сама того не замечая, она крепко привязалась к самозванцу.

– Как он там? – волновалась она, просыпаясь до рассвета. – Стебель не подсох? Не слишком ли порывист для него западный ветер, а южный – не слишком ли сух?

Пока она выпалывала грядки в верхней части сада, имя Гайкоку-джин крутилось у неё в голове непрестанно, и тогда она спешила к нему, чтобы ещё раз взглянуть на приятную бледность его лепестков.

«Гайкоку-джин», – вторили её мыслям колёса повозок за чередой деревьев, обрамляющих её домик.

«Гоку-джин, гоку-джин», – гулко отстукивали им в такт копыта лошадей с улицы Минатодори.

– Гайкоку-джин, садись, подвезу, – истошно кричали иностранцам рикши в порту, встречая ставшие на причал залива иноземные корабли. И даже уличные воробьи, прыгая по булыжникам на дорогах к храму, старались перекричать назойливых сорок, ворующих у них крошки просыпанного риса:

«Гайкоку-джин, Гайкоку-джин, убирайтесь с нашей территории!»

С этим именем Теруко вставала, работала над саженцами и ложилась спать. За всю жизнь так же сильно её взволновали только два растения: капризная пурпурная гортензия Аризу, чьи корни стали подгнивать без всякой на то причины, и сосна Шизукэса-я, когда после грозы сломались сразу две самые большие её ветви, и, убитая горем, словно лишившись рук, которыми держалась за воздух, она стала сохнуть на глазах, проклиная сезон дождевых бурь и осенних ветров. Но обсыпая влажный земляной ком Аризу смесью золы, толчёного угля, корицы и торфяного порошка, или перевязывая широкими лентами сломанные ветви ворчуньи-сосны, Теруко могла гораздо спокойнее думать об их судьбе, чем теперь – о Гайкоку-джине. Его образ преследовал её и в шумном городе, и у зелёной межи под склонами близлежащих холмов, куда она ходила за дёрном, и у домашнего очага, когда она кипятила воду для чая. «Не зря в тот день ко мне прилетела хототогису, ой не зря», – думала Теруко, мысленно любуясь на матовый лик и стройный стан Гайкоку-джина. С ним, должно быть, связана какая-то тайна. Но вот какая, она никак не могла взять в толк.

Ещё большим удивлением для Теруко стало внимание, оказанное Гайкоку-джину её гостями. Старый друг её отца, почтенный храмовый садовник Кохэку, при виде цветка изумлённо поднял брови, а его два помощника, Макото и Кэтсу, не удержались от восклицания восторга и удивления, когда, наконец, Теруко, превозмогая смущение, провела гостей в дальнюю часть сада и, осторожно отодвинув самую низкую ветку старой сосны, показала своё сокровище приглашённым.

Как и положено ценителям прекрасного, гости многозначительно молчали, разглядывая цветок. Чуть опустив взгляды, они скользили по его кремовым лепесткам, которые после вечерней зари, окрасившей все хризантемы в жёлто-оранжевый наряд, казались особенно светлыми и даже полупрозрачными в очертаниях золотистых нитей заходящего солнца. И всё же главный восторг наступил чуть позже, когда, немного помешкав, солнце наконец спряталось за куст дикого винограда, и в быстро сгустившейся вокруг него бархатной тени Гайкоку-джин вдруг засиял неповторимой мраморной бледностью, схожей с тончайшим фарфором Арита мастера Энсая раннего Эдо. Тут уж не только Макото и Кэтсу осмелились повторить свои восклицания, но и почтенный Кохэку сузил, а потом расширил глаза и восхищённо причмокнул губами после вырвавшегося возгласа:

– Оя!

Казалось, Гайкоку-джин нарочно готовился к этому моменту, как и Теруко к своему приёму, и, дождавшись темноты, едва заметно наклонил голову в отстранённо-почтительном приветствии, которое можно было принять и за учтивое прощание.

Польщённая и взволнованная более обычного, Теруко благодарно поклонилась гостям. Удалившись в беседку для чаепития, гости ещё долго обсуждали необычную красоту Гайкоку-джина, гадая, на какую из известных им сортов хризантем похож загадочный чужестранец, при этом мастер Кохэй пригубил зелёного чаю с обжаренными зёрнами коричневого риса только после высказанной догадки, что больше всего Гайкоку-джин напомнил ему редкой красоты цветок «Отрада прохладной ночи» из сада императрицы Мэйсё, а его помощники сначала цитировали трактат Конфуция «Весна и осень», а потом уже в открытую листали каталоги самых знаменитых сортов хризантем, никак не находя совпадения или полного описания увиденного цветка, но Теруко лишь молчала и улыбалась, и так и не набралась смелости признаться, что он не был выведен ею нарочно по старым книгам, как подумали они, а по чистой случайности.

«И в самом деле, – думала она, провожая гостей, – почему бы не попробовать вырастить такие же цветы на следующий год?» Но что-то подсказывало ей, что выведи она даже с десяток нежно-кремовых хризантем с лепестками цвета желтоватой бузины, вымоченной в рисовом молоке, как у Гайкоку-джина, так трепетно полюбить их, как этого самозванца, сияющего необычной бледностью у четырёх камней-частей света в её саду, она не сможет больше никого.