Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 7

Светлана добиралась до страны своей мечты в сопровождении бывшей сиделки её папаши. Когда почтенный родитель, Алексей Александрович, захворал сухоткой и уже от немощи не мог как следует двигаться, Наталия Игнатовна позвала посидеть с ним бывшую свою знакомую – Поликлету Никитовну Переверзеву, вдову талашкинского почтмейстера, даму полуобразованную, но с понятием, потому как в своё время та прошла сразу несколько курсов для девиц, в том числе краткосрочные курсы сестёр милосердия, письмовождения и бухгалтерского учёта. Нравом она отличалась упрямым, была дотошна и исполнительна. Больному спуску не давала, следила за выполнением предписаний доктора минута в минуту: когда порошок выпить, когда ноги парить с настоями крапивы и пижмы, – и, несмотря на то, что папаша вскорости помер, добросовестная сиделка получила хорошее вознаграждение от Наталии Игнатовны за участие в их судьбе.

– На всё Божья воля, – смахнула слезу Наталия Игнатовна, возвращаясь с похорон, держась за крепкий локоть Поликлеты, – не на кого и пенять.

– Ну да, ну да, – кивала Поликлета, усердно крестясь на купола церкви, поглаживая под муфтой отяжелевший кошелёк. С тех пор они часто пили чай вместе и раскладывали пасьянсы перед вечерней, обсуждая рецепты пирогов и другие талашкинские новости.

Когда Светлана собрала вещи и провозгласила дату выезда, Наталия Игнатовна часто заморгала, заохала, заголосила, а потом, собрав последние силы, железным голосом заявила, стуча палкой:

– Не пущу! Не пущу одну, без провожатого!

– Так со мной никто и не поедет! Ни в жизнь они свои пироги на путешествие на край света не променяют.

– А вот и вздор! Променяют!

– Да кто ж? Дядька Паприкин, что ли? – Светлана не успела как следует рассмеяться, как в комнату вошла Поликлета Никитовна, на голове вдовий чепец, щёки бледны, степенно кланяется.

– А вот хотя бы они, – растерянно проговорила Наталия Игнатовна и умоляюще посмотрела на вошедшую.

Светлана так и прыснула. Но недооценила она преданность Поликлеты Никитовны и любовь той к новеньким хрустящим ассигнациям. За путешествие с перепугу положила Наталия Ивановна Поликлете полтыщи серебряными рублями, а по приезде – обещала ещё триста добавить. Ну и на провизию и всякие там дорожные надобности – отдельной бухгалтерией. Услышав про миссию святителя Николая в заморской стране, а главное, про обещанный нескудный пенсион, Поликлета сдвинула брови и только деловито спросила, куда ехать-то, потом карту попросила и, увидев точку, в которую вредно уткнулся барынькин пальчик в золотом колечке, наморщила нос, насупилась, потом перекрестилась, сжала рот в нитку и на удивление кивнула.

– На погибель, знамо дело, соглашаюсь, да всё одно! Что тут сижу как гриб доморощенный, что там грибом пропаду. А коли вернусь, так будет на что и часовенку Николаю Угоднику выправить, опять же от земляков уважение и почёт. Так что согласна я, матушка Наталия Игнатовна. Когда велите лошадей закладывать?

У Светланы от изумления глаза на лоб полезли, но Поликлета уже испарилась – дорожную утварь собирать.

Решили ехать на лошадях, где с почтовыми, а где по железной дороге, если к тому времени имелась, ну и провизией запастись на первое время, чтобы как можно дольше тратиться только на проезд.

Узнав о предстоящей разлуке с румяной и статной девицей Белозёрцевой, Капитон Кожакаев напился как свинья, за что получил от папаши синяк под глаз, а Петя Самулейкин пошёл пятнами, закашлялся в платок и, нахлобучив картуз по самые брови, тоже засобирался в поход. Светлана нахмурилась, а Поликлета, вычёркивая из списка «Что купить?», два фунта сахару и три фунта вяленой колбасы, сказала:

– Пусть его едет, по первости хоть саквояжи с тюками таскать будет кому, а там и сам отстанет, чего его гнать сейчас, силы на него тратить?

Светлана только развела руками. Не таким она представляла своё путешествие – с саквояжами, с мешками с сахаром, с кружками вяленого мяса и чахоточным студентом с богомольной бухгалтершей впридачу. А, пусть делают, что хотят, лишь бы скорее в путь!

Отправились. Конец апреля, соловьи уж скоро запоют, красота, но путь длинный, до зимы бы успеть. Поликлета оказалась права. Петя и вправду отстал. Через неделю-другую путешествия, под Калугой, получил письмо от мамаши с курьерской почтой, что та скучает и надеется на встречу. Петя порыдал пару дней, пожевал вяленой колбасы, жутко застревающей между зубов, поизнывал, выбирая между предметом своих романтических страданий и мамашей с их домашними щами, самоварами и сдобными рулетами с маком, и решил откланяться. Опустив глаза долу, он сообщил о своём решении, беспрестанно кашляя в платок и смахивая слёзы намозоленными в поездке ладонями. Поликлета экономила на всём и не добавляла ямщикам за переносы багажа в постоялые дома и назад, в экипаж, а заставляла это делать Петю.

– Же ву дорей вэ ву дир, Светлана Алексеевна… – ломал язык Петя, прощаясь со Светланой на почтовой станции, пока меняли лошадей. – Я вас никогда не забуду, – и зашмыгал носом.

– Бедный, бедный Петя, – повторяла Светлана, по-братски обнимая Петю при прощании, и позже, Поликлете, кутаясь в шаль, когда отъехали от почтовой станции: – Говорила я ему, чтобы не совался за мной. А он как маленький ребёнок. Поеду, поеду…

– Это кто бедный? Петя? – удивилась Поликлета, нюхая табак из резной табакерки, купленной в Кукареках, что за Калугой. Громко чихая, она продолжала: – Это мы теперя бедные, что без багажного человека остались. Ямщики страх как обнаглели, полтину за услуги просют, так до Сибири, почитай, всю тыщу с нас за багаж и возьмут. Кабы вы не нюни с ним разводили, а как следует отчитали за малодушие, чтоб к матушке не побёг, как дитя малое, так он бы послушался вас, остался, а мы бы и средства хозяйские сэкономили.

Она снова громко чихнула, пять раз к ряду.

– Ну как вам не стыдно, Поликлета Никитовна, – возмутилась Светлана, отворачиваясь от чихающей компаньонки, – сердца у вас нет.

– Чего у меня нет? – не дослышала от чихания Поликлета. – Сердца? – она снова чихнула. – Сердца, может, и нет. Зато голова у меня есть. И мамаше вашей слово дала: средства хозяйские не транжирить. До батюшки Николая вас в благородном виде доставить, так сказать, а не изморышем каким.

И, бормоча о том, сколько денег они потеряли с уездом Пети, она опять принялась чихать.

Под Рязанью Светлана простыла. С полмесяца на постоялом дворе провели. Поликлета начала было уговаривать её домой вернуться, пока не поздно. Но упрямая барынька только глазами сверкала да сквозь жар лепетала:

– Слово дала доехать до места назначения.

– Слово? Кому слово? – удивлялась Поликлета и обкладывала лицо капризницы ледяной водой с ключей, а ноги тёрла бараньим салом.

– Себе, себе слово дала, – шептала Светлана и тихо добавляла: – Себе и Хангаку.

А Поликлета её и не слушала. Иван-чай заварила с листьями малины, с облепихой тёртой с сахаром перемешала и, пока больная пила, в местную церковь сбегала – Сорока святых – свечу за здравие болящей Николаю Угоднику поставить. Перед образом забубнила:

– Образумь, Владыко, несносную девицу, оксти. Куда мне её, болезную, дальше тащить? Почитай, за тыщи вёрст от дома?

Но Владыко молчал, на пальцы Поликлеты капал обжигающий воск, и, побыстрее прилепив свечу на кандило, она продолжала думать вслух, как если бы святой Николай был дядькой Паприкиным со двора Белозёрцевых:

– И повернула бы назад сама, Владыко, да уж очень самой на жёлтый остров поглядеть охота (так про себя она стала называть Японию) и на знаменитого земляка тож. Ну и часовню выправить. По возвращению. Думаю, полтыщи хватит. А если с мужиками поторгуюсь, то и за четыреста серебряных договориться можно. Чтоб стены, главное, поставили, а там поглядим. А? Ну если живы будем. Так что, ладнось, коли на то воля ваша, силы небесные, так тому и быть. Попрёмся дальше.

Поправилась барынька. Попёрлись. Ничего прошли – тысячи вёрст на повозках протарабанили. Светлана похудела. И Поликлета с лица спала. Запасы провизии давно закончились. Новые пришлось закупать. У татар – баранью ногу копчёную купили, у башкир – кониной не побрезговали, хоть Поликлета и крестилась, не переставая, перед каждым съеденным куском.

А под Пышмой их обокрали. Как лес объезжали, так к ямщику двое подсели, вроде как подвезти. А через некоторое время проснулись Светлана с Поликлетой, смотрят, чего стоим, а на дровнях – никого. То ли ямщик заодно с негодяями был, то ли увели, чтоб не указал на них. Одна правда – обокрали! Лошади встали. Траву в поле жуют. И тюков больше с одеялами, покрывалами и одёжей хозяйской на случай холода не видать, как и не было. Беда! А тут ночь скоро. Звёзды высыпали. Слезли обе путешественницы горемычные с повозки, коней к осине придорожной привязали.

– Как бы волки не съели, – нахмурилась Поликлета. – Далась вам эта Япония, матушка! Неужто через блажь эту тут и головы сложим!

Но Светлана представила себе невозмутимое лицо Хангаку, зубы сцепила, порылась под рядном старым, ямщиком брошенным, нашла на облучке нож. Что-что, а уж с оружием она умеет обращаться! Ну, кто на меня!

Поликлета покрутилась по кустам – хворост собрала, ух ты, а грибов-то! Костёр разожгла. На прутике и зажарили. «Жалко тюков и добра сворованного. Ой, как жалко. Как теперь перед Наталией Игнатовной отчитаться? – думала Поликлета, жуя сморщенные сыроежки. – Не углядела! Видела же, что рожа у ямщика была вся набок, свирепая. Так на цену такую сговорились, что как отказаться, почти втрое сбросил, ирод. Вот и влипли. Да и то, Слава Богу, что целы… покамест…»

Светлана задремала у костра, а Поликлета травы бодрящей понюхала, сухую рябину пожевала, виски луком натёрла – чтобы не заснуть. А там, может, проедет кто. Вот и волки завыли вдалеке, страшно.

– Гори, костёр, гори. Спасай православных от зверюг проклятых, Отче наш ежи еси не небесех… – бормотала Поликлета молитвы, время от времени кидаясь в темноту горящими головёшками, если ей чудилось лязгание зубов. Как только лес не подожгла…

Так до утра и прождали. А как солнце взошло, подобрали их почтовые. Не пришлось Светлане показать своё боевое мастерство в битве со зверями лесными. Не пришлось. На неделю под Ишимом задержались, в себя от испуга приходили. Только б до снега управиться, думали обе, сидя на гостином дворе за чаем с баранками. Боязно. Впереди, почитай, вся Сибирь… Не фунт изюма.