Читать книгу Японская кукушка, или Семь богов счастья - Татьяна Герден - Страница 26

Несмотря на то, что многие его подчинённые считали монотонное бормотание капитана Кобаяси частью психологического давления на собеседника, настоящая причина такого поведения была проста – в глубине души Кобаяси считал себя поэтом-хайдзином. Он был уверен, что его дар был так же силён, как и у его знаменитого однофамильца, и даже имя, имя у него было созвучно гению поэзии прошлого – потому что тот был Кобаяси Исса, хотя при рождении его нарекли Нобуюки, а капитана звали – Кобаяси Эйси. И подобно своему великому предшественнику, Кобаяси Эйси вёл журналы-дневники и писал в них хокку, дополняя их хайгу – рисунками и пояснениями. А главным в хокку был, конечно, ритм. Ритм нерифмованных пятнадцати слогов. Вот их-то постоянно и бубнил капитан, чтобы не сбиться с эталона. Причём, чтобы этого не случилось, он сочинял хокку на ходу, а когда свои не получались, бубнил строки великого Иссы, как бы стараясь никогда не терять с ним сакральной связи.

Снова весна.

Приходит новая глупость

Старой на смену.

Бормотал, почти не раскрывая рта, Кобаяси, когда ему приходилось иметь дело с особо тупым подчинённым. Если кто-то из вышестоящих уж очень донимал его придирками, он саркастично цитировал себе под нос другое хокку:

Вот радость-то!

Первый день года, и первый комар

Меня укусил.

Если у него было неважное расположение духа, он находил утешение в таких философских строчках непревзойдённого мастера:

Так я и знал наперёд,

Что они красивы, эти грибы,

Убивающие людей!

Если хотелось мысленно пошалить, Кобаяси гудел шутливое:

Кровельщик.

Зад ему обвевает

Весенний ветер.

А из своего очень любил следующее:

Шелест бумаги.

Скользит в тишине перо.

Эйси снова один.

И уж совсем он обожал из недавно написанного:

За тебя умереть

Мне не жаль

О, долина заснувшей Фудзи!

Из этого было очевидно, что капитан страдал сразу двумя тяжёлыми недугами: манией величия и истерическим патриотизмом с паническим уклоном. Причём как человек умный и образованный он сам прекрасно отдавал себе отчёт и в том, и в другом. Но поделать с собой ничего не мог. Все окружающие поэтому для него делились на тех, кто сразу догадывались, что имеют дело с гением и патриотом до мозга костей, и на тех, кто были тупы, а потому этого не видели. В начале своей карьеры Кобаяси думал, что лучше всего он будет укреплять обороноспособность империи с моря – с самой уязвимой точки её безопасности, но потом решил, что переменами, в результате которых иноземцы хлынули на острова, на берегу гораздо больше опасности для целостности страны, и потому именно там нужны тонкие, умные и преданные люди: такие, как он. Страну, где он родился, он обожал до умопомрачения, считая её лучших представителей – куда относил, конечно, и самого себя – высшей человеческой расой. В конце концов, неслучайно, что это именно в его стране каждое утро всходило солнце.

Что касается особого свойства его патриотизма – неотступно следующей за ним по пятам паники – оно заключалось в безоговорочном убеждении, что весь мир не дремлет и существует только лишь для того, чтобы отобрать у его страны её самобытность. Отчасти это было правдой – всё больше и больше иноземцев посягали на Японию извне, а в последнее время, благодаря попустительству властей – уже и изнутри. Вот и этот в меру смышлёный молодой офицер Тоёда Райдон – он тоже почувствовал, как архитектура заморского квартала Хакодате буквально голосила о тлетворной инвазии, как следствие – о размывании местной традиционной архитектуры.

Повинуясь чуткой интуиции спасителя страны от инородцев, Кобаяси давно просил старших по группам обучения офицеров присмотреть ему такого человека, который мог бы стать его секретным помощником и который бы по его, Кобаяси, наводке исподволь наблюдал за гремучей змеёй – выходцами из Европы и дальнего Запада, а поскольку сам капитан всегда был занят на территории корпуса в виду выполняемой должности коменданта части, он не мог претворять в жизнь тщательно подготовленный им план по спасению нации от этой чумы. Долгими месяцами он искал подходящего кандидата на придуманную им втайне от начальства должность, долго списывался с другими командирами, через руки которых проходили сотни молодых офицеров, но нужный человек никак не находился. То староват. То слишком молод. То образования никакого. То слишком прост. То чересчур услужлив. То слишком себе на уме. А Кобаяси нужен был именно тот, кого он нарисовал в своём воображении и в рисунке сопровождающего его хокку:

Горы свернёт,

Но не тронет лягушки,

Спешащей домой.

С рисунка на него смотрел молодой человек умеренно приятной наружности, чем-то смахивающий на капитана-лейтенанта Того Хэйхатиро, с которым Кобаяси познакомился будучи вторым капитаном на канонерской лодке «Амаги». Тот факт, что Того учился в Великобритании, не смущал Кобаяси, а лишь подчёркивал исключительную черту собственного народа – наблюдать за иноземцами, учиться у них премудрым инженерным наукам и, приехав на родину, изобретать и делать в три раза лучше и по-своему. На вид человеку на рисунке было не меньше двадцати пяти и не больше тридцати. Он выглядел в меру привлекательным, но в тоже время без вычурной внешности – если б ему пришлось быстро затеряться в толпе, его бы никто не запомнил. Он должен быть из праведной семьи, желательно с родителями, отдававшими жизнь служению чему-то традиционному, и чтобы молодой человек не был изворотливее самого Кобаяси и, конечно, никак не амбициознее. Ну и конечно, силён духовно и физически, а душой – тонок.

Поиск длился так долго, что Кобаяси уже устал от неудач и в пылу отчаяния даже переделал строчки Иссы, заменив птенца на орла:

Снова напрасно

Клюв широко раскрывает

Орёл над землёй.

И вот – когда он почти отчаялся найти этого смертного – тот вырос перед ним как отражение ранее начертанного рисунка. И надо же – после такого досадного инцидента, опоздания! Этому просто не было объяснения. Конечно, Кобаяси приметил молодца ещё во время их расположения в его попечении, но долго сомневался. Не зная о нём ничего, капитан осторожничал, раздумывал, наводил справки. Мать – из старинного рода. Отец – храмовый садовник, дед занимался народными ремёслами. Отец молодого офицера рано умер. Мать воспитывала сына одна. Братьев и сестёр нет. Когда страна призвала молодёжь идти в императорскую армию и флот, сын сразу отозвался. Служил комендором на броненосце «Фусо» – тоже совпадение: его прообраз Того Хэйхатиро наблюдал за его строительством! Затем молодой комендор Тоёда Райдон был рекомендован кадетом в главную академию флота. За три года учёбы и год службы практически ни одного нарекания от старших по званию. Из характеристики, данной на него бывшими командирами – только похвалы. Отличник учёбы, исполнителен, образован, сдержан, находчив и скрытен. Молчалив. Шумным компаниям предпочитает уединение. Умеет поддержать беседу. Читает труды Ямадзаки Ансаи и Хаяси Радзана.

Вот! Именно то, что искал Кобаяси. Находчив и скрытен. Молчалив. Сдержан. Исполнителен. Образован. Читает труды мыслителей, чьими главными идеями были нерушимость установленных правил, строгое подчинение властям и акцент на благе группы, а не благе отдельной личности, как проповедует Запад. При этом роль и ответственность сильной личности как главы иерархической структуры в трудах этих философов не умаляется, а лишь возрастает в процессе возвеличивания государства. Ну разве самонадеянный болван будет читать такие труды? Конечно, нет!

Кобаяси сравнивал эти характеристики с описанием воображаемого им человека в своих записках и был поражён: это был почти точь-в-точь портрет лейтенанта Тоёды Райдона. Однако, по иронии судьбы, ответ командира Аоки о его подчинённом лёг на стол капитана Кобаяси только в то утро, когда его линкор уже должен был отходить в Сёндай. Пришлось срочно отправлять депешу с курьером, чтоб кандидата в помощники сняли с линкора и вернули в часть. Вот почему сообщение о приказе так удивило командира Аоки. В нём ничего не объяснялось, кроме того, что младший лейтенант Тоёда должен был вернуться в полное распоряжение коменданта учебной части гарнизона в связи с выполнением особого поручения. О характере поручения ничего не упоминалось.

По расчётам Кобаяси, Райдон должен был явиться к нему ровно к полудню. Но особое чутье и привычка никому и ничему не доверять, в том числе и себе, подсказало капитану проверить исполнительность будущего помощника. Поэтому сначала он прислал за ним экипаж, а потом велел высадить в городе на таком удалении от части, чтобы было и не очень далеко, но и не прямо рукой подать и посмотреть, что будет дальше. Для этой цели – следить за Райдоном – был отправлен нынешний ординарец капитана старшина Уэда – не слишком большого ума человек, но зато с талантом полного подчинения своему командиру. После того как Райдон вышел из экипажа, Уэда ловко прятался за кусты, уличные коляски, повороты кварталов и видел, как вместо того, чтобы пойти прямо, куда положено, Райдон свернул с дороги и, дойдя до горы Хакодате, взобрался на один из её склонов. Также Уэда увидел, как, постояв на склоне, через некоторое время Райдон решил спуститься к заморскому кварталу и как его чуть не сбила коляска здоровенного рикши, везущего двух женщин-иностранок. Тут Уэда бросил слежку, чтобы не быть замеченным, и побежал назад к капитану доложить об увиденном.

Услышав рассказ Уэды, капитан пришёл в ярость, но, сцепив зубы, ничем не выказал своего негодования и приказал не вести лейтенанта прямо к нему. Он не находил себе места. Как? Как так получилось, что он, такой умный и хитрый, такой опытный, капитан Кобаяси Эйси, после стольких поисков и отбраковывания человеческого материала мог ошибиться? Тот факт, что Райдон сразу нарушил предписание явиться в часть ровно в двенадцать, да ещё забрел на гору Хакодате и в заморский квартал, опоздав больше, чем на час, говорил о полном провале его, Кобаяси, гениального психологического анализа. Он был так зол, что, по привычке прибегая к повторению поэтических строф, в минуту аффекта, даже забыл последнее слово в последней строчке своего любимого хокку Иссы о распустившемся одуванчике, на который вдруг выпал снег:

Даже если рассмотреть

В самом выгодном свете

Он выглядит…

«Он выглядит… Чёрт побери, каким, каким же он выглядит?! – повторял про себя Кобаяси, снова листая характеристики на Райдона, сверяя их со своими записками и с портретом на полях. – Умершим? Нет, не то, не так прямолинейно. Белоснежным? Нет, не так лирично, нет, и не мёртвым, и не погибшим. А каким? Каким же? Ах да, замёрзшим, наконец вспомнил он – последним словом в этом хокку было слово „замёрзшим“».

Он встал, отложил свои дневники, походил взад-вперёд, прожужжал раз пять любимые строчки и внезапно успокоился. Так. Логически рассуждая, поступок кандидата на его помощника ещё не означал, что план полностью сорван. Вопрос был, почему Райдон – такой исполнительный – вдруг поступил столь неожиданно. Значит, первое: он довольно бесстрашный человек – не было в части курсанта или офицера, который бы не знал об испытательной норе его, Кобаяси, и не боялся бы туда ненароком угодить. Второе: с чего бы это он полез на гору? Он что-то там пытался увидеть. Но что? Любопытно! И третье: без личного знакомства с ним не стоит принимать резких решений – ни того, чтобы не делать его своим помощником, ни того, чтобы отправить его назад, разумеется, после нескольких ночей, проведённых для порядка в крысиной норе.

Вот в таком неважном расположении духа Кобаяси встретил Райдона. И его расчёт оказался верным. Молодой человек произвёл на него очень сильное впечатление. Во-первых, он имел разительное сходство с Того Хэйхатиро. Может, чуть смазливее, чем Того. Во-вторых, его ответ насчёт вида с горы прозвучал настолько в унисон с мыслями самого капитана, что Кобаяси не поверил своим ушам. «Он как будто прочитал мои мысли! – подумал он. – Несомненно, в его груди бьётся сердце истинного патриота». Но в этом впечатлении, как ни странно, капитан никак не мог выделить самое главное: чего в нём было больше – положительного или отрицательного, так как, вне сомнения, лейтенант оказался человеком незаурядным, но… довольно непредсказуемым.

«А что, чем я рискую?» – думал Кобаяси, вглядываясь в непроницаемое лицо лейтенанта, который стоял перед ним на вытяжку как деревянный столб и, казалось, смотрел не прямо вперёд – хотя глаза его смотрели прямо вперёд, – а куда-то глубоко внутрь себя и как будто оттуда наблюдал за собственным телом. Такие штуки мог делать не всякий, а только тот, кто был знаком с управлением стихий своего тела и природы – например ямабуси, таинственные горные отшельники. Они могли соотноситься с ками, духами всего сущего. Не есть сутками, долго не пить, проходить через каменные стены, исчезать в горных ущельях с одной стороны и в ту же через минуту появляться с другой, укрощать взглядом диких зверей, понимать язык птиц и заговаривать кровь. В детстве Эйси зачитывался рассказами про ямабуси, но считал их легендой, потому что сам никогда их не видел. Может, Райдон тоже читал эти легенды и даже видел лесных отшельников? Может, в заброшенные горные ущелья водила его мать, чтобы получше объяснить природу земли?

Кобаяси нервно поправил свой китель.

«Если я не ошибусь в выборе – он мне сослужит хорошую службу, – думал Кобаяси, разглядывая Райдона, который, казалось, совсем перестал дышать. – А если я ошибусь, нет ничего проще, чем избавиться от него, благо, способов для этого хватает, – успокаивал себя капитан, – как и власти их претворить в жизнь. Да так, что никто ни о чём не догадается».