Читать книгу Жена Моцарта - Елена Лабрус - Страница 15

Если бы кто-то сказал, что я буду обсуждать поездку в тюрьму с сестрой, я бы не поверила.

Если бы кто-то в принципе сказал, что я буду обсуждать такие вещи, как адвокат, дело, срок, передача, тюрьма, досмотр и это станет моей действительностью, я бы уже покрутила у виска. А если бы добавил «с сестрой» – точно попал бы в круг сумасшедших, из тех, что пророчат на папертях, сотрясая мощами: от тюрьмы и от сумы не зарекайся!

Но теперь это была моя действительность.

Больная, проплакавшая всю ночь, я уснула только к утру, проспала до обеда и встала разбитой. Обложившись учебниками, села в гостиной позаниматься. Но сегодня была суббота, а значит, учёба могла подождать: в голову всё равно ничего не лезло, кроме вчерашней поездки к Сергею. И не чувствовала я ничего…

Кроме бессилия и тошноты, что стояли в горле комом.

Кроме невозможности избавиться, выплеснуть из себя эти кислые запахи тюремной кухни, смешанные с удушливым «благоуханием» свежей краски, немытых тел, едкого табака. Отвратительное ощущение скверных условий, несвободы, унижения, безысходности, бесправности, страха. Узко. Душно. Темно. В тюрьме. В душе.

Я хотела бы остаться там, с мужем. Но словно принесла тюрьму с собой.

Помня данное Михаилу обещание, я только что спросила Сашку не хочет ли она встретиться с мужем. Она изогнула бровь, подняв на меня взгляд от томика ещё хрустящей клеем, пахнущей типографской краской книги и презрительно хмыкнула.

Приняв это за ответ, я не стала настаивать: Михаил верит, что Сашка к нему вернётся. И не факт, что она так не сделает: ей нравилось сворачивать ему кровь, ему – мучиться и прощать. Возможно, своим решением уйти она просто подтолкнёт его к более решительным действиям, и повод есть – она ждёт ребёнка.

Он поможет выйти Сергею и всё наладится, вздохнула я горько, но с надеждой. Если денег в ближайшие дни не найдём – пойду к отцу. Я сделаю что угодно, если это поможет Сергею выйти. Даже Сашку верну мужу, скользнула я по сестре взглядом.

И снова погрузилась в безрадостные мысли.

– Это так унизительно, – глядя в стену, в пустоту, в никуда, я крутила в руках карандаш. – Представляешь, там раздевают догола и заставляют приседать.

– Пф-ф-ф, – фыркнула Сашка, вернув книгу на низкую тумбу у телевизора. – Это на твоё счастье у тебя месячных не было. У меня был последний день, когда я приехала на свидание. Так меня прокладку при них заставили поменять. А те, что были с собой, изрезали.

Глянцевый фасад шкафчиков, висящих и стоящих квадратом вокруг плоского телевизора, а точнее – двумя буквами «Г» на приглушённо-лиловой стене, из-за которой комнату называли «лиловой гостиной», отразил стройную фигурку сестры в платье из новой «зимней» коллекции её любимой Тори Бёрч. Винно-красное, с двухслойной юбкой, завязанной на талии шнурком, длинными рукавами и сложной цветочной бело-розовой вышивкой по груди оно имитировало что-то средневековое и очень шло к её свежей блондинистой стрижке-укладке, тонированной розоватым сомбре.

– Ты ездила… в зону? – невольно прижала я руки к животу, представив весь этот ужас: месячные, окровавленную прокладку. Задумалась: а когда у меня…

Но отвлеклась, заметив, что машинально отмечаю и новое платье, и стрижку, и очередное колье с массивными подвесками по круглой горловине – в глубине раскрытых створок высохших гороховых стручков из белого металла покоились настоящие розовые жемчужины-горошины. А шнурок на поясе её платья, наверное, можно будет распустить, тогда она сможет ходить в нём даже на поздних сроках. Беременность шла ей на пользу – Сашка прямо расцвела. Куда только она собралась, вся такая преображённая?

– А что такого? – глядя в отражение, поправила Александра волосы и, задрав подбородок, теперь рассматривала губы. – Это сейчас письма в тюрьму можно по электронной почте на ящик ФСИН слать. А тогда заключённым летели только бумажные, девчонки их и писали – романтика! – да ещё вкладывали для ответа пустой конверт с марками. Вот и я писала, – поправив помаду, развернулась она. – К одному мужику вот даже съездила.

– Зачем?!

– Как зачем? Хотела натрахаться до изнеможения. Ты же этот ответ ждёшь от своей шлюшки сестры? – хмыкнула она.

Каблуки звонко зацокали по ламинату. Узкий носок, скошенный каблук, цветочный принт, голенище гармошкой – сапоги явно были из той же новой коллекции Тони Бёрч. Сашка выглянула за выступ лиловой стены, что не доходила до окна, оставляя проход в столовую – словно проверила не подслушивает ли кто. А потом развернулась к окну во всю стену, залитому дождём:

– Они же изголодавшиеся там в тюрьме, жадные, ненасытные. Особенно те, кто с большим сроком. Жёны к ним давно не приезжают. Баб дефицит. А мужик был красавец. Бедра – во, плечи – во, – показывала она руками узость бёдер, ширину плеч, уверенная, что я на неё смотрю.

– А за что сидел?

Она хмыкнула.

– Да не всё ли равно? Там кого ни спроси – все невинные овечки. Я же не за тем поехала, чтобы с ним душеспасительные беседы вести. Я поехала трахаться – как решили все.

– А на самом деле?

– А на самом деле мне и двадцати не было, и как любая наивная девчонка я хотела любви, романтики, и мужика настоящего, сильного, красивого, и чтобы одного и навсегда. А он писал такие письма… – она тяжело вздохнула. – Такие стихи! Я думала, он моя любовь на всю жизнь. Я за ним не то что в «Чёрный дельфин» под Оренбургом, в Гуантанамо на Кубу рванула бы. Думала: плевать, что осуждён пожизненно, поселюсь там, в Соль-Илецке, буду работать, передачи ему носить, добиваться амнистии… Дура!

– А вышло?

Она вздохнула.

– Вышло всё не так романтично, как представлялось, – вздохнула она. – Плохая была затея. Очень плохая, – уставилась в окно на летящих птиц и замолчала.

За рекой, над тёмным знанием «MOZARTA» с потухшей вывеской, над городом прощальным клином летели журавли. Завораживающе взмахивая крыльями, большие горделивые птицы летели на юг, унося лето…

Я встряхнула головой, когда они истаяли в свинцовых облаках на горизонте.

И без того на душе было погано, а теперь стало ещё и грустно.

– А потом что было?

– А потом я вышла замуж, – развернулась Сашка. – Решила раз не повезло мне с любовью. Чёрт с ним, пусть будет как хотят родители. Стану верной женой, примерной матерью. Стерпится. Слюбится. Может, в этом моё счастье.

– Так это тогда?.. – открыла я рот, только сейчас понимая переполох, что она устроила, когда пропала перед самой свадьбой на несколько дней. Расстроенного Барановского. Виновато оправдывающихся родителей.

– Ага, – натянуто улыбнулась она. Гордо тряхнула головой. – Тогда.

И столько отчаяния было в этом жесте. Куда больше, чем вызова. И горечи куда больше, чем бравады. Сейчас я как никогда её понимала. Ей не у кого было попросить ни помощи, ни совета. За неё некому было заступиться. Она решила сбежать от предавших её родителей, от ненавистного жениха. Она просто хотела любви и счастья.

Пусть трудного, но разве оно бывает настоящим, если достаётся легко.

Мои оголённые нервы загудели как провода на ледяном ветру в унисон с её неприкаянностью, несчастливостью, сиротливым одиночеством, что она так умело скрывала за дерзостью и распущенностью. За стервозностью, с которой истово мстила Барановскому, изменяя направо и налево, за то, что он был героем не её романа. За его слабость и неказистость. За то, в чём он был не виноват.

За то, что она так и не смогла его полюбить.

И никогда уже не полюбит.

А если и не вернётся?

В груди заныло от беспокойства…