Читать книгу Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала - Стефан Хедлунд - Страница 19

Возражения в адрес неоклассической революции звучали с разных сторон, но самым язвительным ее критиком была зарождающаяся американская институциональная школа. Неприкрытая враждебность, которую Торстейн Веблен питал к неоклассической экономике, отражена в его сокрушительном обличении понятия экономического человека, написанном в 1898 г.: «Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной. У него нет ни прошлого, ни будущего. Он представлен изолированным субъектом, находящимся в устойчивом равновесии, которое нарушается лишь под ударами внешних сил, перемещающих его то в одном, то в другом направлении»[154].

В то время как Веблен просто отверг неоклассическую теорию без лишних дискуссий, другие ученые подошли к ее опровержению более серьезно. Методологически значимые возражения против «маржиналистской революции» были выдвинуты немецкими экономистами – представителями исторической школы. Под влиянием Вильгельма Рошера они разработали подход, отрицавший формирование общих теоретических систем[155]. Утверждая, что экономические «законы» нельзя рассматривать вне контекста, представители исторической школы призывали к подробным эмпирическим исследованиям, целью которых было найти законы исторического развития[156]. Только основываясь на этом знании, считали они, можно будет сформулировать более узкие «экономические» теории.

Такой индуктивный подход означал не только отказ от узкой специализации экономической науки и призывы к междисциплинарной деятельности, которая охватывала бы и историю, и социологию. Сторонники историзма также отрицали методологический индивидуализм, составлявший ядро «маржиналистской революции», поддерживая вместо него методологический холизм или коллективизм. В основе этого спора лежит сомнение в природе знания, о чем мы упоминали выше.

В своей работе 1890 г. о предмете и методе политической экономии Джон Невилл Кейнс (отец куда более известного экономиста Джона Мейнарда Кейнса) сравнивает «две уважаемые школы, одна из которых описывает политическую экономию как позитивную, абстрактную и дедуктивную науку, а вторая – как этическую, реалистичную и индуктивную»[157]. Он также отмечает, что, хотя обе эти школы ссылаются на авторитет Адама Смита, чтобы подкрепить свои аргументы, непредвзятое прочтение показывает, что Смит пользовался и дедуктивным, и индуктивным методами, то есть вначале создавал теорию, а затем в силу возможностей проверял ее на прочность. Более специализированный дедуктивный метод в политической экономии был разработан Рикардо и особенно Джоном Стюартом Миллем[158].

Настаивая на индуктивном подходе, историческая школа порвала с английской традицией и пошла по собственному пути развития. На этом пути она столкнулась с непреодолимыми проблемами. Поскольку повторное наблюдение в общественной науке невозможно, Рошер предложил холистический подход, который создавал бы знание путем выявления и сравнения путей экономического развития всех стран. Здесь не место вдаваться в философские проблемы знания и метода, возникающие при данном подходе[159]. Однако мы можем отметить масштабность целей, которые историческая школа ставила перед собой. «Поскольку во всех странах были свои обычаи, привычки и традиции, создававшие их уникальную историю и определявшие современный общественный строй, Рошер считал, что задача экономической науки заключается отнюдь не в объяснении закономерностей, которые можно выделить из рационального поведения индивидов. Ее первичной задачей он считал анализ исторического развития таких “целых”, как страны, экономические системы и классы, а также определение исторических законов их развития. Общественные науки, считал он, это теория истории»[160]. Основным следствием последнего заявления было проведение четкой разделительной линии на академическом песке: «Главным утверждением исторической школы является то, что общественные науки – это науки исторические, и они совершенно не похожи на естественные науки»[161]. В еще более провокационной манере историческая школа заявляла, что «общественные науки – это не науки sui generis, но теория истории, поэтому они являются частью исторической науки. Позитивные науки делятся только на науку и историю»[162]. Учитывая этот настрой, не приходится удивляться ни тому, что влияние немецкой исторической школы на развитие экономической теории оказалось ничтожно малым, ни тому, что усилия ее членов привлекали пристальное внимание как историков, так и представителей других общественных наук. Однако у себя на родине историческая школа оказала колоссальное влияние на несколько поколений немецких экономистов[163].

В 1880-е годы историческая школа имела такую безраздельную власть над научным сообществом Германии, что любая форма влияния на немецких экономистов со стороны как классической, так и неоклассической теории была исключена. Однако начиная с 1883 г. сторонники историзма вступили в ожесточенную дискуссию по поводу методологии, в знаменитый Methodenstreit, в котором за явным преимуществом победили их оппоненты Карл Менгер и австрийская экономическая школа[164]. Несмотря на поражение в этом споре, историческая школа не только успешно сохранила свое положение в Германии, но и сумела расширить сферу влияния на Америку Когда американский экономист Ричард Т. Эли, учившийся в Гейдельберге, объединился с Джоном Р. Коммонсом и Уэсли К. Митчеллом, чтобы основать американскую институциональную школу, вдохновение они черпали преимущественно из наследия немецкой исторической школы, пару десятилетий в начале XX в. они имели большой успех[165].

Вернемся немного назад – в конец XIX в. Пока немецкие экономисты вели бои по поводу методологии, в Европе возникла еще одна группа критиков неоклассической революции; их доводы по сей день продолжают сеять раздор среди представителей общественных наук. На сцене появилась экономическая социология, созданная одновременно независимо друг от друга Максом Вебером в Германии и Эмилем Дюркгеймом во Франции[166].

Как и Эли, Вебер учился в Гейдельберге, где, само собой, ему преподавалось учение немецкой исторической школы. Когда в 1895 г. его назначили на кафедру политической экономии во Фрайбургском университете, он назвал себя одним из младших представителей этой школы, а в следующем году вернулся в Гейдельберг, где стал профессором политической экономии[167]. Самой знаменитой и самой раскритикованной работой Вебера стала упоминавшаяся выше «Протестантская этика и дух капитализма», вышедшая в 1904–1905 гг. и определенно отражавшая тот факт, что сам Вебер был воспитан матерью-кальвинисткой[168].

Однако для нашей темы куда важнее то, что в 1908 г. Вебер был назначен редактором монументального справочника по экономической теории: двенадцатитомного «Grundriss der Sozialoekonomik» («Очерк социальной экономии»). Замысел Вебера был определенно междисциплинарным. В учебник вошли статьи из области экономической теории, экономической истории и экономической социологии; более того, обе стороны все еще пылавшего Methodenstreit были приглашены принять участие в проекте. Собственный вклад редактора в эту работу – книга «Хозяйство и общество» – содержит то, что Нил Смелсер и Ричард Сведберг назвали «неким основополагающим документом экономической социологии»[169]. В этой книге Вебер последовательно подчеркивает ту роль, которую играют общественные отношения в формировании рыночных взаимодействий. Название работы, «Хозяйство и общество» также указывает на то, что неоклассическая революция еще не успела полностью отделить рынок от его социального контекста.

Эмиль Дюркгейм кажется полной противоположностью Веберу, возможно, потому, что он никогда не учился политической экономии или экономической науке и не преподавал ни то ни другое. Все, что он знал, он впитал самостоятельно, и сомнительно, что он многое знал о происходящей «маржиналистской революции». Возможно, это обусловило его общее довольно негативное отношение к экономической теории: «Дюркгейму не нравилось многое из того, что он читал по экономической теории, – очевидно, из-за его антипатии к утилитаризму, индивидуализму и спекулятивным рассуждениям»[170].

В своей знаменитой лекции о «социологии и общественных науках», опубликованной в 1909 г.[171], Дюркгейм отдает дань уважения Огюсту Конту – человеку, который, как считается, ввел понятие социологии как науки об обществе. У Дюркгейма были все причины быть очарованным этим ученым-позитивистом. Опережая программу формализации, которую со временем разработали неоклассические экономисты, Конт считал, что социология должна стать «социальной физикой» (physique sociale). Вторя убежденности Конта в том, что социология рано или поздно займет место на самой вершине иерархии наук, Дюркгейм ничего, кроме презрения, не питал к роли и положению экономической теории: «Став ветвью социологии, экономическая наука будет естественным образом вырвана из своей изоляции и одновременно более глубоко пропитана идеей научного детерминизма»[172].

Возможно, самое критическое расхождение между Дюркгеймом и неоклассическими экономистами касалось его отказа принять их акцент на роли индивида, воплощенный в понятии homo economicus. Для Дюркгейма введение этого понятия было равноценно созданию несуществующего мира, причем с серьезными последствиями для науки политической экономии: «Она оставалась абстрактной, дедуктивной наукой, занятой не наблюдениями за реальностью, а созданием более или менее желательного идеала. Ибо этот абстрактный человек, этот систематический эгоист, ею описанный, является лишь порождением разума. Настоящий человек – человек, которого мы все знаем, которым каждый из нас является – сложен в другом смысле: он принадлежит времени, стране; у него есть семья, город, родина, религиозная и политическая вера; и все эти и многие другие факторы смешиваются и соединяются друг с другом тысячей разных способов»[173].

Среди всех возражений в адрес неоклассической революции в экономической науке, прозвучавших в последние десятилетия XIX в., тезисы, выдвинутые Контом и Дюркгеймом, стоят особняком. Не ограничиваясь возражениями по поводу методологии, они шли на прямой конфликт, на то, чтобы раз и навсегда решить, какая из двух наук стоит выше другой. Сложившуюся в результате этого конфликта обстановку можно описать как «война племен»; в этом состоянии войны разделы общественной науки находятся уже несколько десятилетий, и конца ему пока не видно.