Читать книгу Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала - Стефан Хедлунд - Страница 22

Возможно, самая заметная и достойная сожаления особенность фрагментации общественной науки, начавшейся в конце XIX в., это появление строгой неофициальной иерархии – порядка клевания. На первый взгляд эту иерархию можно принять за продукт утверждения Конта о том, что социология – наука всех наук. При ближайшем рассмотрении, однако, мы обнаружим, что корни ее уходят в ньютонианскую механику и связанную с ней веру в то, что общественные науки могут и должны развиваться так же строго, как и естественные науки.

Глубоко показательно то, что различие между точными и гуманитарными науками также рассматривается как различие между «настоящей» и всеми прочими науками, а также то, что науки, попавшие во вторую категорию, всеми силами стремятся из нее вырваться. В результате этого сформировался неофициальный порядок клевания, при котором статус науки зависит от ее теоретической и методологической утонченности. На практике он породил веру в то, что «настоящая» наука должна быть непременно завернута в упаковку сложной математики: чем сложнее формулы, тем выше степень теоретической изысканности (тот факт, что профессиональные математики не в восторге от попыток представителей общественных наук подражать их профессии, обычно остается без внимания).

Поскольку экономическая теория лучше остальных наук поддавалась такой формализации, неудивительно, что коллеги из других областей с удовольствием обвинили экономистов в использовании предположительно нереалистичных предпосылок, от которых напрямую зависит успех их моделей. Однако нам куда больше говорит тот факт, что некоторые из старейшин экономической теории тоже нашли повод возразить против тенденции ко все более формалистической специализации.

Описывая непростые отношения между экономической теорией и экономической историей, нобелевский лауреат Роберт Солоу, один из отцов теории экономического роста, строго предупреждает: «Подозреваю, что попытка строить экономическую теорию как точную науку, основанную на аксиомах, обречена на провал». Затем он вспоминает о вере Конта в physique sociale, однако не без иронии: «У меня сложилось впечатление, что лучшие, самые острые умы нашей науки ведут себя так, как будто экономическая теория – это физика общества. Существует всего одна универсально верная модель мира. Ее всего лишь нужно применить»[204].

Нобелевский лауреат Рональд Коуз выражается не менее резко, говоря о все большей концентрации внимания на технической стороне определения цен и связанном с ней невнимании ко всем остальным аспектам экономической системы: «Иногда действительно кажется, что экономисты считают, что их наука занимается только системой ценообразования, а все за пределами этой системы к ним не имеет отношения»[205].

В более общих выражениях Эльстер отмечает, что «общественным наукам понадобится множество световых лет, чтобы сформулировать общие законоподобные закономерности человеческого поведения». Он предлагает представителям общественных наук, вместо того чтобы разрабатывать многосложную высокую теорию, сконцентрироваться на «определении малых и средних механизмов человеческой деятельности и взаимодействия – на достоверных, часто наблюдаемых способах их осуществления»[206]. Это предупреждение исходит из уст ведущего специалиста в области теории рационального выбора, так что им не стоит пренебрегать[207].

Мы обсуждаем здесь «войну племен» по той причине, что порядок клевания выстроился не только среди общественных наук, но и непосредственно внутри самой экономической теории, причем даже в большей степени. Застолбив за собой то место науки наук, которое Конт когда-то пытался отвести социологии, экономисты организовали внутри своего сообщества специфическую культуру междоусобного соперничества, согласно которой мерой статуса и престижа является математическая сложность. Эту ситуацию идеально иллюстрирует классическое антропологическое эссе «Life among the Econ» («Жизнь среди эконов») Акселя Лейонхуфвуда[208].

Это юмористическое эссе описывает маленькое, но стойкое племя – эконов, члены которого делятся на касты, известные как области, у каждой из них имеются собственные тотемы, известные как модли. Эконы проживают в деревнях, известных как «ф-теты», а правят ими старейшины, которые позволяют молодежи переходить в статус взрослых только после того, как те создадут достаточно качественный модль. Управление племенем осуществляется в ходе традиционных племенных советов, проходящих в середине зимы[209]. Соперничество среди членов племени находит отражение в строгой иерархии. Хотя относительный статус микров и макров не определен, все эконы склоняются перед величием мат-эконов, создающих самые изысканные модли, и все пренебрежительно смотрят на низшую касту регионтов, презираемых за связи с чужими племенами, такими как политоги и социолы, а также за то, что ставят под угрозу моральные устои племени, недостаточно уважая строительство модлей.

Пока разные разделы общественной науки продолжают концентрироваться каждый на своем круге узко очерченных проблем, поддающихся анализу при помощи соответствующих наборов инструментов, можно говорить, что все в порядке. Однако когда мы сталкиваемся с устойчивой неспособностью стран вырваться из тисков бедности либо с великими экспериментами в области прикладной социологии, такими как попытка внедрить системные изменения в странах бывшего СССР, нам приходится задуматься о последствиях все большего отдаления сегодняшней общественной науки от любознательности Смита и классических экономистов, не говоря уже о philosophes вообще.

В то время как процесс углубления специализации и совершенствования методологии дал общественным наукам видимость того, что они все больше нагоняют точные науки, он также привел к появлению того, что можно назвать огромной дырой в середине. При ближайшем рассмотрении оказывается, что ответы на многие важные вопросы, которые стоят перед нами сегодня, следует искать в тех пустотах, которые оказались не покрыты, к примеру, экономической теорией, социологией и политологией. Перспектива того, что эти пустоты заполнятся серьезными междисциплинарными исследованиями, к сожалению, весьма ничтожна.

Точно как в эссе Лейонхуфвуда об экономической теории, каждая из общественных наук разработала собственный внутренний порядок клевания, в рамках которого строятся – и разрушаются – карьеры. Попытка имитировать точные науки, известная как «зависть к физике», привела к чрезмерной и очевидно зависимой от пути концентрации внимания на формализации и математической строгости. Похоже, что этому процессу будет весьма сложно дать обратный ход, даже если попытки это сделать и будут предприняты, на что сегодня нет никаких намеков. Более того, мы еще даже близко не начали обсуждать всю мудрость решения исключить из анализа историю и культуру (к этой теме мы вернемся в главе VII).

Эту главу мы начали с обсуждения удивительного стремления человека исследовать и открывать новое, постоянно искать способы улучшения человеческого существования. Мы видели, сколько интеллектуальных сил потребовалось на поддержку этой цели в области как точных, так и гуманитарных наук. Мы вынуждены завершить главу на менее оптимистичной ноте и вновь спросить: не чрезмерно ли общественная наука сфокусировалась на ars gratia artis, на разработке моделей и подходов, которые никогда могут не понадобиться никому за пределами узкого круга единомышленников и коллег?

Уже в 1973 г., когда математическая сложность только начинала входить в моду среди представителей общественных наук, Лейонхуфвуд посчитал нужным закончить свое юмористическое эссе об эконах на довольно мрачной ноте: «Действительно, почти все эконографы соглашаются, что современное искусство создания модлей достигло беспрецедентных эстетических высот. Но это сомнительный повод для оптимизма»[210].

Давайте теперь посмотрим на роль рынков в условиях режима централизованного экономического планирования. Эта тема имеет огромное значение для дальнейшей дискуссии о попытках внедрения системных изменений и о фундаментальной необходимости различать (экзогенный) институциональный выбор и (эндогенные) институциональные изменения.