Читать книгу Сон-да-ветер. Дилогия - Александра Глазкина - Страница 11

Несколько дней я заставляю себя вставать по утрам, ходить на службу, заниматься делами. Домой прихожу только отоспаться, избегая разговоров с мамой. Она, кажется, лишь рада, что я больше не уговариваю ее на изучение чужого языка. И каждую минуту жду неотвратимой беды, хотя все самое страшное уже случилось. Чтобы успокоиться, ухожу на побережье или в горы. Брожу бесцельно, но, спохватившись, рву остроснник, и польза, и оправдание моему отсутствию. Потом, набив колючей травой суму, усаживаюсь и долго смотрю туда, где всегда из ущелья появлялся караван. Наша давняя традиция: я караулила отца, чтобы добежать, прижаться к его заросшей щеке, получить заветный подарок, послушать диковинный рассказ о странствиях.

В селении все тихо, хотя напряжение растет, ведь срок выходит, а никто не вернулся. Я всматриваюсь, отчаянно надеясь, что ошиблась, что караван придет, что не было Габи и золотых нитей на залитом кровью алтаре. И вот, в один из дней на фоне темного каменного зева выступают светлые фигуры всадников. Я вскакиваю и уже готова закричать, но понимаю, что их всего четверо, и нет навьюченных тюков с товарами на спинах лошадей, и блестят на солнце не мечи караванщиков, а копья стражи. Четверых она забрала, и никто не вернулся, сказал мне сторож. Вот и вернулись. Те, кто мчится быстрее ветра и несет сейчас старейшинам новости. Какие?

Я спешу в селение. На площади уже собирается толпа, никто еще ничего не знает, но людей уже охватывает тревога, слышны причитания женщин, отчаянный рев детей, сердитые окрики старцев. Лишь мужчины, как обычно, сдержанны и суровы. Толпа волнуется, и вот, наконец, на площадь выступает вождь. Борода его трясется, он то и дело поглаживает ее руками, успокаивая, как успокаивают домашних питомцев. Сейчас это не величавый муж, а растерянный поникший старик. Он начинает говорить, и я уже знаю, что услышу, поэтому смотрю не на него, а на людей. Каково им будет сейчас? И перевесит ли их горе вечную смиренность перед стихиями, которую так презирал отец? Старейшина выкрикивает слово за словом, и в толпе нарастает ропот.

– Но как же видение? – выкрикивает кто-то. – Сомния благословила поход!

Только сейчас я понимаю, что жрицы на площади нет, хотя обычно она, важная и торжественная, стоит рядом с вождем. Люди ахают, а потом начинаются новые выкрики, гневные, отчаянные, слезные. Уже не слушая увещевания, толпа устремляется к храму. Меня со всех сторон подталкивают, выбраться невозможно, и потому я спешу вместе со всеми. Я тоже хочу знать, что ответит жрица, и готова нарушить тягостное молчание обо всех ее возможных злодеяниях. Сейчас, увлекаемая разъяренной толпой, чувствую себя смелой. Я не одна желаю познать истину.

Жрица выступает на ступени. Она спокойна, но за спиной ее блестят копья стражи. Немыслимо – мужчины в храме! Она вскидывает руку, и под магнетической силой ее взгляда толпа стихает, покорная. Все напрасно, понимаю я. Она объяснит любое противоречие, запугает, заманит… Слишком велики ее власть и влияние, чтобы мы, простые люди, могли противостоять ей. Но она не успевает сказать ни слова, потому что под резким порывом ветра сгибаются деревья, люди в испуге закрывают руками лица, а в землю прямо перед ступенями храма бьет возникшая из ниоткуда молния. На песке оплавляется и застывает причудливая хрустальная фигура.

По толпе проносится вздох, а жрица невозмутимо вновь поднимает руку. Ее речь торжественна и величава.

– Мы обязаны сдержать свою скорбь во имя нашего долга. Ушедшие будут достойно и своевременно оплаканы. Объяснения найдены и знамения расшифрованы, а пока мы обязаны покориться зову Смотрителя и выбрать ему нареченную. Завтра сольются великое горе и великое торжество, а нынче наша участь – покориться великой стихии!

И люди, притихшие, расходятся, слишком велико потрясение от столкновения со знамением. Все обходят стороной сияющую хрустальную звезду. Слезы горя растворяются в трепете. Что есть потеря десяти человек в сравнении с тысячами возможных жертв, которые грядут, если завтра на закате не уплывет к Смотрителю невеста! Слишком живы еще предания о гневе стихий, когда ветром срывало скалы и смывало океанской волной города.

Жрица, заметив меня, кивает. И я, покорная, иду в храм. Что бы ни случилось, от моей смелости не остается и следа. Я – песчинка, недостойная стать жемчужиной. Прости, отец, я тоже из тех, кто готов склониться перед чужой силой.

– Нам нужно приготовить все для обряда, Нира, – говорит жрица, – ступай в хранилище, выберите самые лучшие ткани и ленты. Завари напиток, он должен ночь настояться перед алтарем. Скажи стражникам, пусть проверят лодку. Как освободишься, можешь идти домой. Церемонии сегодня не будет, ты не нужна. Я сожалею о твоей утрате, Нира. Ночью дай волю своей скорби, поддержи матушку, но завтра, во время свадебного обряда, ты должна выступить достойной служительницей Сомнии. Помни об этом!

Я киваю и поднимаюсь в храм. В хранилище уже, раскрасневшиеся, суетятся послушницы. Среди них ни у кого не было родных в караване, и потому они всецело захвачены предстоящим ритуалом выбора невесты для Аира. Они перебирают ткани, забываясь, прикладывают их к себе, обсуждая узор и цвет. Для них все это – забавная игра, ведь им не нужно складывать в ритуальную чашу жемчуг со своим именем. Завтра утром Сомния укажет, кому выпадет великая честь, а пока тянутся к храму печальные девушки, чтобы отдать самую первую жемчужину.

Весь вечер мы украшаем лентами проход от храма до причала, где уже покачивается украшенная цветочными гирляндами лодка. Раскладываем на дне лодки дары, готовим наряд и украшения для невесты. Наконец, все приготовления закончены, и я могу идти домой. Туда, где ждет мама. Мама, которая так и не поддалась моим уговорам бежать в срединные земли. Что она скажет теперь, когда ей не с кем разделить ни участь беглянки-отступницы, ни долгую привычную жизнь, подчиненную ритуалам?

Но меня ждет картина, которая уже стала до боли привычной. Сорванная с петель дверь Габи. Наглухо запертая дверь Азе. Наша просто раскрыта. И вездесущая соседка со скорбно поджатыми губами.

– Твоя мать не вынесла горькой вести, девочка. Теперь она найдет покой в забытьи!

Не веря, я бегу на берег, но там никого уже нет. Лунная дорога серебрится на воде, дробясь, но лодка уже исчезла за горизонтом. Теперь маму примет другой народ, и она будет жить, не помня о том, что мучило ее в прежней жизни. Для отца потеря памяти была болью, для мамы станет исцелением.

Слишком много утрат за эти дни. Слишком много для меня одной. Мне кажется, что этот мир отталкивает меня, выпроваживает за порог. Но по лунной дороге я не поплыву! Мне не нужна такая жизнь!

Я возвращаюсь в опустевший дом. Пытаюсь представить мамино лицо, когда она услышала о гибели каравана. Я не видела ее на площади, но, значит, она там была. Или ей сказали соседи? Почему мама не пришла ко мне? Как это было: она, охваченная болью, которую не в силах вынести, сразу бросилась к воде? Так все быстро? Так быстро, что я пока не верю в то, что она исчезла. Если мысли о беде, случившейся с отцом, стали моими верными спутниками с той ночи, как дано было знамение, то мысль, что я больше никогда не увижу маму, я осознать не могу. Еще теплится в печи огонь, зажженный ее руками, и колышется занавеска над разобранной постелью, и лежит на столе ее любимый серебряный гребень, подарок отца. Весь дом еще хранит ее тепло, переливчатые мелодии песен, мерную поступь шагов. Но это уже – лишь призрак, эхо, тень.

И вновь настигают меня слезы. И вновь я падаю в полузабытьи на земляной пол, чувствуя, как боль утраты раздирает мое нутро. И вновь, как поднимается трава после порыва ветра, спустя долгое-долгое мгновение, поднимаюсь и я. Сама не понимая, зачем, достаю из тайника свитки и перечитываю слова, давно выученные наизусть. И сквозь ритм языка далекой земли приходит ко мне решимость.

Я бросаю свитки в огонь. Ни к чему следы, а ведь дом перероют, когда поймут, что больше ни одна лодка не уплыла. Завтра, как и положено, я пройду вместе со всеми вслед за невестой, соблюдая ритуал. А потом, когда на берегу разгорятся костры, правда, не праздничные, а прощальные, и все будут там, я уеду. Верхом, спасибо отцу, я держусь уверенно. Лошадь возьму у стражников, собаки меня знают и не поднимут лай. Путь через ущелье, как сказал вождь, теперь прям и легок.

Доберусь до завала, надежно защищающего нас от вторжения врагов, а там посмотрим. Уж лучше, как отец, погибну от руки кочевника, но зато попытаюсь сама изменить свою судьбу. А вдруг мне повезет, и я доберусь до благословенных земель и смогу начать новую жизнь, храня в сердце всю радость и боль прежней жизни, память о родителях, о кострах на берегу, о песнопениях, прославляющих луны, о детских играх с Габи… отец был прав, от воспоминаний нельзя отказываться!

Потом достаю из тайника амулет, подаренный отцом. После ночи, когда ушел караван, я больше не решалась его носить, опасаясь расспросов, но сейчас надеваю на шею. На церемонии его не будет видно под широкой красной лентой жрицы. Собираю запас воды и еды, жемчуг, деньги срединного царства, накопленные отцом. Беру со стола мамин гребень. Нет, сейчас я не в силах больше плакать о ней! Плачут об умерших, а она жива, она уже далеко от побережья, а, значит, спасительное забытье уже наполняет ее душу умиротворением. Может, там, на чужой земле она обретет долгожданный покой?

В окнах многих домов горят свечи. Там прощаются с теми, кто сложил жемчуг в чашу. Завтра все они вернутся домой, на счастье родичей. Все, кроме одной, для которой уже готова лодка. Интересно, а нареченные Смотрителя тоже лишаются памяти, ведь и они плывут по лунной дороге, пусть и второй луны? Это было бы великодушно. Впрочем, мне не дано это узнать!

До ущелья я добираюсь без труда, припрятываю суму меж камнями. Даже если завтра кто заметит меня на дороге, пусть думает, что я брожу, пытаясь забыть о потере родителей! Потому и прячу суму под покровом ночи. Обратно бреду из последних сил и на берегу падаю. Не могу. Не могу я сейчас вернуться в дом, наполненный мертвенной тишиной! Я заворачиваюсь плотнее в плащ и, прислонившись спиной к дереву, засыпаю под убаюкивающий плеск волн. Сомния великодушна: даже отчаявшимся она дарует спасительный сон!