Читать книгу Сон-да-ветер. Дилогия - Александра Глазкина - Страница 15

Когда всю жизнь живешь в рамках ритуалов, запретов и ограничений, сложно принять полную свободу. Впрочем, запреты есть и здесь – не входить без приглашения на его половину дома и не приближаться к скалам, где острой иглой уходит в поднебесье белая башня. В остальном я предоставлена сама себе, и меня это угнетает. Одиночество – непривычное для меня состояние. Дома всегда были родители, соседи, Ивея и Габи, жители поселения, позже – служительницы и стражники. Вся жизнь строилась на мерном, как приливы и отливы, ритме: домашние дела, праздники, обряды в храме. И сейчас я просто не знаю, на что тратить время.

Свою первую ночь на острове я провожу в слезах. И в одиночестве. Не я ли вздрагивала от мысли, что должна буду покориться мужу? Так вот, после сцены на ступенях, после моей непростительной слабости, о которой я сейчас жалею, Мико просто сбегает, иначе это не назовешь. Меня обдает холодным порывом, и я еще долго сижу на ступенях, пока закатное солнце не тонет в море, заливая его поверхность киноварью.

Моя спальня ничем не походит на комнату в отчем доме. Вместо беленых глиняных стен – живой ковер цветов и листьев, из-за которых в комнате прохладно и сладко пахнет; вместо жесткой циновки – огромная кровать с кисейным пологом и множеством вышитых подушек и покрывал; вместо свечи в грубой плошке – изящно изогнутая раковина, в которой мерцает сам по себе огонь. Я теряюсь среди подобной роскоши и красоты. Не в таких ли покоях живут знатные девушки срединных земель? Но я – дочь простого караванщика, я не привыкла к неге и комфорту, и оттого чувствую себя неловкой простушкой. Или, все же, причина кроется в том, что мой новоиспеченный муж проводит ночь на другом конце острова? Отказ ранит, даже если еще утром я боялась внимания.

Я молю Сомнию о подсказке, но увиденное ночью лишь ввергает меня в еще большее смятение. Меня окружает светло-серая спираль вихря, сжимает, укутывает в мягкую ткань, ласкающую кожу, отчего тело наполняется радостным предвкушением неведомого. А потом в сновидение приходит Мико, осторожно снимает с меня покрывала и обнимает. Его глаза, губы, горячее дыхание… То, что ни разу не испытывала ни к одному мужчине на побережье, сейчас я чувствую к Мико – меня влечет к нему, пусть даже это всего лишь сон…

После подобных откровений я и жду, и страшусь новой встречи, но солнце набирает силу, а я, по-прежнему, одна. Не могу ничего делать, все валится из рук. Я разбила уже несколько горшков. Порвала дорогую ткань, когда, следуя велению Мико, села за шитье. Лепешки сгорели, и к печи я больше не подойду! И тогда решаю спасаться прогулкой.

Остров – очень красивое место! После привычного с детства побережья природа здесь поражает своим разнообразием растений и скал. Я набредаю на несколько изумительно красивых водопадов. И озеро, похожее на тщательно отполированное зеркало, такая гладкая и яркая у него поверхность. Ввысь уносятся огромные деревья, названий не знаю, обхватить ствол которых, наверное, и впятером невозможно. Затем лес сменяется степью, усыпанной цветами. Я наклоняюсь, чтобы нарвать цветов, а когда выпрямляюсь, передо мной стоит Мико. От неожиданности разжимаю руки, цветы падают, сухими стеблями цепляясь за подол платья. Смотритель пытается их подхватить, и наши руки соприкасаются.

– Я напугал тебя, – говорит он, – прости! Светлого дня, Нира!

– Светлого дня! – отвечаю, стараясь, чтобы не дрожал голос.

– Тебе нравится остров?

– Да, здесь очень красиво.

– Я рад, я хочу, чтобы тебе здесь было хорошо.

– Благодарю.

Мы обмениваемся простыми словами, а наши сплетенные пальцы, меж тем, ведут свой разговор. У Мико прохладные, чуть жесткие руки. Он нежно поглаживает мою ладонь, отчего по всему телу разливается тепло. И от этих смешанных ощущений я едва нахожу силы, чтобы внятно ему отвечать. А он, спохватившись, выпускает мою руку, и начинает обметать травинки с платья, опустившись на колени. Это недопустимо! Кто он и кто я, чтобы принимать подобное поклонение, пусть даже вызванное неосторожностью. Я отступаю назад, Мико поднимает на меня глаза и мрачнеет. Отбрасывает в сторону остатки рассыпавшегося букета и, поднимаясь, бросает сухо:

– Что ж, приятной прогулки! Только к ночи возвращайся, пожалуйста, в дом. Здесь тебе ничто не угрожает, но так будет спокойнее.

Я склоняю голову, и он, резко развернувшись, уходит прочь. Всю обратную дорогу я, как бусины на нитке, перебираю каждое мгновение нашего разговора, пытаясь разобраться, что сделала не так. Чем вызвала его недовольство? Но ответа не нахожу. И, только переступив порог дома и заметив на полке красивую вазу с золотым узором, вспоминаю, что сорванные цветы так и остались на лугу…

Так проходит неделя. Слезы и отчаянное, невыносимое одиночество. Долгие часы, заполненные ожиданием. Лунное серебро и розовые закаты. Тропинки, которые послушно раскручиваются под ноги. Нежное перешептывание листвы над головой. Дом с его тишиной и непонятными предметами, которые я подолгу разглядываю, пытаясь понять их назначение.

За все время мы с Мико видимся всего три раза. Он появляется внезапно, хотя я всегда жду его, и уходит, обрывая беседу на полуслове. Впрочем, беседой наше общение назвать сложно. Он больше не заводит разговор о том, почему я оказалась на острове. Просто спрашивает, все ли у меня есть, и может ли он что-то сделать для того, чтобы я привыкла к жизни здесь. Заботливый, вовсе не страшный, и от этого только хуже. Будь он чудовищем в человеческом обличье, мне было бы просто его бояться. Но он – вовсе не чудовище. Сейчас, когда прошел первый страх, я вижу, что он совсем молодой, как Габи, только борода делает его старше. У него яркие серые глаза, глядя в которые я чувствую головокружение, как будто меня закручивает вихрь. Впрочем, он и есть вихрь, вернее тот, кому вихри подчиняются, только в это трудно поверить. Рядом со мной он – обычный человек. Высокий, стройный. Красивый.

После встречи в степи второй раз мы сталкиваемся у озера. Несколько дней я решаюсь, чтобы искупаться, ведь продолжаю ощущать его незримое присутствие. Не думаю, что Мико наблюдает за мной, но все же… И вот однажды вечером вижу, как с белой башни срывается и уносится за горизонт стремительный мощный поток, в котором схлестываются серые и сизые воздушные плети. И понимаю, так выглядит его стихийное воплощение. Значит, я одна, и пока мой муж за океаном усмиряет бурю, я могу насладиться покоем, не вздрагивая от каждого шороха.

Сегодня на острове тихо, лунный свет едва просачивается сквозь облака, отчего все вокруг пронизано призрачным серебристым сиянием. Вода в озере очень теплая, я погружаюсь в нее, чувствуя, как уходит тревога и расслабляется напряженное тело. Безмолвие и легкое покачивание, блики на воде и сонливость – совершенно забываю о времени, погружаясь в состояние, близкое к трансу. А когда, наконец, выбираюсь на берег и натягиваю на мокрое тело тонкую рубаху, то почти сразу, на тропинке, сталкиваюсь с Мико.

Как долго он тут? Неужели наблюдал за мной? Я понимаю, что он в своем праве, но сейчас, когда я еще во власти лунной сказки, мне неприятно его вторжение. Не его ли я все это время жду, так почему же во мне поднимается волна протеста? Мико молчит. Неслучившееся разрастается между нами, как невидимая сеть, обволакивающая и неудержимо связывающая нас в одно целое. И когда Мико притягивает меня к себе властным движением, у меня нет сил противиться. Он сминает в руках рубаху на моей спине, ткань натягивается, но в момент, когда его лицо уже так близко, с моих губ срывается невольный стон. Мико замирает, потом отталкивает меня и уходит. Между нами не сказано ни единого слова, и лунная сказка разлетается осколками, оставляя после себя лишь ноющую боль.

Третья встреча происходит дома, наутро. Я уже успеваю привыкнуть, что Мико возвращается лишь тогда, когда я уже в спальне. Я слышу его шаги за стеной, но по утрам его уже не бывает. И вскрикиваю от неожиданности, когда мы сталкиваемся в дверях. Мико морщится:

– Неужели я вызываю такое неприятие, Нира? – раздраженно бросает он.

– Прости! – складываю руки в приветствии, но, похоже, лишь сильнее злю его.

– Да прекрати ты эти ритуальные пляски! Я – не божество, не нужно мне поклоняться, лучше поговори со мной по-человечески.

Ко мне возвращается чувство, испытанное накануне, и я вдруг выкрикиваю:

– Так веди себя по-человечески! – и замираю в ожидании неминуемого наказания.

Но Мико запрокидывает голову и начинает смеяться, а потом, успокоившись, хватает меня за руку и целует ладонь:

– Ты – чудо! Прости, я вел себя вчера непростительно. Похоже, ты только и делаешь, что сердишься на меня, а я только и делаю, что прошу прощения. Но ты, конечно, права. Знаешь ли, Нира, я совсем одичал тут. Забыл, каково это, когда ты не один. Но ты великодушна, я верю!

В его глазах пляшут веселые искорки, и я понимаю, что не могу долго на него сердиться. Переменчивый, как ветер. Да, он такой, но что поделать, если такова его стихия, его сущность.

– Могу ли я попросить, – тихо начинаю я, и Мико замирает, внимательный, – не делать так больше… ты напугал меня вчера…

– Не делать так? Не прикасаться к тебе? – он отпускает мою руку, и глаза его гаснут.

– Не появляться резко. Мне сложно… я не привыкла… Здесь, в доме, ты же сам разделил границы, но на острове я чувствую себя…

– Да, я понимаю, я не должен был… Я не караулил тебя, честно. Просто шел к дому и увидел движение на воде. И…

Он умолкает, вспоминая вчерашнее. Я понимаю, что сближение неизбежно. Мне становится грустно, потому что все происходит слишком быстро. Нет, не поэтому, все происходит неправильно. Познавая другого, мы подпускаем его ближе медленно, взращивая доверительность и открытость. И телесная близость – самый последний шаг. Недаром же даже в храме жрица лишь после нескольких ритуалов очерчивала над нами знаки и лишь потом, спустя время, опускала на лоб свою узкую ладонь, выслушивая признания. Мы с Мико так мало говорили, я ничего не знаю о нем, и, как бы ни тянуло меня к нему, мне сложно смириться.

Нет во мне трепета перед Смотрителем. Есть лишь стремление узнать то, что вмещает его человеческая сущность. Медленно и степенно, а не покоряясь напору. И если сейчас я не найду в себе силы тоже очертить границы, то все случится, и мы оба пожалеем об этом.

– Готов ли ты отказаться от моей покорности ради доверия?

Мико долго молчит, подбирая слова. Понимает ли он, что я хочу ему сказать?

– Давай попробуем, – наконец отвечает он, и я облегченно перевожу дух. – Только знай, я давно уже готов отказаться от очерченных границ.

И, отступая, распахивает двери в свои покои. Впрочем, там всего одна комната: просторная, светлая, с большим окном, из которого видна башня. Я осторожно переступаю порог, оглядываюсь. Такая же кровать, как и в моей спальне, и тот же светильник, только на полках – свитки.

– Что это?

– Я пробую понять устройство мира.

Мико ловит мой удивленный взгляд и поясняет:

– Вот, представь, ты попала на остров, здесь дом, и башня, и озеро. Водопады, мосты, беседки, лес. Все новое, непривычное. Я обещаю тебе безопасность и покой, но ты не знаешь, чего от меня ждать, ведь я уже неоднократно нарушал свои обещания. А для меня таким островом стал весь ваш мир. Я ведь не просился сюда, Нира. Не было лодки и лунной дороги, песнопений и обряда. Меня забросили сюда, как щенка в прорубь, и вот уже два года я барахтаюсь, пытаясь выплыть.

– Я не думала, что все так…

– Странно?

– Печально.

– Жалеешь меня? Нет, поверь, я счастлив в стихии, и готов к ответственности за то, чтобы там, за океаном, люди нее боялись гроз. Но когда я человек, то слишком многого еще не понимаю. Я летаю по свету, слушаю разговоры, смотрю на ваши обряды, а потом записываю, вот только целостная картинка никак не складывается.

– Когда отец рассказывал мне о землях, где побывал, я потом долго не засыпала, представляла себе, каково это – жить среди лесов, а не на побережье. Мне хотелось больше слушать и больше знать, но моя жизнь подчинялась ритуалам. Для женщины – дом и храм, нам не велят забивать голову мыслями о том, что недоступно. Но я понимаю это стремление постичь, разгадать… Сейчас, когда я здесь, вопросов стало еще больше, ведь мы ничего не знаем о Смотрителях. Я думала, ты будешь… грозным, отстраненным…

– Разочарована? – улыбается Мико.

– Нет, удивлена. Может, в этом и есть смысл: мы, жившие по разные стороны океана и по разные стороны верований, теперь сможем найти друг для друга ответы, которых нам не хватало?

Мико подступает ближе:

– И что бы ты хотела узнать в первую очередь? Спрашивай!

– Зачем я тебе? Не невеста, напоминающая Смотрителю о хрупкости человеческой жизни, а я, Нира, тебе, Мико. Зачем?

Еще шаг. Обнимает, без вчерашнего напора, осторожно, готовый в любой момент отступить:

– Ты ведь знаешь, Нира. Ты ведь чувствуешь то же, что я. Но побеждает страх. А ответ. Для него не слова нужны, но ты ведь не принимаешь его…

– Я…

Почему мне так сложно в его присутствии, хотя я отчаянно нуждаюсь в нем! Мико прав, ведь не слов я жду, задавая вопрос. В комнате темнеет, и Мико вздрагивает, словно ощущая то, что недоступно мне. Потом на упоительно долгое мгновение припадает горячим поцелуем к моему плечу и стремительно уходит. А я опять остаюсь одна, только в этот раз надолго. День, еще день.

Я опять кружу по острову, но сейчас и красота окружающего мира, видеть и ценить которую приучил меня отец, не спасает. Да, именно потому, что не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о жестокой участи, постигшей моих родных. Когда Мико рядом, я бросаюсь в спасительный трепет наших бесед, но одиночество вновь притягивает ужас пережитых дней, который никак не стирается из памяти.

А еще я мучаюсь вопросом, были ли слова жрицы лишь спасительной для нее ложью, или я и впрямь не выдержала испытания Сомнии, отправив караван на верную смерть? Как бы все повернулось, если бы я ослушалась жрицу и поведала о знамении всем: старейшинам, караванщикам, жителям селения? Что стало бы тогда со всеми нами?

То на залитой солнцем вершине холма, то под прохладным сводом живописного грота, то в густой, выше колен, траве я заливаюсь слезами, вновь и вновь проживая события последних дней. Не в силах справиться с болью, я пытаюсь найти сон-траву, но, похоже, здесь она не растет. А мне так нужно спасительное забытье! И тогда я возвращаюсь в дом. Почему-то именно здесь мне легче всего проживать свое горе. Может, потому что сюда приходит ночевать Мико? Пусть даже он вновь закрыл дверь, избегая встречи, но я слышу его шаги за стеной, и засыпаю, зная, что он близко.

А сон – это спасение, в нем теперь нет знамений, есть только многоцветные радужные спирали, которые несут мою душу к светлеющему горизонту. Нет, не верю я, что Сомния была столь жестока, что послала мне испытание! В конце концов, не для того ли поставлена была над нами старшая жрица, чтобы наставлять нас на истинный путь? И уж не ценой стольких жизней должны мы извлекать уроки, это противоречит самой сути служения той, которая дарует жизнь!

От яростно пляшущего костра на берегу остаются лишь тлеющие угли. Под напорами ветра острые вершины холмов становятся гладкими и округлыми. Свирепые волны после шторма покорно возвращаются в свои берега. На месте срубленного дерева вновь зеленеют побеги. Так и мое сердце, подчиненное ритму стихий, постепенно успокаивается. Однажды утром я просыпаюсь и понимаю, что все изменилось. Боль не ушла совсем, но она стала привычной, позволяющей дышать и двигаться. Я чувствую, что она еще подстережет и не раз настигнет меня, как настигает добычу хищник, но все-таки чувствую, что возвращаюсь к жизни. И именно в это утро, когда я выхожу из комнаты, я снова вижу Мико.

На столе перед ним тарелки с нарезанными фруктами и ароматными хлебцами, в глубоких чашах – дымящийся, незнакомый мне ароматный напиток. Я привычно складываю ладони в приветствии, но спохватываюсь и опускаю руки, а Мико произносит:

– Светлого утра, Нира! Я тут подумал, что нечестно с моей стороны так долго оставлять тебя одну. И вообще, исчезать так резко. Давай попробуем снова? Пожалуйста, раздели со мной утреннюю трапезу!

И улыбается мне. Улыбка его так светла, что мое сердце стучит невпопад. Мико ждет. И тогда я улыбаюсь в ответ.