Читать книгу Сон-да-ветер. Дилогия - Александра Глазкина - Страница 9

Ночь не принесла облегчения. Уверена, Сомния пошлет мне знак, вот только уснуть я так и не могу. Плачу, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не потревожить маму. И, едва рассветает, сразу ухожу в храм, потому что знаю, что не выдержу и расскажу ей все.

Жрица встречает меня на ступенях. Я хочу поведать ей о Габи, но что-то сдерживает мой порыв, ведь тогда придется вернуться к разговору о знамении, о том, что я оказалась права, а она ошиблась, провозгласив ложное решение и, тем самым, отправив на смерть столько людей. Не нужно быть исполненной мудрости, чтобы понять, что это повлечет за собой лишь недовольство. Поэтому я лишь складываю ладони в ритуальном приветствии и проскальзываю мимо.

– Азе заболела, – несется мне в спину. – Ступай и отнеси ей мазь из остросонника, она в хранилище.

Я замираю. Мазь, которая осталась в изголовье кровати Габи. Я была так шокирована его исчезновением, что забыла ее вернуть.

– Нира, ты слышишь?

– Да, конечно, – отвечаю я как можно смиреннее.

Азе живет на соседней улице. Я могу по пути незаметно заскочить к Габи, забрать мазь и отнести ее Азе. И никто ничего не узнает. Я иду в хранилище, стою там ровно столько, сколько нужно, и возвращаюсь, завернув в шаль первый попавшийся сосуд такого же размера. В ритуальной зале еще чадят факелы, и стоит тяжелый густой запах. Странно, разве после нашего посвящения проводили еще какой-то обряд? Я не сразу вспоминаю, что это, а вспомнив, бросаю взгляд на алтарь. Так и есть, он залит темным. Что же случилось сегодня, если жрица решилась на жертву, и кто из собак отправился под нож?

Жрица при моем появлении не произносит ни слова. Я торопливо прохожу мимо, и ее взгляд жжет мне спину. Или это просто солнце набирает силу?

Во дворе Габи ничего не изменилось, все тот же разгром в доме, но теперь, при дневном свете я замечаю еще и многочисленные следы на песке. Значит, он не сам смог уползти к морю, его все же забрали, но кто и куда? И зачем? К жрице обратиться я не решусь. Куда же мне идти? К старейшинам? Но что я им скажу, если самого Габи нет? Поверят ли мне, если Сомния обещала светлый путь и срок возвращения каравана еще не вышел. Маме я сказать не могу. От кого угодно, но только не от меня она узнает о смерти отца!

И тут, прямо посреди чужого двора, меня настигает весь ужас случившегося. Я падаю на колени и, закусив край шали, корчусь в беззвучных рыданиях. Отец погиб! Я никогда больше его не увижу, и нашим мечтам о жизни в срединной земле не суждено сбыться!

Наконец, с трудом поднимаюсь. Аккуратно затворяю дверь и заметаю темный след на песке. Не хватало еще, чтобы мама через забор увидела разгром и позвала людей. Сначала мне нужно решить, что делать с открывшейся ужасной правдой, а пока иду к Азе. Она бледна, на ноге – огромный ожог.

– Как подобное могло случиться? – изумляюсь я. – Игнис не мог причинить тебе вред!

– Я выронила факел, – говорит она, – прямо во время церемонии. И подумала, что боль могла бы отвлечь меня от увиденного, вот и… Игнис счел мои помыслы просьбой. Меня теперь выгонят, да?

– Ну, что ты, – утешаю я, осторожно смазывая рану, хотя понятия не имею, как жрица наказывает тех, кто сбил церемонию.

Азе вдруг всхлипывает.

– Это было ужасно! Никогда не думала, что увижу подобное!

Кровь, вспоминаю я, кровь на алтаре. Собак для жертвоприношений выращивают стражники поселения. Иногда я захожу к ним, принося объедки, и, каждый раз играя с забавными черными щенками, молю, чтобы мне не скоро пришлось стать свидетельницей действа, где им перережут горло.

– Что произошло ночью? – спрашиваю, но Азе отчаянно мотает головой,

– Нет, я не могу, я не должна! Мы же обет давали! Тебя не позвали, она сказала, ты не достойна знать! Как же так, Нира? В ту же ночь, что она сама надела тебе ожерелье, признавать свою ошибку?

– Значит, опасаться нужно мне, а не тебе, – отстраненно говорю я.

Сейчас меня меньше всего беспокоит весть, что жрица отстранит меня от служения, все понятно и так. Куда хуже, что теперь понятны причины, подтолкнувшие ее к подобному решению.

Азе близка к обмороку, все-таки людям крайне редко приходится испытать на себе действие огненной стихии. И, кроме мази, мне приходится дать ей еще и успокаивающий отвар. Потом я сижу, держа Азе за руку, пока она не уснет. Пусть Сомния подарит ей счастливый сон! Я возвращаюсь в храм, где под суровым взглядом жрицы водружаю на место сосуд с мазью. Азе он больше не нужен, действие остросонника так сильно, что ожог заживет до утра. Потому и ценят его, потому и держат в хранилище на равных с дорогими украшениями и отрезами расшитых тканей. Я жду, вот сейчас она скажет мне, что я должна вернуть ожерелье и отказаться от священных обетов, но звучат совсем другие слова:

– Приберись в зале, Нира, – указывает мне жрица, – сегодня тебе придется работать за двоих, раз Азе не придет.

Я спускаюсь к воде, набираю ведро (кровь с алтаря хорошо смывать морской водой, соль уничтожает следы). Что же все-таки здесь было ночью? Что так напугало Азе? Кровь в храме проливают крайне редко, ее давно уже заменили вином, как символом. Последний раз черную собаку приводили на алтарь, когда на жемчужные плантации вторглись пираты, и случилась непродолжительная, но все же война. Тогда народ был так охвачен смятением, что жрице пришлось принести жертву, чтобы Сомния уведомила Бога-Творца о творящемся беззаконии.

Люди – главное зло нашего мира! И не всегда, запоздало понимаю я, это – морские разбойники или кочевники, нападающие на караваны. Иногда зло скрывается под маской величия и отстраненности, под черными ритуальными покрывалами.

Я оттираю камень, пока из черного он вновь не становится серебристым, пытаюсь за размеренностью движений скрыть горе и тревогу. Что же мне делать дальше? Как жить? К кому обратиться за помощью? Погруженная в свои мысли, я не сразу замечаю, что после полоскания тряпицы в ведре, в мутной воде всплывают какие-то нити. Тряпица, как положено, красного цвета, и она новая, крепкая, не оскверненная. Значит… нити налипли на камень, а теперь смылись. Золотые нити… как… как узор на вороте рубашки Габи.

Я вновь смотрю на алтарь, на темную воду. Азе уронила факел от ужасного зрелища, возжелав болью заглушить ужас… Кровавый след до воды… и спуск у храма, где сегодня нет привязанной обычно лодки… Нет, нет, это невозможно! У меня трясутся руки. Я выношу воду. Протираю до блеска мраморный пол. Поправляю зацепившиеся за колонны занавеси. И кручу, кручу в голове картинки, одна другой страшнее. Это невозможно, подобные жертвы недопустимы! Мне нужно вернуться к Азе и расспросить ее! Но тянется день, и до заката жрица все дает и дает мне новые поручения.

Шатаясь от усталости и пережитых потрясений, я выхожу из храма, когда темнеет. Аир сегодня решил, что нашей земле необходима встряска. Над горизонтом сгущаются тучи, неопасные, но дождь будет серьезный. Неужели даже Смотритель чует неладное? Я бреду по песку, скованная отчаянием, и все же понимаю, что теперь не отступлюсь, пока не узнаю правду. Но у Азе в доме пусто.

– Они уехали, – говорит мне соседка, глядя, как я в растерянности поглаживаю запертую дверь.

– Уехали? Когда? Куда?

– Да родич за ними приехал на телеге из Золотого дна, умер у них там кто-то, вот и отправились. Азе, правда, все плакала, переживала, как служение пропустить, но ее жрица отпустила, сама пришла! Утешила!

Золотое дно? Что-то знакомое. А, дальнее селение на побережье, откуда призвали последнюю нареченную Смотрителя больше года назад. В храм всегда сообщают, где и когда было явлено знамение, и я знаю, что, хоть и тайно, но все облегченно вздыхают, получив отсрочку. Есть несколько лет в запасе, чтобы не беспокоиться о судьбе дочерей. Ивея вот за это время успела достигнуть восемнадцати лет и выйти из возраста невест. Теперь она счастлива в простом браке с Варду. А вот мой отец не стал рисковать, и как только мне минуло шестнадцать, велел маме подать прошение о том, чтобы меня взяли в храм. От участи нареченной он меня уберег, но сейчас мне кажется, что из-за этого я попала куда в большую беду!

Жрица сама отпустила Азе. В том, что девушке позволили уехать за пределы селения, нет ничего непозволительного, ведь Азе – жрица. Но без нее как раз в храме и нельзя обойтись! Ладно, дневные работы, но как же традиционные ночные служения, где нас всегда должно быть четверо – на каждую стихию? Если жрица решилась нарушить заведенный порядок, у нее должны быть веские причины отослать Азе прочь. Меньше риск, что испуганная девушка проболтается о том, что надежно похоронено под покрывалом минувшей ночи.

Оглушенная, ухожу со двора. Не могу идти домой. Не могу смотреть маме в глаза! На улицах так много людей, но мне не к кому обратиться за помощью. Я чувствую себя щепкой в водовороте, листиком, подхваченным ветром. Сама не знаю как, но почему-то я прихожу к высокому забору, за которым слышатся визг и лай. Стою в оцепении, потом, прозревая, толкаю калитку.

– Светлого вечера, Нира! – улыбается стражник. – Что, питомцам вновь косточки перепадут?

– Нет, я просто навестить, давно у вас не была.

Отвечаю, а сама выискиваю черные спины в густой листве. Одна, три, шесть, девять. Все на месте. Никому из собак не пришлось сегодня стать почетной жертвой на алтаре. Алтаре, залитом кровью с налипшими золотыми нитями. Я не сразу понимаю, что говорит мне стражник.

– Что-то готовится недоброе. Нынче ночью жрица призвала четырех из нас, и они пока не вернулись. Как думаешь, не к войне ли? Было ли знамение?

– Нет, в храме все тихо, – лгу я. – Я ничего не знаю.

Стражник качает головой.

– Ох, не к добру все это. Махо всю ночь выл, беду чуял. Я уж его и бранил, и вкусненькое подсовывал. Воет, и все тут!

Я киваю, отступая. На песок падают первые дождевые капли.