Читать книгу Сон-да-ветер. Дилогия - Александра Глазкина - Страница 7

В ночь посвящения я особенно остро чувствую, что отца нет рядом. Пусть даже мужчинам запрещен доступ в храм, и он не смог бы увидеть обряд во всей его торжественности и красоте. Но дома я бы рассказала ему, как нежно льется песня, как колышутся под легким ветром парадные черные занавеси, сквозь которые весь окружающий мир становится похож на оживший сон, как мне на шею надевают черное ожерелье, знак, что я стала полноправной жрицей Сомнии. Пока на нем лишь одна бусина – за знамение, которое даровала мне Сомния, но теперь это ожерелье мое по праву!

Я знаю теперь, что для отца мое служение – лишь убежище от участи нареченной. Я все время помню, что, если он вернется, то нас ждет долгий путь в срединные земли, и потому я невольно стану отступницей, но все равно сегодня, склоняя голову перед алтарем, не могу унять радостное волнение. Сомния – средоточие нашего мира, его пульс и дыхание. Она дарует людям счастье продолжения рода, забирает к себе души умерших, чтобы они могли вернуться в мир заново, дарует нам целительные и утешающие сны. Так можно ли не ощущать себя счастливой оттого, что меня приняли в жрицы?

Я до последнего дня сомневалась, что жрица оставит меня в храме. Я ведь чувствую, что за ее строгостью таится неприязнь ко мне, которую невозможно объяснить. Если сравнивать, то я – лучшая ученица из четырех послушниц. У меня быстрее всех получается читать сны, спрятанные за переливчатым дрожанием дример; я старательнее выполняю работы; пою мелодичнее, двигаюсь изящнее, так почему же в ее глазах все чаще вспыхивает темный огонь? Я ведь изо всех сил стараюсь оказаться достойной служения, а, выходит, только раздражаю жрицу?

Чем больше проходит времени, тем чаще я пытаюсь убедить себя, что первое видение было ошибочным. Или я неправильно его истолковала. Сейчас, когда на моем счету уже с десяток прочитанных дример, я знаю, что сновидения – слишком сложны и многослойны, чтобы давать им однозначное трактование. Может, я видела опасность, которую отец и его люди успешно преодолеют? Может, я видела их страхи, а не то, что произойдет с ними на самом деле? Я всем сердцем хочу поверить в это, считая дни до возвращения каравана.

На пороге храма меня ждет Ивея, одна из моих близких подруг. С тех пор, как она вышла замуж, а я поступила в услужение, мы видимся намного реже, и как же хорошо, что она пришла меня поздравить. Ивея порывисто обнимает меня, ее пушистые волосы щекочут мое лицо.

– Как же я рада за тебя, Нира! – шепчет она.

Неужели она так сильно переживала за меня? Но потом она отстраняется, и я вижу в ее сияющих глазах тайну, которой она жаждет поделиться.

– Сомния щедра к нам, – говорит она, протягивая мне половину полированной раковины, в которой нежным золотом мерцает жемчужина, – она благословила наш с Варду союз! Мы так этого ждали! Я не хотела тебе говорить, чтобы не отвлекать от посвящения.

Теперь моя очередь ее обнимать.

– Это великое счастье! Вы будете отличными родителями!

Мы вновь обнимаемся и расходимся. Умиротворение, сошедшее ко мне после ритуала и вести Ивеи, почти вытеснило тревогу, прочно овладевшую моим сердцем с той поры, как ушел караван. Сейчас я почти верю, что все будет хорошо. Сомния благоволит ко мне, она одарила мою подругу радостью материнства, так могу ли я сердиться на нее за темное знамение!

В доме уже погашены свечи, мама спит. На мгновение мне становится обидно – отец обязательно бы дождался, пока я вернусь с посвящения! А мама, хоть и гордится тем, что я стала жрицей, все же не лишает себя удовольствия погрузиться в сладость сновидений. Я стою у двери, не решаясь войти. За все время, что мы остались сами, я не раз пыталась заговорить с ней о планах отца. Но она только пугается и плачет, обрывая разговор. О том, чтобы изучать язык срединного мира, и речи быть не может – она сердится и кричит, что Смотритель разгневается на меня за готовность покинуть землю, подвластную ему.

Я не могу этого понять, ведь мама любит меня и обожает отца, так почему же страх перед нарушением традиций оказывается сильнее желания следовать за теми, кого любишь? И в тот момент, когда я уже тихо, чтобы не потревожить мамин сон, открываю дверь, раздается странный шум в дальнем углу двора.

Я долго вслушиваюсь в темноту. Шелест пальм, мерный плеск волн, лай собак – привычные, успокаивающие звуки. Но вот опять… Бреду наугад и спотыкаюсь об что-то большое и тяжелое. Раздается стон. Габи! Он весь в крови и пыли. Одежда разорвана в клочья. Глаза ввалились. С большим трудом довожу Габи до его дома, укладываю на топчан и зажигаю лампу. Я уже знаю, что он принес дурные вести, но как бы ни тревожилась об отце, сначала я должна позаботиться о Габи.

Значит, видение все-таки оказалось пророческим! По щекам моим струятся горькие слезы, но я продолжаю снимать с друга одежду, чтобы осмотреть раны. Габи стонет и то и дело впадает в забытье. Из его бессвязной обрывочной речи я узнаю то, что хотела бы услышать меньше всего на свете. На выходе из ущелья на караван напали кочевники. Караван разграбили, а людей перебили. Это случилось во время привала, ночью. Габи уходил за хворостом для костра, а, вернувшись, застал побоище. Он бросился бежать, его пытались догнать и ранили, но потом случился обвал, отрезавший его от Преследователей, хвала Смотрителю! Много дней, израненный, Габи добирался обратно.

Я осматриваю рану. Она ужасна. Под засохшей бурой коркой бугрится воспаление. Нужно вскрывать нарыв и накладывать мазь. Каким-то чутьем я понимаю, что к целителю обращаться нельзя. Как люди воспримут весть о смерти близких? Впервые на моей памяти погиб весь караван. И если был обвал, значит, путь к срединным землям закрыт. Конец торговле. Чем это обернется для нашего племени?

Я думаю о чем угодно, только не о том, что отец погиб… мазь… травы для нее собирают на дальнем склоне и высушивают несколько дней… но Габи не выдержит… и тут вспоминаю, что запас мази есть в храме. Дождавшись, пока Габи придет в себя, говорю ему, что скоро вернусь с лекарством, и со всех ног бегу туда. Обряд посвящения закончился, и в храме сегодня не будет вопрошающих. Осторожно, чтобы не столкнуться с младшей жрицей, проникаю хранилище и достаю мазь. Уже у порога цепляюсь платьем за подвески, и они звенят так громко, что я замираю в ужасе. Но, кажется, обошлось, никто не заметил моего присутствия.

Бегу обратно так быстро, что не хватает дыхания. Селение погружено в глубокие сновидения, и никто не знает, что свершается наяву. А Габи так и мечется в бреду, у него жар. Привязав его веревками к кровати, я вскрываю рану, едва сдерживая тошноту.

Совсем забыла, что дом пустовал много недель, и из уважения к Акве, всю воду вылили, чтобы она не пропала. Теперь мне нечем промыть рану, а колодец на дальнем конце улицы. Конечно, я могу взять воду дома, но если разбужу маму, хватит ли мне сил сдержаться и не сообщить ужасную весть?! Я бессмысленно мечусь по комнате, потом все же подхватываю кувшин и бегу вниз по улице. В душе нарастает страх, и всюду мне мерещатся зловещие тени. Руки дрожат, и несколько раз я проливаю воду, торопливо бормоча слова извинения, чтобы задобрить водную стихию. Наконец, поднимаю кувшин, торопясь обратно.

И в этот момент, освещая улицу неярким радужным мерцанием, навстречу мне выплывает дримера. Я застываю в отчаянии. У нее лишь два крыла, а, значит, я не смогу просто отправить ее к морю. Обычно дримеры слетаются к храму, где жрицы обязаны их просмотреть и погасить, облегчив их путь. Но сейчас, видимо, дримера почуяла меня, как служительницу, вот и привязалась. Если я сейчас пройду мимо, она может полететь следом и выдаст меня. А если даже вернется в храм, непрочитанный вовремя сон уже не освободится, и его владельца будут мучить кошмары. А если это дримера Ивеи, которой предстоит вынашивать малыша? Нет, я слишком много знаю о сущности снов, чтобы отмахнуться.

Я подставляю ладонь, и дримера радостно кружится, расправляя лепестки. В ее сердцевине мелькают образы: белые скалы, красные цветы, спиральные вихри. Кто-то летит, звенит, стонет, пока, наконец, дримера не бледнеет, отпуская сон. Теперь сотворившему ее ничего уже не грозит, и под взмахом моей руки опустошенная дримера тает, растворяется в лунном свете. Я подхватываю кувшин, радуясь, что за время послушничества успела пройти ритуал чтения снов.

Осознание, что я помогла кому-то освободиться от страхов, придает мне сил, и подхватив кувшин, я спешу к Габи. Вот только когда подхожу, вижу распахнутую настежь дверь, повисшую на единственной петле. Комната пуста, обрывки веревки свисают с изголовья, кровать опрокинута, а по полу тянется кровавая полоса. Я дохожу до берега, где у воды обрывается след. Что случилось с Габи? У него не было сил двигаться, а это значит лишь одно, кто-то узнал о его возвращении и забрал его…