Читать книгу Сон-да-ветер. Дилогия - Александра Глазкина - Страница 3

Больше всего я люблю утро. В храме пусто и тихо, лишь ветерок легкомысленно играет с прозрачными тканями да позванивает подвесками из ракушек и серебряных колец. Ушли те, кто провел ночь в ожидании знамения. Ушла почивать жрица, чтобы набраться сил перед новой ночью служения. Я хожу по кругу, один за одним гашу факелы, и узорные плитки пола приятно холодят босые ноги. Выгребаю из ямы золу, протираю мраморные стены, затем убираю в хранилище подношения, предварительно занеся их в свиток – жрица строго следит за порядком. Ну и, напоследок, преклоняю колени перед алтарем, опустив пальцы в чашу с жемчугом. Закрываю глаза и возношу молитву.

Домой я иду не напрямик через рощу, а спускаюсь к берегу. Теперь, когда я поступила в услужение, мне открылись неведомые раньше радости. Например, я могу свободно передвигаться по селению, не опасаясь поймать осуждающие взгляды. Наброшенное на волосы черное покрывало послушницы с серебристой вышивкой по краям надежно защищает от строгих предупреждений почтенных матрон.

В это время на причал с морских плантаций как раз возвращаются ныряльщики, и я заворожено наблюдаю, как плавно выскальзывают на берег покрашенные в светло-синий цвет лодки, как, перешучиваясь, спрыгивают с бортов работники, а капитаны сворачивают паруса. Почему нас всегда так влечет неведомое? Еще недавно для меня манящим был мир за пределами собственного двора, теперь, когда я вдоволь насладилась прогулками по селению и его окрестностями, тянет к тому, что кроется за горизонтом. В мир, доступный лишь мужчинам. Там, где в прозрачных лагунах, окруженных надежным кольцом пурпурных кораллов, свершается таинство вызревания жемчуга, самого главного сокровища нашей земли.

– Светлого утра! – один из прибывших машет мне рукой. – Передай отцу, что мы готовы к погрузке.

Я машу в ответ и киваю, пряча улыбку. Габи – мой родич, к тому же живущий по соседству, верный друг и соучастник детских проказ до той поры, пока мне не пришлось надеть черное ожерелье. Именно от Габи я узнаю о жемчужных плантациях, о редких кораблях из срединных земель, осмеливающихся показаться в наших водах, о торговом пути. Вообще-то, вождь следит за разделением обязанностей, но Габи позволено в свободное от походов время работать и ныряльщиком. Он давно остался сиротой, но, несмотря на отцовские просьбы, к нам его забрать не разрешили. Мужчина должен быть готов к тяготам судьбы, счел вождь, просто разрешил Габи служить и в караване, и в море, тем более, не каждый проявляет себя в искусстве надолго задерживать дыхание под водой, а Габи с детства прославился этим.

Ивея, выйдя замуж и получив доступ к общинному миру, рассказала мне, что была и еще одна причина для отказа принять Габи в нашу семью. Вождь опасался, что когда мы с Габи окажемся под одним кровом, это повлечет нежелательные осложнения. Случаи, когда влюблялись родичи, крайне редки, но все же бывали в наших краях. Я и сама нередко ловила Габи на долгих задумчивых взглядах, от которых мне становилось неуютно. И когда решился вопрос о моем служении, облегченно перевела дух, ведь вздумай Габи свататься, я бы отказалась и, тем самым, обидела бы его. А сейчас все решится само собой. Вряд ли он станет ждать, когда закончится срок моего служения, а вокруг столько хорошеньких девушек.

Теперь мне будут лишь почтительно кланяться и приходить по утрам, чтобы узнать, каково решение Сомнии относительно важных вопросов нашей жизни. Повседневными делами управляют вождь и старейшины, но только Сомнии подвластны вопросы рождения и ухода, брачного союза и выбора пути.

Оставив позади шумных ныряльщиков, я бреду вдоль кромки, закрутив подол платья, чтобы его не намочила волна. У моря хорошо думается о важном. Мое время в храме заполнено многочисленными обязанностями, дома я теперь отсыпаюсь, а меж тем, на сердце тревожно, накапливаются мысли, и мне необходимо найти возможность, чтобы спокойно обратиться к тому, что зреет внутри.

Там, где заканчивается пляж, светлые скалы образуют небольшой заливчик, где тепло и пустынно, и я устраиваюсь под лучами еще не жаркого, нежного утреннего солнца, опускаю с камня босые ноги в море и, подставляя лицо легкому бризу, думаю. Скоро закончится срок моего испытания и будет решен вопрос, остаюсь ли я в храме младшей жрицей. Что, если Сомния сочтет меня недостойной? Я уже привыкла к мерному течению времени в храме, мне нравятся обряды, нравится, когда женщины уходят с сияющими лицами, унося в руках заветную золотую жемчужину, нравится наблюдать, как переливаются в лунном свете дримеры, пусть их явление случается крайне редко. Причудливо устроен наш мир: я не помню собственных снов, но зато, подставив ладонь дримере, могу наяву посмотреть чужой, пусть даже это будут непонятные и странные образы.

Больше всего мне нравится ловить дример, которые возникают после сна тех, кому посчастливилось побывать за перевалом. В детстве я много раз упрашивала отца, чтобы он согласился взять меня с собой, но он уверял, что это опасно. Недаром же из каждого похода часть стражников возвращается с серьезными ранениями, а иногда и вовсе в караване не досчитывается людей. Смотрители милостивы к нам, никогда караван не попадет под обвал или огненный смерч. Но от чужой стрелы или меча уберечь не сможет никто, слишком много их, желающих поживиться. В срединных землях за одну жемчужину можно купить дом, а ожерелье, которое здесь носит каждая девушка, там доступно только самым знатным и богатым. Потому вновь и вновь уходят за перевал караваны, возвращаясь с зерном и тканями.

Дримеры бродяг дрожат и раскручиваются, являя мне высокие дома с красными черепицами из обожженной глины, просторные площади, на которые во время праздников рассыпаются с балконов лепестки роз; стремительные скачки по лесам, где смешивается зеленое и золотое. И что-то, чему нет определения – обряды, взмахи рук над темными головами, гортанные выкрики. Наш мир велик и много в нем того, что мне не суждено увидеть.

И служение в храме стало для меня не только почетным делом, но и возможностью приобщиться к таинству жизни. Перед главной жрицей я испытываю трепет и благоговение. Она служит Сомнии вот уже двадцать лет, предсказывает дни, благоприятные для походов и жемчужного сева, для празднеств и ритуалов. Она строга к нам, но как иначе, когда оцениваешь жизнь сквозь завесу видений и откровений? Остается только надеяться, что я оправдаю доверие, оказанное мне, и смогу стать достойной служительницей Сомнии.

Ивея расстроилась, когда узнала о моем решении. В этом мы всегда были разными. Она всю жизнь мечтала о замужестве, о семье, и еле пережила те два года, что значилась в качестве возможной нареченной Смотрителя. В день ее совершеннолетия к ней сразу явился Варду с предложением, и она с радостью согласилась. Нет, я рада за них, но для себя я не жажду такой участи. Не для того пережидала затворничество дома, чтобы к нему же и вернуться, пусть даже в статусе замужней женщины, которой открыто немного больше, чем невестам. Может, причиной тому стали рассказы отца и Габи, под которые прошло мое детство. И теперь осознание того, как много сокрыто в мире, бередит мою неискушенную душу, заставляет грезить о непонятном и отталкивать от себя простую девичью участь?

Хочу ли я любви? Глядя на то, как счастливы Варду и Ивея, или на маму с отцом, я, конечно, испытываю смутное желание, чтобы и со мной рядом был тот, кому ответит мое сердце. Но среди тех мужчин, что довелось мне встретить, никто не заставил замереть в предчувствии. Может, потому я и мечтаю о далеких краях, потому что влечет меня любовь, которой не найти здесь? В этом я – такая же наивная девчонка, как и остальные. И тогда, выходит, мое служение – не искреннее смирение перед Сомнией, а попытка обмануться? Слезы приходят сами собой, и я зачерпываю воду, чтобы одной солью смыть другую. Солнечный жар усиливается, и меня начинает клонить в сон. Все-таки ночные служения отнимают много сил.

Успокоившись, я поднимаюсь и бреду домой. Мама еще спит, а вот отец уже на ногах, проверяет снаряжение, но отвлекается от дел, чтобы обнять меня. Соседка из-за забора смотрит на нас, поджав губы – не пристало мужчине открыто проявлять свои чувства, пусть даже отцовские. Но нам все равно. В его сильных объятиях я вновь чувствую себя маленькой счастливой девочкой, которой неведомы страхи и сомнения.

– Ты сегодня рано, – говорит он.

– Меня отпустили отдохнуть, чтобы вернуться к полуночи. Сегодня ночью все послушницы остаются в храме, в ожидании знамения.

– Тебя уже допустили к подобной чести? – в его голосе слышится изумление.

– Да. Жрица строга ко мне, но, кажется, довольна тем, как я несу служение.

– Значит, я могу быть спокоен, что за время моего отсутствия тебя не выгонят с позором? – улыбка у отца светлая и лукавая.

В этом он весь: постоянно подшучивает над ритуалами, чем ужасно огорчает маму. Отца в наше селение принесло море. Вождь нарек его Ринадо, заново рожденный, ведь те, кто прибывает по лунной дороге, не помнят своей прошлой жизни. Отец быстро перенял наши обычаи, женился, стал охранником, а потом и предводителем каравана, но со своей участью так и не смирился.

Ему хватило осторожности на людях вести себя, как обычно, но дома он становился совсем другим. Пытался понять, как устроен мир. Почему действуют те или иные запреты. И мучился воспоминаниями, надежно смытыми лунным светом. Что он оставил за спиной: усеянное переливчатыми камнями побережье Акве? Черные скалы Игниса? Пытался ли он, каждый раз посещая срединные земли, найти что-то знакомое в песнях, предметах, обычаях? Что вообще могло заставить двадцатилетнего юношу ступить на путь забвения? Какие отчаяние, потеря, страсть?

В селении проживало еще с десяток человек, прибывших по лунной дороге, но я видела, что они счастливы и живут текущим днем и не сожалеют об утраченном прошлом, в этом и есть суть спасительного бегства, дарованного людям. Почему же отец не такой? Почему, несмотря на мамину любовь и на мою привязанность, на уважение караванщиков и возможность посещать срединные земли, он за столько лет так и не смог обрести покой?

И сейчас, слыша под своей щекой, биение его сердца, я думаю, может, эта неустроенность, смятение, попытки обрести то, чему нет названия, передались мне от него? Но могу ли я поделиться, не бередя его старые раны? Довериться, чтобы не вызвать в нем сожаления о том, что его единственная дочь – несчастна?

Я много лет наблюдаю, как расстраивается из-за отцовских перемен в настроении мама, ей не нравятся наши беседы о далеких землях и причудливых обычаях подданных Терры, она боится разговоров, но она слишком его любит. Для меня же влияние отца оказалось сильнее веры в традиции, потому я удивилась, что именно он предложил маме отдать меня в храм Сомнии, когда мне минуло шестнадцать.

И сейчас он продолжает подшучивать, когда я рассказываю о служении, о той части, конечно, которая не находится под запретом. Я теряюсь, как уживаются в нем столь разные убеждения, но отец есть отец.

Весь день я провожу с мамой, помогая ей готовить запас еды для дальнего пути. Вернее, к еде она меня не допускает, делает все сама. А я ношу воду, мою посуду, раскладываю на горячих камнях печи лепешки для просушки. И невольно сравниваю эти простые действия со служением. Храм – красивое и величественное место: резные мраморные колонны, просторный зал, украшенный жемчугом и хрустальными звездами, невесомые занавески, отделяющие зал от комнат, где ночуют желающие получить знамение. В хранилище, правда, стены всего лишь серого мрамора без резьбы, но туда нет хода посторонним. Сам ритуал, который еженощно проводит жрица, исполнен торжества и величия, а нас, послушниц, учат двигаться плавно и бесшумно, чтобы действо выглядело особенно красивым.

И в то же время у служения есть обратная сторона. От факелов остается черный след на стенах, который постоянно нужно оттирать. После ритуального костра – выгребать золу. Алтарь, предварительно произнеся очищающую молитву, полировать, чтобы не блекло его лунное сияние. Занавески рвутся, цепляясь об украшения женщин. Подушки мокры от слез спящих, не дождавшихся счастливого знака. Подношения портятся, и хранилище приходится постоянно проветривать.

В детстве, приходя с мамой в храм, я заворожено наблюдала за грациозно скользящими по залу жрицами. Теперь я знаю, как могут болеть руки от того, что я постоянно тру, мою, стираю, переставляю. Неудивительно, что послушницы обязаны давать обет молчания о том, что происходит в храме в часы, свободные от службы. Расскажи я маме о своем труде, продолжит она столь же превозносит великую честь, которую оказала мне Жрица?

Сама я давно привыкла к тому, что меня посещают столь низменные и недостойные помыслы, в этом я пошла в отца. С другой стороны, на меня не обрушивается гнев Сомнии, значит, она допускает то, что ее служительницы могут проявлять своеволие, пусть даже невидимое для чужих глаз? А сейчас, в потоке дел, я вдруг понимаю, что, должно быть, в этом и кроется особая мудрость богини. Вся наша жизнь – это переплетение высокого и низменного, торжественных ритуалов и простых семейных праздников, когда старики болтают, раскрасневшиеся от вина, а дети весело пляшут у костра; поклонения стихийным смотрителям, чья воля хранит нас от бед, и веселых игр с подружками. Мы – не Смотрители, которым подчиняются великие бесплотные стихии, мы – всего лишь простые смертные, и потому наша жизнь наполнена не только светом, песнями и обрядами, но и тяжелым трудом.

Это открытие помогает мне справиться с волнением, когда, покончив с делами и отдохнув, я возвращаюсь в храм. Сегодня я впервые усну под покровительством Сомнии и, если она сочет меня достойной, увижу знамение. Сегодня мы вопрошаем о походе, который ждет моего отца. Мне жаль, что последний вечер перед отъездом мы проведем порознь, но ничего не поделаешь! Поэтому лишь крепче прощальные объятия и дольше напутственные речи.

Для тех, кто молит о продолжении рода или здоровье, есть уединенные комнатки, отделенные от главной залы расшитыми занавесями. Но послушницы знамение получают по-другому. В зале горит всего четыре факела – по одному на каждую сторону света. Мы укладываемся прямо на мраморный пол, головами к алтарю, так, что над нами кружат созвездия и сливается ласковый свет обеих лун. Жрица, ступая бесшумно и легко, обходит по кругу, осыпая нас ритуальным жемчугом и речитативом произнося слова молитвы.

«От звезд на ветер, от песка на остров, легки шаги твои, нежно покрывало твое, мудры видения твои. Ночь венчает, ветер встречает. Ниспошли нам, сомневающимся, волю свою, успокой сердца наши, направь помыслы наши, укажи нам путь. Рассыпается жемчуг по мрамору. Рассыпаются сны по небу».

И под тихие, убаюкивающие слова, мы складываем ладони на груди, закрываем глаза и погружаемся в величественный мир неведомого, чтобы с первым рассветным лучом, принести из этого мира волю великой богини.