Читать книгу Христианская книжность Древней Руси - Евгений Верещагин - Страница 19

К такому же точно отношению перед лицом утрат и смерти призывает и знаменитый христианский оратор Иоанн Златоуст. Анонимный составитель Толковой Палеи, самостоятельно сопоставив Давида с Иовом (этой параллели в Ветхом Завете нет), прерывает нарративную часть и переходит к экзегетической, истолковательной. Он помещает пространный фрагмент из Златоустовой гомилии (проповеди), который мы и воспроизводим ниже почти целиком. Собственно, гомилия прямо не связана с историей утраты Давидом сына, но в том, что касается христианского отношения к смерти дорогих людей, – безропотности, – великий проповедник вполне согласен с мотивами поведения великого царя.

Думается, что этико-эстетический заряд гомилии способен и ныне произвести непосредственное впечатление.

К нему же и златоуст Иван (о) умерьших рече, на утешение слово предложи, рече:

Почто се нам есть великая тайна от бога?

И лютая си смерть?

И путь един смертьныи?

И роспутья не имыи,

от негоже увинутися [здесь: увернуться] не можем

ни семо, ни овамо [ни туда ни сюда]?

И чаша та горка смертьная,

ейже [от которой] нельзе уклонитися.

И божий суд, на вся приходя,

не обинуется кого [никого не обойдет]:

ни цесаря бо смерть боится,

ни стара милуеть,

ни от храбра уклонится,

ни доброты милуеть,

ни красоты пощадить,

ни уности щадить,

ни о младенци помышляеть, —

но вся приемлеть смерть.

По единому утечемь [один за другим уйдем],

егоже ни богатьством лзе [можно] окупити ся [откупиться].

Днесь бо есмь,

а утро аки [как бы] не бывше есмь.

Днесь в житии славне,

а заутра [завтра] в гробе бе-с-лавьи.

Днесь уханиемь [благовонными маслами] мажущеся есмь,

а утро смердяща.

Днесь питающася есмь,

а утро с плачемь проважаем (к) гробу есмь.

Суета бо есть убо вся,

елико в житии человецьстемь,

яко цвет [цветок] и-с-шесть [засохнет],

яко сон прелестьныи отидеть.

Котора ли слава стоить на земле, не пременяющеся [не изменяясь]?

В един час вся си смерть приемлеть!

Увы бо, рече, колику туту [горесть] душа приемлеть,

разлучающися от тела

и к ангелу божию очи привлачающи [подымая] и молящю ся,

да от темнаго супостата свободить!

И к подругом [друзьям] молящися,

и руце простирает,

уже разумели свое концание!

И не имаеть ту помощи

ни отець сыну,

ни мати дщери,

ни брат брату.

И к всем любезно взираеть,

уже ведыи, яко в персть ему превратитися.

Дым бы есть житие человеческо,

акы [словно] пара, и пепел, и прах!

Мале является человеком,

а в борзе [быстро] погыбаеть

ныне погыбающая слава.

Кде злато и сребро,

не могуще помогати нам?

И кде оружие и кони в тварех?

Несть поистине в житии семь

красно и добро ничтоже:

в смертьныи бо день,

небрегом, бе-щ-естен, всетьленен,

и ищезаемо есть. (…)

Еда убо душа от тела разлучается,

и ужасна есть тайна страшна всем видящим:

душа убо идеть плачющеся,

тело же покрываемо и земли предаемо.

Умрыи бо в гробе лежить мертв,

почернев, изгнив,

разливается смердяи,

отинудь смраден.

Разумеим, братие, убо,

яко несть нам ползы телеснеи доброте, —

вся бо та пременяются и гнусны бывають.

Слава всего земьнаго скоро минують,

и надежа, яко дым, ищезаеть,

и лицю зрак погыбнеть,

и померкнета очи,

слуха оглохнета,

уста затворяться,

руце и нозе увянета.

И гробу предаемся —

во истину суета человечьская!

Си убо видяще, с похвалениемь терпим,

яко от бога всячьская бываемая.

Смерть бо мужю правдиву [праведному] покои есть, —

не мним бо погыбаюце тех,

иже отходять к богу.

Праведный убо бог, правду [праведность] бо видев я [их] творяща,

и в правде [в праведности] покоить я [их].