Читать книгу И вот дракон вышел - - Страница 2

Отец был в ярости, узнав о том, что сделал Георгий. «Я не буду его вытаскивать, – кричал он, стуча по дорогому столу из красного дерева, – Пусть сам выбирается! Я не позволю позорить свою семью!». Секретарша с каменным лицом, не вслушиваясь, поставила на стол чашку кофе без кофеина и застыла на месте в ожидании окончания тирады. Александр Валерьянович был вспыльчивым человеком и на работе к этому привыкли давно.

– Даша, – обратился он к секретарше, которую обычно он называл про себя монашкой или Шапокляк, – Ты его ровесница, скажи, чем он думал? Что у вас, у молодежи, в голове?

– Не знаю, Александр Валерьянович, – отчеканила она, – Документы на подпись у вас на столе. Вам что–нибудь ещё принести?

– Не знает она, – задумчиво сказал он и внимательно посмотрел на неё ещё раз, – Ладно, иди. И не пускай никого ко мне, я занят.

– Хорошо, Александр Валерьянович, – она понимающе кивнула, быстро засеменила к выходу и аккуратно закрыла за собой дверь.

Он заломил руки за головой, повернулся в кресле к окну и посмотрел на своё отражение, слившееся с панорамой Москвы. Самым страшным сном для него было опозорить свою фамилию – Феофанов. Он был одним из тех немногих людей, которые неистово чтят историю своей семьи. Он гордился своим происхождением, а в роду Феофановых были одни священники и дворяне. Его православие в четырнадцатом поколении возвышало его самого среди прочих простолюдинов. Ещё в 90–ых годах он стал интересоваться своими предками, составил древо и даже нашёл семейный герб.

В наследство от дедушки ему досталась казенная квартира на Кутузовском проспекте, которую он потом перепродал за большие деньги. На них он и сделал свой бизнес – купил у дальних родственников землю в Тверской области и сделал из неё свалку государственного значения. Может, от того, что всё его теперешнее богатство было связано с помоями, он был обеспокоен собственной чистотой. В 90–ые же он баллотировался в мэры Твери, но по одной только ему ведомой причине им не стал. А вместо этого обзавёлся там же ещё и Губернским рынком. Его дедушка, который тогда уже умирал от старости в кругу детей и родственников, завещал ему следовать семейным традициям и не дать никому опозорить их фамилию. Этот завет ещё никто не нарушал.

На самом деле Георгий был почти незнаком с родителями. Всё его детство они путешествовали по России и Европе и его воспитанием занималась одна бабушка, которая постепенно стала страдать слабоумием. Он запомнил мать, как красивую женщину в вечернем платье, которая целовала его перед сном в лоб, исчезала в ярком дверном проёме и оставляла его в темноте. Родители, наверное, думали, что ещё успеют заняться его воспитанием, когда он станет постарше. Но они опоздали.

Когда он повзрослел, у них, как всегда, не оказалось на него времени и они отправили его учиться в частную московскую школу. И там у него случилась первая паническая атака. Но тогда про это ничего не знали в России. Поэтому несколько месяцев Георгий провел в стационаре под наблюдением врачей. Сначала поставили подозрение на эпилепсию, но в итоге ничего не нашли и направили к психотерапевту.

Новый доктор сразу не понравился Георгию. Он догадывался, что тот регулярно нарушает врачебную тайну и обо всём докладывает отцу. Так что доктору он рассказывал только то, что тот хотел от него услышать. На счет следующих приступов родители случайно узнавали от репетиторов или хозяйки квартиры. Психотерапевт же уверял родителей, что он постепенно выздоравливает. И это их успокаивало. Они ощущали лёгкую вину за плохое состояние сына. И, стараясь не обращать внимание на это чувство, с каждым новым приступом давали ему всё больше денег на карманные расходы.

Александр Валерьянович, конечно, хотел, чтобы его сын был другим человеком. Здоровым. Во время ссор с женой, он иногда кричал ей, что она родила больного ребёнка и что это её плохие гены. Но Георгий был так похож внешне на его отца, что сомневаться в родстве не приходилось. Он осознавал, что ему просто не хочется нести ответственность за свои ошибки молодости. На работе он и так всегда был виноват во всех проблемах компании, быть виноватым дома ему не хотелось. Вообще, это гнетущее чувство он давно поборол в себе. Священник отпускал ему грехи каждую субботу и говорил, что с тех, кому много даётся, много спрашивается. Но Александр Валерьянович не любил, когда ему говорили то, что он в чём–то не прав. Пусть все выполняют свою работу – одни грешат, а другие исповедуют. Мир, может, только на том и держится, что на этой гармонии.

Может, в этом виноват мозгоправ? Он вообще отрабатывает те бабки, которые он ему даёт уже семь лет? Александр Валерьянович снова повернулся в кресле и, взяв телефон в руки, задумался, кому звонить. Жене? Ей лучше не знать. И не было сил сейчас её слушать. Он, честно говоря, почти никогда не готов был её слушать. Чем реже происходили их встречи и свидания, тем лучше. Чертов мозгоправ? Позже. Придётся звонить старым знакомым. Александр Валерьянович, нехотя набрал номер телефона, перекрестился и набрал побольше воздуха для разговора.

«Алё, да, да. Здравия желаю. Рад слышать. Да, давно мы с вами не виделись. Знаю, сообщили, сообщили. Шалит ребёнок, что с ним поделаешь? Что поделаешь… Супруга в порядке. Да, конечно, передам. Занимается своими выставками. Конечно, давайте выберем день и вместе пообедаем, я скрипача приглашу или Мацуева какого–нибудь. А что делать с Гошей? Ну пусть посидит ещё денёк, ему полезно будет. Супруге вашей привет передавайте. Добро, добро».

Александр Валерьянович положил телефон, закинул кешью в рот и запил его остывшим кофе.

– Даша! – внезапно крикнул он во весь голос.

– Да, Александр Валерьянович, – сказала девушка, просунув голову в дверь.

– Где бумаги на подписание, которые я просил тебя принести ещё час назад? Почему никто не хочет работать? Я ведь пойду проверю, чем вы там все занимаетесь.

– Они у вас на столе. Я приклеила стикеры, где вам нужно будет подписать. Вам что–нибудь ещё нужно?

– Забронируй стол в «Sky–bar» на четверых. И сделай мне новый кофе, этот остыл.

– Конечно, – сказала секретарша и, уходя, добавила: – Звонили из больницы. На счет вашего отца. Говорят, он при смерти.

– Знаю, знаю, – сказал Александр Валерьянович, разломал кешью в потной ладони и кинул её обратно в вазочку, –Подожди. Отец мой? А ты дело говоришь, Даша. Может сына моего отправить к нему в Калязин? Как думаешь?

Даша пожала плечами и ещё раз посмотрела на документы, которые нужно было подписать до конца дня. Она думала лишь о том, что хочет пораньше уйти с работы и успеть на свидание, перед которым ей нужно было ещё переодеться и накраситься. И если этот старый козёл снова её задержит, она снова останется одна. А в чем смысл тогда в этой унизительной работе и смешной зарплате, если она была несчастлива?

Все, чтобы было от неё надо – она исправно исполняла, так что не было нужды третировать её почем зря. И Александр Валерьянович махнул рукой, чтобы она могла идти.

Калязин – вот куда нужно отправить сына. Место, где он провел своё детство, где впервые поцеловался, подрался, украл и где заработал первую боевую рану. В общем, где он был собой. Малая родина. Хотя говорят, что в места любви лучше не возвращаться – нахлынут воспоминания, будешь искать прежние чувства и в итоге разочаруешься.

А вот его отца, Валерьяна, эти предрассудки не останавливали. После смерти жены, он уехал жить в их старый дом, восстановил фундамент, поменял загнившие деревянные дощечки, посадил множество цветов, превратив это захолустье в собственный рай на земле. Он уже давно болел. Александр Валерьянович предлагал ему оплатить лечение в Германии, Швейцарии или Израиле, но тот отказался, сказав, что заграницей, вдали от родного чернозёма, он быстро коньки отбросит, а здесь он ещё поживёт, тут он был счастлив. И в самом деле, глава семьи прожил с диагнозом больше пяти лет и теперь умирал почти в гармонии с собой.

Конечно, Александру Валерьяновичу самому надо было поехать попрощаться с отцом. Но он уговаривал себя, что не сможет потому, что у него «завал на работе, и сейчас ни до семейных обстоятельств».

Хотя на самом деле, ему было страшно. Страшно увидеть отца, его руки, его глаза, и не найти в нём главного героя из детства. Он до последнего отмахивался от дурных мыслей, надеясь, что этого никогда не произойдёт.

В этот момент Георгий тоже думал о смерти, прислонившись к холодной стене камеры: «Красивая смерть – странная фраза». Он попытался представить, какой она могла бы быть, и от этого у него сильно забурчало в животе и перехватило дыхание. Хотя, возможно, он был просто голоден. С этой мыслью он быстро провалился в сон, в котором никого, кроме него не было.