Читать книгу И вот дракон вышел - - Страница 3

ОДА К ЖИЗНИ

Если вы вдохнёте полной грудью, то почувствуете запах леса, травы, мокрого дерева и земли после теплого летнего дождя. Не знаю, как у вас, но это ощущение у меня ассоциируется с жизнью и свободой. Георгий ехал в машине с опущенным окном и слушал лето, закрыв глаза. Время медленно перетекало, пекло солнце, в небе пели птицы – жить стало намного проще с Феназепамом. Георгий добавил бы, что жизнь стала возможной с антидепрессантами. Тревожные мысли перестали его беспокоить, несмотря на то, что иногда какие–то воспоминания и гул в ушах нарушали его сон, но всё же он их быстро забывал. От усталости он кивнул головой, медленно моргнул и снова глубоко вдохнул.

Радость, пламя неземное!

Слава фармацевтическим чудесам!

Александр Валерьянович удивился бы, увидев, как изменился Калязин за двадцать лет. Большая часть жителей этого скромного, узорчатого города уехала в Москву или в Тверь, иные потерялись в 90–ых или просто умерли. Российские деревни, возможно, скоро останутся лишь ещё одной страницей в книге по истории. И приедут на их места дачники с высокими заборами и громкой музыкой, когда умрёт последний праведник Фирс.

Но Калязин всё же не деревня, а уездный город. И для Георгия – это была другая Россия, он видел её впервые, и она ему очень нравилась. Волга, воздух, запах мокрого песка, одноэтажные и двухэтажные дома, белая колокольня по середине реки, утки, за которыми гонялись маленькие дети. Громко и радостно за ними бежала уличная собака, а утки от страха пытались взлететь. Георгий звонко рассмеялся, и собака повернулась в его сторону, и как ему показалось, улыбнулась в ответ.

Он медленно шёл по улице, которая вела к дому его дедушки, и смотрел на кроны деревьев. Теплое солнце, просвечивая сквозь темные листья, блестело и перекатывалось вместе с Георгием. Он смотрел и глубоко вдыхал, чувствуя, как расправляются его легкие под рёбрами. Чуть–чуть покалывало в груди, но ничего страшного. Голова кружилась от жизни.

Дом, в котором жили его предки, стоял рядом с Храмом Вознесения Господня почти у самой Волги. У входа лежала перевёрнутая зеленая лодка, с которой дедушка любил выходить на рыбалку, в окнах висели кружевные салфетки вместо занавесок, а над дверью крест. Небольшой палисадник и три яблони скромно расположились рядом с домом. Георгий постучался и поднял голову, засмотревшись на резной наличник.

– Господи, ты – Валерьянов внук? – сказала бабушка, удивленно выкатив глаза, – Как похож, только волосы черные.

– Гоша, – сказал он.

– Гоша, конечно. Ты меня, наверное, не помнишь, я тебя таким знала, – сказала бабушка, показав на пол, – Тётей Атей звал меня, за уши тянул и много бухтел, серьезный мальчик был.

Странно узнавать от людей, которых не помнишь, про прошлое. Есть вероятность, что они обманут и расскажут события, которые никогда не происходили. Но у Георгия было настолько благостное настроение, что он мог поверить во всё, что рассказывала эта бабка.

Её звали Ксения Владимировна. У неё была длинная седая коса, которую она любила заплетать вокруг головы, загорелые руки, пухлые пальцы и чёрные глаза. Она напомнила ему его родную бабушку, и чем больше Ксения говорила, тем сильнее ему мерещилось, что бабушка воскресла из мертвых. Ему хотелось обнять её, лечь головой к ней на колени и слушать.

Старушка усадила Георгия за стол и убежала на кухню. Он провел рукой по оранжевой, потёртой клеёнке, обводя пальцем прожжённые сигаретой черные дырки (насчитал их около девяти), и стал рассматривать комнату. Скоро вернулась Ксения Владимировна с большой тарелкой борща, в котором медленно тонул сметанный айсберг. Она села напротив Георгия и поставила голову на кулак, чтобы ей было удобно наблюдать за тем, как он ест.

– Какой же ты стал красивый, – сказала Ксения Владимировна и подвинула к нему корзинку с хлебом, – И как стал похож на деда.

Она снова встала со стола и, кряхтя, побежала в другую комнату. Толстый, разваливающийся альбом с фотографиями упал на стол рядом с тарелкой, Ксения Владимировна заговорщически взглянула на сытого путешественника и подмигнула, радуясь, что сейчас она будет говорить то, о чем она больше всего любила говорить. И что её вообще будут слушать. Многие фотографии Георгий уже видел до этого много раз. Когда–то они с бабушкой садились на старый диван, рассматривали карточки и рассказывали друг другу истории, тогда она говорила ему про себя, про семью, про черно–белых людей, про детство, но он уже ничего не помнил. Отчего детские воспоминания случайны? Почему ты не выбираешь те моменты, которые запомнишь до конца жизни? Как бы хотелось из этой реки вытянуть ещё одно неуловимое воспоминание.

– Я бы хотел пойти на рыбалку, – сказал Георгий, прервав рассказ старушки, который он не слушал.

– Ты можешь, конечно, – сказала она, удивившись его просьбе, – Только я ничего в этом не смыслю. Я сейчас поищу удочку. Если бы твой дедушка не болел, он бы тебя научил как рыбу удить. Что же вы раньше не приезжали? Он был один, всё время один. А твой отец–то где? Совсем его не ценит, а потом уже поздно будет!

– Вы ухаживали за ним последние годы, и мы вам очень благодарны, – сказал Георгий, – Вы дали ему больше, чем мы могли бы дать. Отец хотел помочь ему с лечением, но безрезультатно.

– Да не деньги ему были ваши нужны, а внимание. Мы же старики, мы с мыслью о смерти засыпаем и просыпаемся каждый день. Лечение предлагал, говоришь. Деньгами откупиться от отца хотел, вот что. Сидят в своих дворцах, только о себе и думают. Потому вы все и несчастные: и ты, и отец, и мать твоя. Разве я не вижу, что вы все несчастные?

Ксения Владимировна заплакала, держа в руках фотографию с испуганными лицами. Она снова вспомнила про свою жизнь, которую посвятила другим, про прошедшую любовь, про родителей. И ей стало жалко себя и свои годы. Она подняла лицо и заметила, что Георгий не замечает её слёз и смотрит в окно на лодку. Его отстранённость отрезвила её, она мотнула головой и собрала рукой все хлебные крошки.

– Я позову Никитича. Он часто выходил с твоим дедом на рыбалку. Он всему тебя научит, только денег ему не давай – запьёт.

Был уже седьмой час вечера, солнце медленно скатывалось к горизонту, на реке уже мелькала сверкающая дорожка, которая предвещала скорое наступление темноты. Небо готовилось к закату, сменяясь с голубой краски на желтую, оранжевую и красную.

Худощавый Коля–Коля–Николай Никитич с красноватым лицом стоял одной ногой в воде возле зелёной лодки, а другой держал её, чтобы она не уплыла. Он наматывал на руку веревку и исподлобья смотрел на неопытного рыбака. Ему было около шестидесяти лет и, честно признаться, выглядел он моложе своего возраста.

– Вот вы время для рыбалки выбрали, конечно, – сказал Коля, харкнул и сплюнул в воду, – Лучше всего на рассвете выходить. А сейчас и не знаю, что поймать получится.

– Ничего, мне для начала нужно научится работать веслом. Если не поймаем, то нестрашно, – сказал Георгий, натягивая дедовские сапоги, – Какие у вас рыбы водятся?

– Да всякие, – причмокнул Никитич, – Линь, лещ, судак. А окунь у нас какой красивый! Ловишь его, а он своими красными каблучками стучит, золотом переливает.

– Не жалко такую красоту есть?

– Что жалеть–то, – сказал про себя Никитич, проверяя лодку, – Красивая живность, конечно. Но даже Иисус рыбу ел и раздавал, а мы–то и подавно. Что про себя много думать?

– Коль, а ты верующий? – спросил Георгий, садясь в лодку, – И посты, наверное, соблюдаешь?

– Стараюсь. Да и привык я в Бога верить. По–другому жить не умею, – Колька Никитич потянул за собой лодку, запрыгнул в неё и стал грести, – Смотри, парень, здесь ничего сложного. Просто делай тоже самое, что и я.

– А о чем вы с Валерьяном разговаривали?

– С дедом твоим? – Никитич разрезал воду деревянным веслом и смотрел куда–то за горизонт, – Он не любит болтать. Я, честно говоря, боялся его по началу. Вид у него грозный, с этой сердитой складкой на переносице. Но потом привык. Ты, что, не гребёшь? Я, етить–твою, один надрываться буду? Давай, давай.

Они заплыли на середину Волги, легкий влажный ветер дул в спину, подгоняя лодку. Николай положил весло и опустил ладонь в прохладную воду. Кучевые облака, окрасившиеся в лиловый цвет, и силуэт рыбака походили на вырезанную аппликацию из бархата. Георгий тоже опустил руку в воду, протёр ею разгоряченное лицо и посмотрел на своё черное отражение. Где–то под ним плыли ровным строем переливчатые рыбы с красными плавниками, и как хотелось нырнуть ему тогда в эту реку. Дух захватывало от счастья, как мало, оказывается, ему было нужно для этого.

Вьюн над водой,

Ой, вьюн над водой

– Парень, – сказал Никитич и, кашляя, засмеялся, – Темнеет. Сегодня ловить нечего. Разворачиваемся.

– Как красиво, – сказал Георгий и, кажется, заметил на темном лице рыбака улыбку.

– Хватит нюни развозить, а то быстро замёрзнешь. Греби, давай.

Чуть правее по Волге за Горбатым мостом стоял дом Николая. Узнав шаги хозяина, большая лохматая собака Тиша лаяла во весь голос. Он грозно буркнул, чтобы она замолчала. Но та, естественно, не успокаивалась, а, наоборот, радостно запрыгала на задних лапах, ожидая ласки и лакомства. Лодку дотащили к воротам, перевернули и приказали Тише её сторожить.

– А Владимировна тебя искать не будет? – Коля–Николай бился плечом о дверь, пытаясь открыть её.

– Она знает, что я с тобой.

– Лишь бы она мне завтра мозг не пилила из–за тебя.

– Не будет. Я же никуда не исчезну.

– А кто вас знает, молодых. Стрельнёт что–нибудь в башку и потом ищи–свищи, – дверь наконец–то поддалась, и Колька Никитич облегченно выдохнул, – Проходи, разуваться здесь, рукомойник направо.

Его дом почти ничем не отличался от дома, в котором жил его дед в другой части города. Те же деревянные полы в прихожей, покрашенные несколько десятилетий назад, ковры, старая кровать с продавленной сеткой, нелепый золотой диван, который, видимо, был ему подарен, и пианино «Ласточка» в углу. Теплый и мягкий свет освещал стены, на которых висели репродукции с картинами передвижников – «Тройка», «Охотники на Привале» Перова и «Не ждали» Репина. Последняя репродукция находилась возле его кровати и занимала особое место в его доме и в жизни. Почти как икона, с которой он часто разговаривал.

В доме была приличная библиотека с советскими изданиями русской и зарубежной классики, книги по искусству на английском языке. Но Никитич не выглядел человеком, который мог их всех прочитать или, хотя бы, даже открыть.

Когда–то в этом доме жил кто–то ещё, дом остался незыблемым и запомнил его, будто песок ногу человека. Георгий провел по книжным корешкам пальцем, на котором остался толстый слой пыли.

– Если тебя что–то заинтересовало, то бери, – сказал Николай из–за его спины.

– Я пока не могу читать. Слова в голову не лезут.

– Понимаю.

Георгий открыл крышку от пианино и аккуратно прикоснулся к клавише. Инструмент прозвенел ноту, которая была похожа скорее на треск, чем на звук. Странно, когда инструмент, предназначенный для музыки, стареет и перестает петь. Но Георгию эта обстановка так нравилась, словно он находился в декорациях кино, или может потому, что знал – уйдёт и это станет ещё одним воспоминанием. Или потому, что действовал Фенозепам.

– Ты умеешь играть? – спросил Никитич, сев за стол, на котором уже стояли две чашки с горячим чаем, – Я давно не слышал, чтобы кто–то играл на этом инструменте.

– Нет, но всегда хотел, – Георгий, улыбаясь, подсел к нему и подул на чай.

– Горячий, осторожно.

– Здесь спокойно. У вас очень уютно.

Никитич молча прислонился к стене и внимательно посмотрел на собеседника, пытаясь разгадать, какой этот молодой человек на самом деле. «Что–то в нём от лукавого», – подумал он, закурив дешевую сигарету, и протянул её Георгию. Тот отказался, что Коля тоже счёл подозрительным.

– Что–то ты больно счастливым выглядишь, – сказал он и выдохнул дым, – Твой дед в больнице помирает, а ты по Волге катаешься, словно в отпуск приехал.

– Знаю, – сказал Георгий, – Завтра утром пойду вместе с Ксенией Владимировной к нему в больницу. Сказали, что выписывают.

– Выписывают? – рассердился Коля, стукнув кулаком по столу, – Они, что, его подыхать отправляют? Совсем совесть потеряли. А где отец твой?

– В Москве, наверное.

– Конечно, где ж ему, жулику, быть. Поди уже в народные депутаты подался. Ты, прости, если я тебя этим обижаю, но отец твой бандит и жулик. Он ещё ответит перед Богом за все свои грехи.

– Если он вас чем–то обидел когда–то, то простите его. Я могу сказать ему, и он вам вернёт всё, что должен, – сказал Георгий, наблюдая за тем, как лицо Кольки становится ярко–пунцовым.

– Иди с Богом, мальчик, – сказал Николай, поднявшись со стола, – И проводи деда по–человечески. Он достоин этого. А за лодкой приходи послезавтра, я её подлатаю немного.

Верная волосатая собака снова залаяла, когда отворилась входная дверь, подбежала к Георгию и обнюхала его ноги. Он потрепал её по голове и, посмотрев на силуэт Николая в дверном проёме, вспомнил маму и её тёмную фигуру перед сном. Через мгновение эта мысль развеялась и улетела в ночное небо, что Георгий и не успел заметить.

Он вышел за ворота, держа в руках дедовские сапоги, и пошёл по извилистой синей дороге, смотря на звезды. Впервые он видел такие крупные и чистые огоньки на небе. Спокойно шумела засыпающая листва рядом с ним. Он проверил карманы и не нашёл телефона – жалко, включил бы сейчас музыку. А почему у него не было с собой телефона, он не помнил.

«Ладно, – подумал Георгий, смотря на картину перед собой, – Сейчас важно только то, что происходит сейчас. Так вот она, какая, жизнь, на самом деле. Почему я раньше так много тревожился?».

Георгий постарался глубоко вдохнуть, чтобы как можно больше забрать этого свежего воздуха с собой, и в груди снова резко кольнуло.

Никакой любви, – пронеслось у него в голове, и он вспомнил Еву.