Читать книгу И вот дракон вышел - - Страница 9

– Да?

– Гоша, привет! Прости, что не приехал, как обещал, тут такая заваруха в Москве.

– Андрей?

– Да, да, это я! У меня новый телефон, тот разбили на митинге. У нас тут, на Трубной, каждый день митинги проходят, и я просто не могу приехать к тебе пока что. Столько хороших кадров! Ты бы их видел! Кстати, меня на выставку хотят в Париж пригласить, представляешь!

– Ясно.

– Мог бы и порадоваться за меня. У тебя как дела? Рыбачишь, да?

– Нет, совсем не до этого.

– Голос какой–то отстранённый. Я тебя обидел? Прости, чувак!

– Всё в порядке.

– Давай, возвращайся уже. Как дед?

– Умер вчера.

– Гоша, блин, прости… Если тебе нужна поддержка, я могу приехать.

– Все порядке.

– Точно?

– Точно. Прости, но мне нужно идти, не могу говорить.

– Хорошо. Если будет совсем… не очень, ты звони.

– Спасибо.

– Будем на связи.

– На связи.

Самый главный спектакль в жизни человека, а точнее в его смерти – это похороны. Родственники, друзья и враги, соседи, дети знакомых, никому неизвестные бабки – в этом спектакле всем распределены свои роли и костюмы.

День выдался нещадно жарким – в доме пахло пропотевшими телами и цветами, которые театрально лежали возле гроба. Ксения Владимировна встречала гостей, вытирая слёзы, и ругалась шепотом на Валерьяна: «Выбрал день, чтобы умереть. В самый душный за всё лето. В этом весь твой дед, Гоша».

Родители приехали, когда в доме было уже тяжело вздохнуть. Мать в больших темных очках и черной вуали трагично кивала незнакомым людям, пока отец пожимал руки старикам и делал вид, что узнавал их. Каждые пять минут у него звонил телефон и он, делая знак рукой собеседнику, уходил на улицу, чтобы ответить на звонок.

Возле гроба стояло несколько рыдающих бабок, которые гладили и целовали Валерьяна. «Возьми его за ноги, если тебе страшно», – сказала одна из них Георгию, который прятался в углу комнаты. Мать в черных очках подошла к гробу, поднесла свою изящную белую руку к желтым ногам Валерьяна и поправила брюки, которые слегка задрались. От неё пахло её любимыми духами и этот аромат из другого мира был так неуместен в этой духоте, что Гоша закрыл лицо рукой, чтобы его не стошнило. Одна из бабок решила, что он пытается сдержать слёзы, и зарыдала ещё громче.

Несмотря на непрекращающийся плач и толпу людей, в доме было странно тихо. И Георгий предпочел бы остаться за кулисами в этом спектакле. Все смотрели на него и его родителей, оценивая сколько слез ими вылито и как велико их горе. Он замечал, как их обсуждают и как его сравнивают с дедом, и чувствовал острое отвращение ко всем людям, собравшимся здесь. Все они пытались перебороть друг друга в актерской игре – и он никому не верил.

«Как похож», – говорили они, улыбались ему и кивали головой. Другие подходили, прижимались своей потной щекой к его щеке и повторяли те же утешительные слова. Георгий, чувствуя их сальный запах, прикрывался рукой и пытался не дышать. «Как переживает», – перешептывались они, возвращаясь на свое место.

Священник Илья ходил между людьми, подавая некоторым руку для поцелуя или благословления, и останавливался у икон, чтобы помолиться. Он явно чувствовал себя приглашенной звездой на спектакле, хотя ему никто не аплодировал. Увидев мать, которая тоже выделялась на фоне деревенских зрителей, он подошёл к ней и стал ей рассказывать про то, что у них в церкви давно не было ремонта и нужно поменять плитку.

Лада осталась с Надеждой в это утро, все боялись, что ей станет плохо от духоты и у неё не выдержит сердце. Они обещали присоединиться к труппе уже после похорон на поминках.

Александр Валерьянович, гуляя по дому, в котором не был уже больше двадцати лет, искал следы прошедшей его жизни и старался не смотреть в сторону комнаты, где лежал его отец, он рассматривал стены и думал о чем–то своём. Заметив сапоги возле двери, он застыл на месте и взглянул на Ксению Владимировну, собираясь у неё что–то спросить. Но у него снова зазвонил телефон, и он вышел из дома на улицу. И Георгий, оставив плачущих бабок и потных гостей у гроба, пошёл следом за ним.

А сад Валерьяна благоухал под июльским солнцем. Ветер с Волги слегка колыхал листья и распустившиеся цветы, можно было подумать, что этот спектакль ему померещился, и что, если приглядеться, он поймает в окне вечный взгляд деда, который всегда так сильно переживал за свой сад.

Служебная машина Александра Валерьяновича стояла недалеко от входа. Водитель, бывший военный, заметив сутулую фигуру Георгия, убавил музыку в салоне и вышел, чтобы поздороваться. Его рябое и морщинистое лицо переливалось на солнце, от чего Георгию показалось, что он на мгновение заглянул в его боевое прошлое. Хоть он и был старше его отца всего лет на пять, его глаза были глазами древнего человека. Георгий пожал его крепкую мясистую руку и спросил сигарету.

– Соболезную, Георгий Александрович, – спокойно сказал водитель, протягивая ему сигарету.

– Спасибо, – Георгий кивнул, – Есть зажигалка?

– Конечно, – сказал он и закурил вместе с ним.

Пока они молча курили возле машины, пока тлели сигареты у них в руках, Георгий пытался посмотреть на ясное небо, в надежде отыскать хоть одно худое облачко, но не смог даже разомокнуть глаза, настолько ярко горела в это утро Звезда. Он подумал о том, насколько человек ничтожен. Умер дед, и для космоса это ещё одна смерть в калейдоскопе смертей. Хотя, возможно, для него не существует смерти и одни элементы перетекают из одних состояний в другие, тем самым продолжая свои жизни в иных формах? От долгого взгляда на солнце, у Георгия перед глазами всё вмиг стало фиолетовое, защекотало в носу, и он чихнул.

– Будьте здоровы, – сказал водитель хриплым голосом и вернул Георгия на землю.

– Вы не встречали отца? Я, кажется, видел, как он выходил из дома.

– Да, по телефону говорит, – сказал водитель, показал головой в сторону Волги и добавил: – Где–то там.

А Александр Валерьянович ходил кругами по пляжному берегу и нервно про себя бубнил, держа в руках пиджак, который его заставила надеть в это утро жена. Вот она, Катя, как специально, хотела опозорить его перед людьми. Он высоко поднял руки, пытаясь проветрить вспотевшие подмышки, но, почувствовав острый запах своего тела, съёжился и опустил их. Да ещё на работе не могут понять, что ему сейчас не до них! Неужели он даже с отцом нормально проститься не может?

Он подумал о том, как хоронили его мать и мурашки пробежали по его спине несмотря на то, что ему было очень жарко. Он вспомнил её лицо и то, как пытался сдержать слёзы, и как злилась жена, что ей пришлось отменить важную встречу. Да, они давно уже не любили друг друга.

Раньше она казалась такой недосягаемой, ангелом, который случайно ему достался. И в тот день он разочаровался. Хотя Екатерина догадывалась про его измены, она упорно делала вид, что ей ничего не известно. Так было удобно. Ему хотелось, чтобы она устроила истерику, заревновала или изменила сама. Чтобы между ними хоть что–нибудь происходило!

Вот и сейчас она в черный очках играет перед деревенскими бабками печальную Офелию. Иди уже в монастырь, если ты так этого хочешь. А я ещё жить хочу! Я ещё не хочу умирать. Моя жизнь только начинается.

Умер Валерьян. В голове не укладывается. Теперь сирота. То есть следующий на очереди.

А что я в итоге успел сделать? Может, я мог бы ещё детей родить. Это Катя не может, а я ещё могу. Пусть Гошу воспитывает.

«Да, – почесал голову он, задумавшись, и увидел сына возле машины, – Что сказать ему? Каким он человеком вырос? Есть ли у них какие–нибудь общие темы?».

– Гоша! – закричал Александр Валерьянович и быстро пошел ему навстречу. Худой сын недоверчиво посмотрел на него и ехидно улыбнулся, от чего Александр Валерьянович стал беситься, – Ты что, куришь? О чем ты думаешь вообще?

– Не знаю, – Георгий поднял плечи.

– Это вредно. Легкие себе прокуришь, – Александр Валерьянович презрительно посмотрел на водителя и поставил руки в боки, открыв желтые пятна на рубашке. Тот понимающе кивнул и вернулся в машину, а Георгий, продолжая курить сигарету, молчал.

– Что? – спросил отец, – Тебе смешно?

– Нет, папа.

– Я сказал: брось сигарету.

Теперь на самом деле Георгий громко рассмеялся и швырнул бычок в сторону церкви, от чего Александр Валерьянович ещё больше взбесился. Провоцирует, хочет, чтобы я вышел из себя, – подумал про себя отец и стал хрустеть костяшками пальцев, чтобы успокоиться.

– Тебе всё шуточки. А я тебя из тюрьмы вытащил. Ты бы знал, что мне для этого пришлось сделать. Где спасибо?

– Я тебя об этом не просил, – сказал Георгий, – Посидел бы со всеми и вышел.

– А обо мне ты подумал? Ты вообще о ком–нибудь думаешь, кроме себя? Я мог таких проблем от тебя нагрести!

– Так и говори, что тебе неудобно иметь такого сына, как я.

– Вот всё ты переворачиваешь, как мать твоя, – закричал Александр Валерьянович и стал размахивать руками, – Я не понимаю, чем я тебе насолил? Лучший вуз страны, квартира на чертовых Патриках, мозгоправ, шмотки! Хоть кто–нибудь так старается, как я? Да я жопу рву ради вас.

– Поэтому ты не приехал проститься с дедом? – сказал Георгий и посмотрел на лицо отца, которое ему казалось таким чужим в этот момент.

– Я… – неуверенно сказал Александр Валерьянович, – Твоя мама…

– Ты мне противен, – сказал Георгий и плюнул на землю. Повисла тяжелая и душная пауза между отцом и сыном. Лицо Александра Валерьяновича окрасилось багрянцем, он еле сдерживался. Георгий не мог объяснить себе, почему ему это нравилось. Словно ему самому становилось легче пропорционально тому, как злился и краснел отец. Он предчувствовал, что произойдёт и ждал этого удара. Ему хотелось, чтобы он ударил его.

Через секунду выбежала Ксения Владимировна на улицу:

– Вы что тут кричите? В доме всё слышно. Сейчас начнётся вынос. Быстро в дом.

Георгий ещё раз посмотрел на отца, оценивая, насколько сильно он задел его, повел скулой и медленно ушёл за Ксенией Владимировной в дом. А тот остался один стоять в растерянности и думать: Кто он такой вообще, мой сын?

В тени кладбищенских деревьев, несмотря на жару, было прохладно. Между соснами в тишине гуляли тени, блики солнца и воздух. Георгий вышел из машины и, столкнувшись снова с запахом нагревшейся смолы, почувствовал, что начинает терять равновесие. Он взялся за ближайшую железную ограду и попытался вдохнуть. Взволнованная Ксения Владимировна подошла к нему и спросила его, нужна ли помощь.

– Ну и денёк сегодня, – сказал Георгий, – То жарко, то холодно.

– У тебя нет температуры? – Ксения Владимировна прислонила губы к его лбу, чтобы проверить, и сделала это так же, как бабки, когда целовали Валерьяна, – Давление у тебя, наверное, скачет. Ой, Гоша, что я наделала! Ты Никитича не видел?

– Что случилось?

– Ох, – она посмотрела за спину Георгия, где шла процессия, и показав ему на вырытую могилу, которую невозможно было разглядеть за цветами, прошептала: – Знаешь, у твоего деда была одна просьба перед смертью. Как же тебе это сказать…

– Ты хочешь сказать, что это разозлит моего отца?

– Боюсь, что да, – сказала Ксения Владимировна, – Ты должен его как–то к этому подготовить. Уже жалею, что подписалась на это дело. Это всё дед твой и Надежда… Господи, кажется, все подходят. Идём, я всё тебе потом расскажу.

Когда плачущая и вздыхающая процессия во главе с священником Ильёй уже приблизилась к яме, воцарилось неловкое молчание. Раздался глухой смешок, бабки стали перешептываться между собой и украдкой поглядывать на отца, который нерешительно стоял между заброшенных могил и венков. На деревянном кресте были написаны другие фамилия и отчество – Валерьян Евгеньевич Яровой.

– Господи, помилуй! – зарыдала самая активная плакальщица и трагично схватилась за сосну, изображая страдание, – Валерьянушка, на кого ж ты нас покинул!

Отец, очнувшись от шока, повернулся к Ксении Владимировне и вопросительно показал рукой на крест. Она быстро засеменила к нему и что–то прошептала ему на ухо. Зрители притихли, чтобы услышать о чем они говорят. Зашумели кроны деревьев и солнце, словно прожектор, осветило место действия.

– Нет, нет, мы так не договаривались, – повторял Александр Валерьянович, качая головой, и стал ходить кругами между могилой и гробом. Георгий снова почувствовал, что у него начинает кружиться голова, он нашёл глазами маму, которая в это время стояла в стороне от всего действия и смотрела в телефон, приподняв черные очки.

– Александр Валерьянович, но это правда. Это его последняя воля, – проговорила Ксения Владимировна, следуя по пятам за кружащимся отцом.

– Извините, – сказал один из могильщиков, – Мы можем продолжать? А то у нас уже следующие похороны через полчаса, нам ещё закапывать.

– Мой отец под этот крест не ляжет, – сказал сквозь зубы Александр Валерьянович, – Он – Феофанов, а здесь написано Яровой! Какой, к черту, Яровой?

– Матерь Божья, помилуй нас, – закрестились бабки, услышав про лукавого.

– Нам сказали написать так, мы сделали, – сказал молодой могильщик, подтягивая большие штаны, – Все по договору. Давайте вы после похорон решите, Фефанчиков он или нет?

– Феофанов! – закричал отец, размахивая руками в воздухе, – Феофанов! Вы меня все доконать решили?

– Ну, я так и сказал, – приподнял плечи могильщик, стараясь скрыть свой смех.

– Как я устал. Боже, разве я это заслужил? – отец схватился за голову и снова посмотрел на крест, – Уберите эту дурацкую табличку от моих глаз подальше.

– Как хотите, – сказали молодые люди и дернулись с места, но Георгий остановил их.

– Что?

– Пусть останется так, – сказал Георгий, – Это была его воля, папа.

– Его, значит, – сказал Александр Валерьянович, и его лицо снова залилось багровой краской, – А может это твоя идея, сыночек? Всё сделаешь, чтобы меня из себя вывести окончательно. Ты совсем рехнулся!

– Александр Валерьянович, – умоляюще прошептала Ксения Владимировна, схватившись за руку отца, – Всё Валерьян это. Вы же знаете…

– А я уже ничего не знаю и не понимаю! Своему сыну я противен, а отец решил, что он теперь Яровой. Вы меня хотите в могилу свести, следом за ним?

– Господи, вот москвичи сумасшедшие, – прошептали бабки.

– А вы вообще кто такие? – закричал отец, услышав о чём шепчутся зрители, – Вы кто такие? Я вас всех первый раз вижу, плакальщицы недоделанные.

– Извините, – недовольно протянула бабка, – оскорблять себя никому не дам.

– А меня, то есть, можно? Всем меня можно оскорблять, пользоваться мной, тратить мои деньги ещё и унижать при этом? Гоша, ты нахера это всё придумал? Это же всё ты, признайся. Ну, что я тебе сделал, мы же всё для тебя! Всё! И вот как ты расплачиваешься! Почему ты молчишь?

– Мне нечего тебе сказать, – ответил Георгий, – Дай мне похоронить дедушку достойно. Успокойся.

– Успокойся! И кто же тут ещё из нас должен успокоиться! Хорошо, хорошо. Как всегда, всё должен делать я сам, – сказал Александр Валерьянович и стал вырывать крест из земли.

К нему подбежали Ксения Владимировна и Георгий, пытаясь помешать ему, но он их отталкивал, поскальзываясь, падал в землю, а оголтелые зрители кричали:

– Мамочки, они же сейчас все вместе в яму упадут!

Георгий схватился за крест, не давая отцу вырвать его, а Ксения Владимировна кричала и плакала, прося их остановиться. Бешенный отец пытался оторвать руки сына от креста, но ничего не получалось, он даже укусил его за плечо. К ним подбежали зрители и стали оттаскивать их друг от друга, могильщики, хохоча, снимали всё на телефон. Тут Георгий оступился на краю могилы и повис на падающем кресте, от чего все застыли на месте и ахнули. На секунду воцарилось всеобщее молчание.

Последнее, что он запомнил, перед тем упасть на глубину двух метров в обнимку с крестом, это лицо мамы, которое ничего не выражало. Она безучастно смотрела на него, сняв очки, и её красивое черное платье развевалось вместе с ветром. Её губы едва двинулись, сложившись в два слова – «Какая пошлость».