Читать книгу И вот дракон вышел - - Страница 5

Всю ночь Георгию плохо спалось, навязчивые мысли слишком громко произносились в голове, переходили на крик, от чего у него звенело в ушах, словно скребли ногтями по доске. Он заснул, когда уже рассветало, и на утро едва мог вспомнить, что происходило с ним ночью. Его разбудила маленькая сизая птица, которая сидела на оконном наличнике и распевала Оду новому дню. Георгий едва открыл глаза, прикрываясь локтем от яркого света, и посмотрел на комнату, как будто впервые в ней оказался. Неожиданно прогремел колокольный звон, Георгий упал с кровати, испугавшись этой православной музыки.

В ту же минуту комнату заглянула Ксения Владимировна с озабоченным лицом:

– Что упало? – Она застала его смеющего на полу и поставила рука в боки: – Вы, что, пили вчера с Колькой?

– Доброе утро, Ксения Владимировна. Нет, не пили.

– А что на полу растянулся? Давай собирайся, будешь сегодня вместо меня деду своему помогать, – Георгий поднялся и сел на кровать, – Его уже привезли, он в соседней комнате. Так что не шуми, хорошо? Не стоит беспокоить его лишний раз.

– Хорошо, – Георгий кивнул головой.

– Умывайся и иди завтракать, а то уже двадцать раз все остыло. Я больше разогревать не буду.

С приездом деда Валерьяна в доме воцарилась какая–то странная атмосфера. Даже половицы перестали так истошно скрипеть, стараясь не мешать сну больного человека. В углу комнаты стояли высохшие резиновые сапоги – они тоже изменились за эту ночь, как будто хозяйская собака, которая, почувствовав неладное, поджала уши и наблюдает, грустно двигая бровями.

Самое страшное, было выйти из комнаты. Но, как говорят, тяжелее всего сделать первый шаг, а потом уже ноги сами пойдут. Так произошло и в этот раз.

На всю комнату пахло свежеиспеченными блинами, неравномерно шумела вода – это Ксения Владимировна мыла посуду на кухне. Георгий взял первый масляный блин, промокнул его в холодную сметану и посмотрел в окно, за которым шло немое кино – сияло солнце, бегали дети, гоняли гусей, а прихожане шли из церкви со службы.

– Каждое утро будут колокола звенеть? – спросил Георгий и откусил горячий блин.

– Считай, что это твой новый будильник, – Ксения Владимировна повернула кран и принесла чайник с заваркой, – Я ненадолго уеду в Тверь, тебе придется поухаживать за дедом. Никитич придёт и поможет тебе, если что, а вечером я вернусь. Так что не бойся.

– Ксения Владимировна, а вы давно Колю знаете? – спросил Георгий, вытирая замасленные пальцы о салфетку, – Почему он выпивает?

– Гоша, – она громко выдохнула и покачала головой, – Не от хорошей жизни, конечно.

– Мой папа имеет какое–либо отношение к его алкоголизму? – Ксения Владимировна испуганно посмотрела на него, стараясь уловить на сколько много этот молодой человек знает.

– Никто его не заставляет пить, – сказала она, потирая руками клеёнку, – У нас многие самогон гонят. Сам настоятель хреновуху делает. Так что, это заслуга всего Калязина и Господа Бога.

– Хорошо, Ксения Владимировна, – сказал Георгий, – Я сам у него спрошу.

– Георгий, ради Боги, не вороши прошлое, – сказала Ксения Владимировна, встав со стула, – Твой дед всю жизнь старался искупить вину за прошлое своей семьи, и заслужил того, чтобы оно ушло в могилу. Убери за собой тарелки и помой их, пожалуйста. И не входи к нему, пока Коля не придёт.

Сказав это, она перекрестилась перед дверью и ушла. А на душе Георгия остался какой–то тяжелый осадок, который можно приписать к тому, что он быстро наелся. Разве мы не имеем право знать о своей семье больше положенного? Или каким–то тайнам суждено умереть?

Оставшись один, Георгий подошёл к двери, за которой храпел дед, и прислушался к его неровному дыханию. На дверном косяке были нарисованы черточки шариковой ручкой, имя отца – Саша, бабушки – Валентина, деда – Валерьян, и года. Он мысленно представил их молодыми, дом полный смеха, детских вопросов и неспокойного ночного плача. Валя с короткой стрижкой режет салат, вытирает руки о фартук и дает сыну Саше сочную кочерыжку, а Валерьян чинит радио и пыхтит – черно–белая фотография, которую Георгий так часто когда–то рассматривал.

Теперь дед лежал в соседней комнате и спал с открытым ртом. Георгий хотел приоткрыть дверь, но не стал.

В оконное стекло постучались ветви яблони. Георгий с силой отодвинул шпингалет, случайно закрашенный белой краской, и отворил окно. Комната тотчас заполнилась свежим воздухом и звуками.

Он подумал о том, когда последний раз плавал в реке – точно, ему было пять лет и плавали они с бабушкой где–то под Москвой. И всё что он помнил с того дня, – зеленую воду, которая просвечивалась на солнце, как широко были раскрыты его глаза, невесомость и ноги бабушки. Тогда он чуть не утонул, бабушка еле успела вытащить его из воды. Ему потом рассказали, чем могло обернуться это плавание. В тот день, он впервые столкнулся со смертью. И мысль, что он когда–нибудь умрёт, поразила его. До этого момента, он не понимал и не знал о её существовании. Это ощущение перед спасением, когда время замедлилось, – Георгий редко вспоминал, хотя оно было одним из самых дорогих воспоминаний.

Скоро пришёл Николай с молодой девушкой, которой на вид было лет семнадцать. У неё была красивая конопатая кожа и короткое летнее платье, открывавшее её упитанные ляжки. Увидев молодого человека, она застеснялась и не смогла посмотреть ему в глаза. Она училась в местном колледже на медсестру и согласилась ухаживать за больным за символические деньги.

– Лада, – сказала она и протянула ему руку, продолжая смотреть ему в ноги, – Вы из Москвы, да?

– Да, – сказал Георгий и посмотрел на подозрительное красное лицо Кольки, – Из Москвы.

– Гоша, если обидишь девочку, ответишь за это своей головой, – сказал Николай, пригрозив ему кулаком, и пропустил студентку в дом.

Девушка открыла дверь в комнату деда и почувствовался едкий запах лекарств. Георгий стоял перед открытой дверью вместе с Колей и не решался войти. Он смотрел на мозолистые пятки больного, которые не покрывала простыня, и длинные желтые ногти на больших пальцах, пока молодая девушка кружилась возле кровати, не издавая ни звука, словно случайно залетевшая бабочка. Послышался шепот, бабочка подлетела к больному, чтобы расслышать просьбу, взмахнула крылом и включила радио. Заиграла песня Марка Бернеса.

Когда ж домой товарищ мой вернётся,

За ним родные ветры прилетят.

– Какое старьё. Проходи, товарищ, – Коля отодвинул дверь, будто шоры, открыв полную картину.

Валерьян лежал на кровати и наблюдал, улыбаясь, за девушкой, которая двигалась в такт музыке. По его хлещущему взгляду сложно было поверить, что он болен. Он тянулся здоровой рукой к её юбке, стараясь ухватиться за край.

– Да, ты, я смотрю, молодцом, – сказал Коля, подперев ему подушку, – Ты как собака. Всех нас переживёшь.

– Коля, а почему никто не ухаживает за садом? Где Ксеня? – Валерьян долго смотрел на своего Георгия, которого сразу не признал.

– Надо у твоего родственника спросить, – сказал Коля.

– А, ты мой внук, что ли? – сказал Валерьян и в его глазах исчезло веселье. Георгий кивнул и взял его левую руку, чтобы поздороваться, но она была податлива, как тряпка. Испугавшись, он выронил её и посмотрел на Колю.

– Осторожнее, – тихо сказала Лада, посмотрев в сторону Георгия.

– Где Ксеня? – задыхаясь, произнёс Валерьян и отвернулся, – Скажите ей, что я обижен на неё, она обещала ухаживать за садом.

– Она скоро вернётся, – сказал Георгий, смотря на его ступни, – Вам не холодно? Может принести носки?

– Я не чувствую ног, – сказал Валерьян и безучастно посмотрел ему в глаза, от чего у Георгия перехватило дыхание, – Я устал.

Зашипело радио, Георгий смотрел на деда, стараясь заметить в нём признаки родного человека. Что–то неуловимое похожее было в нем от него.

Неужели я тоже стану таким же? – пронеслось у него в голове, – И действительно смерть придёт?

– Отдыхай, ты нам здоровый нужен, – сказал Коля, взяв Георгия под локоть, и вывел его из оцепенения.

Они вышли из комнаты, с шумом закрыв дверь из–за сквозняка. Георгий ссутулился, став похожим на брошенного ребёнка, который остро почувствовал своё одиночество, от чего Коля невольно его пожалел. Он всё понимал. Шагнув к нему, он хотел сказать ему что–нибудь про рыбалку, но тот резко двинулся, убежал к себе и принёс дедовские сапоги. Поставил их возле двери и, продолжая смотреть на них, улыбнулся.

– Может выпьем?

В церкви было уже темно, когда Коля и Гоша зашли за хреновухой к священнику Илье. Он был молодым, красивым, чисто выбритым мужчиной с выцветшей татуировкой на руке и походил скорее на рок–звезду, чем на священнослужителя. Про него ходили разные слухи в городе – говорили, что он был известным музыкантом в Москве, что в девяностые был связан с какой–то криминальной группировкой, что был в бегах одно время, а потом ушёл в религию. И что он не священник никакой, а скрывается под рясой, чтобы его не упекли в тюрьму. Взглянув на него, можно было так решить. Многие любили его за эту легендарность и артистизм. Но Георгию он сразу не понравился.

Пришлось с ним даже торговаться за бутылку хреновухи. Илья всучил им две литровых бутылки по сниженной цене и благословил на вечер.

День был нежарким, так что устроились на берегу возле дома Кольки.

– А сегодня танцы будут у молодых, Лада говорила. Не хочешь пойти? – сказал Коля, закинувшись первой рюмкой, и громко ухнул: – Хорошая.

– Ты же сказал, чтобы я к Ладе не подходил.

– Не обижал, – поправил его Коля Никитич, – А тебе пить–то вообще можно?

– А тебе? – сказал Гоша, пережевывая домашний зеленый лук, – Один раз можно. Никто мне не запрещал.

– Я вообще не пьющий, но эта хреновуха слишком хороша, понимаю тебя, – Никитич засмеялся, выпил новую рюмку и растянулся на земле, – Мне бы твои годы.

– И что тогда? – Георгий тоже улегся поудобнее на земле, чтобы можно было смотреть на воду.

– Ух, – радостно дёрнулся Коля, – Я бы этой Ладке прохода не давал!

– А у тебя нет никого?

– Почему это ты так думаешь? – Никитич сделал загадочную гримасу и закрыл глаза, – Захаживают ко мне всякие дамы. Только они толстеют быстро, а эта ещё совсем зелёная.

– Ты был женат?

– Был, – Николай подлил себе хреновухи и Георгию, и, подняв рюмку, добавил: – Развелись давно, после смерти дочери жена уехала к родителям, устроилась в школу, вышла замуж снова за какого–то техника и, кажется, поглупела ужасно. И стала злой, как все училки. Да это давно всё было.

Георгий не знал, что ответить и выпил с ним, не чокаясь, и Никитич оценил, что тот его не допрашивает. Он склонил голову, почувствовав, что пьянеет, и отогнал от себя какую–то мошку.

– А ты? В Москве у тебя есть кто–нибудь?

– Нет, – сказал Георгий, задумавшись, – Мне кажется, что я любить не умею. То есть так, как должно. Не было щелчка. Понимаешь? Они все хорошие люди, и они мне симпатичны, но щелчка ни к кому не было. Не верю, что я вообще способен на любовь.

– Знаешь, я понял, что такое любовь, уже в моём возрасте, как ты заметил, пенсионном, – сказал Коля, поджав колени, и почесал старый комариный укус, – Любовь – это когда все просто, когда не хочется ни игр, ни страстей. Ты просто любишь и это всё, что от тебя требуется.

– Да ты философ, Николай, – сказал Георгий, облокотившись на камень.

– Пойми я это раньше, не настрадался бы так со своей дочерью, и оградил бы её от Саши, твоего отца. Моя девочка, – сказал он грустно, поднялся на колени и перекрестился, – Царствие небесное.

– Мой папа? Что он сделал? – Георгий почувствовал, как у него резко прихватило живот.

– Первая любовь, – сказал Николай, смотря куда–то перед собой и представляя картины из прошлого, – А они с детства с Ариной были знакомы. Приехал из Москвы такой весь на понтах, Саша уже был при деньгах. Она у меня красавицей выросла, модель. Ухажеров у неё была уйма. Стал он возить её на дорогой машине, вещи привозил из Италии, украшения дарил. Обещал ей помочь в Москве. Врал. А она влюбилась уже, как дурочка. Он уже с твоей мамой был, а Ариша не знала. Так вот забрал он её в Москву, квартиру ей снял где–то в центре. Она в институт ещё готовилась поступить. Но вместо подготовки ходила вместе с ним по ресторанам всяким, наркотики принимала, – Коля закашлял, пытаясь удержать комок слёз, потом добавил: – А твоя мама беременная ходила уже.

– Это было в девяносто восьмом?

– Да, где–то тогда, – Коля посмотрел на него стеклянными глазами и вернулся к своим воспоминаниям, – Мы с мамой почувствовали, что с ней что–то не так. Она не звонила почти. Присылала нам деньги через каких–то бандитов, что мне очень не нравилось. А деньги эти противны мне были, прикасаться к ним не хотелось. Знаю я каким способом они добывались. Саша тогда ещё в мэры Твери баллотировался, улыбался, красовался своей рожей поганой на всех экранах, – Коля допил первую бутылки хреновухи.

– Что было дальше? – спросил Георгий, не сводя с него глаз.

– Дальше, дальше, что? Ариша стала его шантажировать, что расскажет жене. А отец жены его каким–то крутым человеком был в Москве, профессор что ли. Короче, Саша сказал ей, что пусть только попробует. Не успела, умерла от передоза в каком–то клубе.

– Он?

– Говорили, что он откупился, дал ей несколько тысяч долларов, на них она купила себе убийственную дозу. Девочка моя. Я потом приехал, искал её по всему городу. А дед твой помогал мне, ездил со мной везде, – Коля не плакал, а кашлял, схватывая ртом воздух, потом успокоился и налился себе ещё: – Такое время было. Мы с мамой тоже виноваты были. А потом через неделю родился ты, Феофанов.

– Неужели, это мой отец, – Гоша схватился за голову, пытаясь переварить информацию. Потом его вырвало, Никитич громко заматерился от того, что весь измазался в его рвоте.

Он помог ему встать и умыться в реке. Отнёс его до дома, где их встретила беспокойная Ксения Владимировна. Она стала колотить его, но, заметив глаза Кольки, замолкла и опустила руку.

– Колька, – она поцеловала его в лоб, – За что же мы так много страдали? Что же за жизнь такая?

Уставившись в пустоту, он поднял плечи. И ушёл.