Читать книгу Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо - - Страница 20

В 1958 году, после окончания пятого класса, я перевелся в только что построенную школу № 31. При моем желании я мог бы остаться учиться в старой школе, тем более что причин со стороны руководства школы № 30 для моего перевода в другую школу не было никаких. Учился я в школе хорошо, был отличником, моя фотография висела на школьной доске почета. Очень хорошо ко мне относилась наш классный руководитель Лошкарева Лидия Мартемьяновна, у меня был полный дружеский контакт со всеми учениками класса, да и мои родители несколько негативно относились к переводу. Решение в основном было мое и по следующим двум причинам. В связи с вводом в нашем пристанционном районе еще одной школы потребовалось перераспределение учеников, поэтому детей, проживающих на наших улицах, записали в новую школу. Во-первых, все ребята с нашей округи шли в новую школу, а во-вторых, в первый класс новой школы шел и мой младший брат Алеша. Именно эта причина в основном и повлияла на мой перевод.

Класс 6 «В», куда я попал, был сборный. В основном в нем учились великовозрастные ребята и девчата 1941–1945 годов рождения. Нас, 1946 года рождения, в классе было всего четыре человека. Конечно, я скучал по ребятам из старого класса – там мы все были ровесниками. Большая разница в возрасте накладывала свой отпечаток на взаимоотношения между учениками, но я учился очень хорошо, всегда помогал старшим ребятам в учебе, и в дальнейшем некомфортно в классе себя не чувствовал.

Как бы то ни было, но преподаватели в этой школе были собраны не просто хорошие, а очень хорошие. Директором школы был фронтовик-орденоносец Богомазов Иван Харитонович. За форму своего лица он среди учеников имел прозвище «Скула». Кстати сказать, директором он был своеобразным. За озорство, хулиганские поступки, курение он редко отправлял учеников за родителями, а принимал решение о наказании и осуществлял его сам – заводил ученика в свой кабинет и давал ему несколько отеческих затрещин. За такой метод воспитания его и боялись, и любили. Классным руководителем в нашем классе был учитель математики Казаков Павел Петрович. Возрастом он был такой же, как и мой отец, может быть, года на три-четыре моложе. В Щучинск он приехал, или его выслали, то ли до войны, то ли сразу после войны. Чувствовалось, что воспитания он был не пролетарского – на работу всегда приходил в строгом костюме, белой рубашке и при галстуке. Тем, что в дальнейшем мне довольно легко давались математические науки, я обязан ему. Хотя в пятом классе по алгебре и геометрии у меня были пятерки, но у меня после объяснения нового материала учительницей, ее звали Галиной Ивановной (фамилии не помню – кажется, Макарова) всегда оставалась масса вопросов. При объяснении же Павлом Петровичем у меня «непонятков» никогда не возникало. К тому же он, каким-то образом, выделил из всего коллектива класса трех, как он тогда говорил, перспективных и способных к математике учеников – меня, Сашку Абрамова и Мишку Цокова и стал заниматься с нами дополнительно. Учась в седьмом классе, мы уже довольно успешно решали задачи программ восьмого и девятого класса.

Как-то зимой, возвратившись из школы домой, где-то ближе к вечеру я занимался «уборкой» домашней скотины – кормил, поил, чистил хлев от навоза. Вдруг залаяла собака, и это был знак, что к нам кто-то пришел. Я выглянул из сарая и увидел входящую во двор фигуру моего классного руководителя – Павла Петровича Казакова. Пока я не догадывался о причине данного визита, но все равно ощутил, как липкий пот потек по спине. Хотя в школе я считался одним из лучших учеников, но и отличался озорством, за что часто получал нагоняи от учителей. Павел Петрович, зная крутость нрава моего отца, за мои выходки как-то пригрозил мне, что о моем поведении поставит его в известность. Поэтому, когда я увидал учителя у нас во дворе, меня охватила некоторая тревога, что час моего наказания очень близок.

До этого Павел Петрович и отец несколько раз встречались, беседовали и, вероятно, не только по поводу моей учебы, поэтому между ними возникло какое-то чувство взаимной симпатии. Поэтому отец очень обрадовался приходу моего учителя и, невзирая на его отговорки, что ему необходимо посетить еще несколько домов, был усажен за стол, который мать в течение нескольких минут сервировала литровой банкой самогона и необходимыми закусками. Сидели они часа три. По отрывкам их разговора (я сидел и готовил уроки в соседней комнате) мне было понятно, что говорили они в основном не обо мне, а вообще о жизни – коллективизации, войне, политике и т. д. Мне тогда показалось, что во многих обсуждаемых ими вопросах они были единомышленниками. Боялся я зря – Павел Петрович ни слова не сказал отцу про мое «недостойное» поведение. Наоборот, он довольно настойчиво убеждал отца, что я неглупый малый и что из меня выйдет толк. Поэтому, говорил он моему отцу, нужно сделать все, чтобы его сын мог получить высшее образование. Отец на эту тему больше молчал, а потом изрек: «Не знаю, как получится».

Кстати сказать, в те времена нас в школе довольно основательно приучали к физическому труду. Кроме уроков труда, обязательным считалось содержать в чистоте силами учеников классное помещение и дворовую территорию школы. Кроме того, начиная с 6-го класса, нас каждую осень по нескольку дней возили в село Вороновку помогать колхозникам собирать свеклу. Ехать тридцать километров ранним утром и поздним вечером в сентябре на открытой грузовой машине было очень холодно. Многие, в результате таких поездок, простывали. Но нас тогда рассматривали как необходимую для страны рабочую силу, а не как малолетних детей.

В это время я очень много читал. Читал бессистемно, все подряд, любую книгу, которая попадала под руку. Больше всего мне нравилось читать приключенческие и исторические произведения. Очень нравились книги из цикла «Жизнь замечательных людей». Не гнушался и политической и романтической беллетристики. После двадцатого съезда партии в стране появилось довольно много литературных произведений, рассказывающих правдивые истории о страшных временах культа личности Сталина. Такие книжки ходили по кругу – от дома к дому. Взрослые зачитывались ими и обсуждали их содержание между собой. Естественно, что и мы, подростки, тоже от них не отставали – жадно впитывали их содержимое. Потихоньку начиналась политическая оттепель.

Обладая довольно неплохой памятью, я, в ответах учителю по проходимому в школе обязательному материалу, иногда добавлял прочитанное мною по данной теме в художественной и исторической литературе, чем вызывал с его стороны явное одобрение. Особенное в этом ко мне отношение было со стороны учительницы истории Александры Григорьевны Гурьевой и учительницы русского языка и литературы Риммы Петровны Казаковой. Иногда я так увлекался рассказом, что мой ответ затягивался на полу-рока, но учителя меня не останавливали. Оценки по этим предметам у меня были только отличные. Сейчас, уже через много лет, я понял, что это было правильно – бессистемная читка давала мне более многосторонние познания.

Кстати сказать, любовь к чтению была в нашей семье у всех. Очень много читал отец. Несмотря на то, что семья жила очень даже небогато, мы выписывали большой объем периодической печати – газет и журналов. Каждый год подписывались на «Роман-газету» и два-три толстых литературных журнала. Мама, несмотря на то, что она ни одного дня не училась в школе, самостоятельно научилась читать и писать. В зимнее время в семье обязательны были коллективные вечерние читки. Семья собиралась в одной комнате – мать вязала, отец подшивал нам всем валенки, а Алла и я по очереди читали вслух какую-нибудь книгу. Толика читать не обязывали – он «проглатывал» слова, а Алешка был еще маленьким. Для большей освещенности в комнате зажигали две керосиновые лампы.

В январе 1958 года нашелся Михаил. До этого шесть лет от него не было никаких известий и чувствовалось, что отца очень тревожит эта неизвестность. В письме он писал, что работает на угольной шахте в городе Шахты Ростовской области, что женат на местной девушке и у него растет четырехлетний сын, которого назвали Сашей. Причину своего долгого молчания он объяснил тем, что долго не мог найти наш новый, щучинский, адрес. Каким образом он узнал этот адрес сейчас, он не сообщил. Приглашал отца и мать в гости.

Мать не могла в это время ехать, так как я и мой младший брат Алеша были школьниками, и поэтому просила отца отложить поездку на лето. Но отец очень любил своего первого сына и где-то, через недели две после получения письма, поехал к нему. Вернулся он о через месяц. Привез нам кое-какие подарки. Я заметил на его руке часы – красивые в желтом корпусе. Купил ли эти часы он сам или их ему подарил Михаил, он не сказал.

Что отец в день приезда рассказывал матери про поездку к старшему сыну, не знаю. Думаю, что, скорее всего, Михаил, чтобы каким-то образом оправдать свое длительное молчание, освещал отцу свое житье с матерью во время войны не с лучшей стороны. Правда, как потом мне говорил отец, мать он ни в чем не винил, претензии его в основном были к младшей сестре матери Анне. Но по этой или по другой причине между ними возникла сильная ссора, дело почти дошло до рукоприкладства, и я кинулся с плачем между ними. Дело в том, что мать на любую проблему всегда имела свое мнение, зачастую отличное от мнения отца, а отец был очень горячим человеком – вскипал по любой мелочи.

На следующий день, когда я пришел из школы, я почувствовал, что между родителями воцарился мир. Ближе к вечеру отец подозвал меня к себе, снял со своей руки часы и протянул их мне:

– Сынок, это тебе мой подарок.

Горло мое перехватило от такой щедрости. У нас в школе далеко не каждый старшеклассник носил часы, а я тогда был двенадцатилетним подростком и учился еще в шестом классе.

– Папа, а как же вы?

– Мне они, сынок, ни к чему, а ты у меня заслужил такой подарок.

Я до сих пор помню эту сцену дарения мне часов, хотя с того времени прошло больше шестидесяти лет. Часы были марки «Слава», яркие и очень красивые. Циферблат был оформлен классически нарисованными цифрами, корпус и стрелки были сделаны «под золото». На следующий день в школе я старался, чтобы все заметили их на моей руке. Мне кажется, что после того подарка я стал даже взрослее и степеннее.