Читать книгу Бремя Милосердия - Марк Астин - Страница 10

– Мастер Оррэ Таита, могу я войти в круг твоей гармонии?

– Мёрэйн Ллхаймэ может сделать всё, что Мёрэйн Ллхаймэ может делать, – так же, как Мёрэйн, не разжимая губ, ответил д’анаари. Взгляд его флуоресцентных глаз, глядящих на темнеющее небо, не изменил выражения, но Мёрэйн знал, чего стоит каладскому юноше, потревоженному его лёгким прикосновением к сознанию, перестроить свои мысли для диалога с ним. Он сидел под раскидистым бессмертником, что рос посреди фортового внутреннего двора для тренировок. Изогнутые ветви дерева были покрыты инеем и сверкали в вечернем небе, расчистившемся после шторма. Мысли представителя расы каладэ, невыразимые в информационном поле человеческого мышления, витали рядом.

– Ты упорно используешь имя, которое принадлежит не мне.

– Оррэ Таита использует имя, которое принадлежит одному из отрезков Пути Мёрэйна.

– Я не отвлекаю тебя от медитации, дружище? Мне нужно поговорить с тобой…

– Мёрэйн Ллхаймэ не может отвлечь того, кого он называет «дружище», от способа действовать либо бездействовать, который Мёрэйн Ллхаймэ в данную минуту описывает, применяя понятие «медитация», далёкое от того, чтобы выразить смысл явления, о котором идёт речь, в том случае, если ассоциация Оррэ Таита со словом «медитация» входит в допустимый диапазон значений, принятый у расы людей для этого слова.

Мёрэйн буквально чувствовал, как напрягается ментальное поле друга, пытаясь выразить мысли д’анаари в логической системе человеческого рацио. С человеческим у мастера Оррэ Таита проблемы. И именно это было официальной причиной, почему Мёрэйна пригласили служить на форт: помимо обязанностей жреца он выполнял ещё и работу переводчика.

– Мёрэйн Ллхаймэ испытывает ощущение, – продолжал д’анаари, – близкое к тому, которое люди обозначают словом «страдание», если ассоциация Оррэ Таита…

– Входит, входит, – улыбнулся Мёрэйн.

– Ученику Мёрэйну надо говорить с вэдданом Мёрэйном, – продолжил его собеседник. – Оррэ Таита – не Мёрэйн Ллхаймэ, но Мёрэйн Ллхаймэ будет говорить, если хочет говорить.

Мёрэйн опустился на снег рядом с д’анаари. Мелкая снежная пыль подтаивала на золотистой хасме мастера Оррэ Таита и серебрилась на бледных руках Мёрэйна, увитых змеиной татуировкой.

– Я размышлял, друг мой, о Восьмом сакриме, Непогрешимом Тиэррэ.

Мастер Оррэ Таита молча смотрел на платиновые разрывы уходящих туч над башнями форта.

– Восьмой сакрим, – вздохнул Мёрэйн, – что может быть гармоничнее Восьмого сакрима? Справедливость. Воздаяние, в точности соответствующее поступку. Такое развитие событий, которое адекватнее всего отвечает на сигнал, посланный человеческим сознанием в Меа. Рыцарь с четырьмя руками, одна из которых держит меч для казни, другая – чашу, полную милостей, третья – весы для взвешивания людских дел. Одежды его исполнены отверстыми глазами, и по восемь зрачков в каждом из них, половина их смотрит на внешний мир, половина – вовнутрь. Взор его видит всё, от него не утаишь ни малого дела, ни мимолётной мысли, ни слабого побуждения… Таков он, великий Тиэррэ, один из богов моей древней земли, скрывшейся под морем. Народная мудрость многих миров выражает знание о нём пословицей «Что посеешь – то пожнёшь».

– Люди обозначают простые законы с помощью сложных систем понятий и образов, – прокомментировал Оррэ Таита. – Д’анаари не могут видеть смысл в этом.

– Да, дружище, вам точно не нужны боги для того, чтобы видеть Путь, – улыбнулся Мёрэйн. – А вот мы зачастую беседуем с ними, и никак не можем понять их голоса. Например, почему случается, что справедливое порождает зло? Справедливо сказанное слово может принести боль другому человеку, а его боль толкнёт его на зло, и это зло – на новое зло – и, вот, зло пошло гулять по Меа как круги по воде. Меа болеет, Меа страдает и затемняется через справедливость. Выходит, справедливость есть зло? Каладэ всегда отмалчиваются, когда я заговариваю с ними об этом. Сегодня я пришёл спросить тебя, как друга, что, всё-таки, говорит об этом учение д’анаарийской школы?

Оррэ Таита оторвал взгляд от неба и мерцающе посмотрел на Мёрэйна.

– Учение д’анаарийской школы не говорит о вещах, которые назвал Мёрэйн Ллхаймэ, что они есть зло.

– Так что же это как не зло?

– Мёрэйн Ллхаймэ знает. Это Путь.

– Про Путь я, и впрямь, знаю. У вас, каладэ, всё – Путь… Если я кому-нибудь голову оторву – тоже будет Путь…

– Именно так, как сказал Мёрэйн Ллхаймэ.

– Что – так, мастер Оррэ Таита?

– Если Мёрэйн Ллхаймэ оторвёт кому-нибудь голову, значит, таков Путь Мёрэйна Ллхаймэ.

– Ну, а если не оторву?

– Если Мёрэйн Ллхаймэ не оторвёт никому голову – значит, таков Путь Мёрэйна Ллхаймэ.

– Если я оторву кому-нибудь голову – это будет зло.

– Если Мёрэйн Ллхаймэ оторвёт кому-нибудь голову – это будет действие, которое даст определённое направление Пути.

В интонации мысли мастера Оррэ Таита так и сквозило «только и всего».

– Ага. Человек умрёт, его родные будут страдать и озлобятся, начнут убивать в ответ… В общем, в Меа выплеснется уйма негативной, тяжёлой информации.

– Юный Оррэ Таита хотел сказать, что картина, о которой сказал вэддан Мёрэйн Ллхаймэ, будет являться частью Пути Мёрэйна Ллхаймэ, того человека и мира в целом.

– Но это же значит, что Путь поведёт мир по худшему сценарию, чем могло бы быть.

Д«анаари затворил мысли. Импульс, который уловил Мёрэйн, мог бы означать пожатие плечами, если переводить на язык телодвижений, свойственный расе людей.

– Люди много думают о «добре» и «зле» и мало думают о Пути. Каладэ не стремятся делать то, что люди называют «добро». Каладэ не стремятся делать то, что люди называют «зло». Каладэ выбрали оптимальный для установления гармонии вариант Пути.

«И вышли на Четвёртую Ступень, – добавил Мёрэйн только для себя. – Даже двинэа у вас живут по такой модели общества, о которой человеческие идеалисты только осмеливаются мечтать и которая в обществе людей до сих пор считается утопией. И это – „неприкасаемые“, если переводить на человеческие понятия! Я уже молчу про модель общества д’анаари – „учеников“ и самих каладэ – „совершенных“… Отношения между собой, а также к другим и к окружающему миру – образец такта и уважения. Общество, чуждое ментальной скверны. Философия, которая, отразившись во множестве миров, дала начало самым мудрейшим из человеческих учений… Как жаль, что для человеческого общества в целом такая модель мышления не свойственна».

– Видишь ли, чтобы научить людей думать о Пути – необходимо учить их. Проповедовать. Создать религию. Иным словом – навязывать и насаждать. А что это как не зло?

– Разве Орден служителей Двуликой Богини, к которому принадлежит Мёрэйн Ллхаймэ, не знает ответ на этот вопрос? – Мастер Оррэ Таита шевельнул ушами, что у представителей расы каладэ обычно выражало эмоцию, соответствующую человеческому удивлению.

– Многие учения о развитии сознания утверждают, что поднявшись в своём понимании мировых закономерностей до определённого уровня, личность выходит за рамки понятий о Добре и Зле. Для существа, освободившегося как от социальных норм, так и от своих собственных ограничений, для того, кто вошёл в полную гармонию с собой и мирозданием, Добра и Зла не существует. – Мёрэйн провёл пальцами по рисунку на запястье, замыкающему сакримическую татуировку в браслет. Взгляд его был задумчивым, а цвет глаз в эту минуту – светлый, как серебро. – Но дело Ордена стоит за гранью желания личного совершенства. Если бы каждый из нас стремился только к тому, чтобы стать равным Богу, вырваться из тенет Добра и Зла, постичь свою Самость!

– Что же в этом такого, что интонации мысли Мёрэйна выражают оценочное суждение, которое люди обозначают понятием «плохо»?

– Это не плохо, мастер Оррэ Таита. Но таким нет места в нашем Ордене. Мы выросли из игры в богоравных. Выросли из радости вырваться за грани Добра и Зла. Выросли из Свободы. В этом – отличие человека от каладэ. Каладэ могут довольствоваться тем, что достигли совершенства в имеющейся модели мира. Но мы видели Высшие миры, исполненные Света… Мы не можем мириться с тем, что Мать наша в печали, что в своём Зеркале Она видит страдание Её детей – если знаем, что Она может взойти по Великой Лестнице и облечься в новые, роскошные одежды радости.

– Каладэ говорят, что те из людей, которые достигли Совершенства, могут сделать то, что Мёрэйн называет словами «взойти по Великой Лестнице».

– Верно. «Совершенные» люди, как ты говоришь, получают возможность перестать воплощаться в нашем мире и перейти в один из Высших. Знаешь, некоторые так и делают – они уходят, и имён их мы не знаем… Они постигли такую мудрость, пред которой все наши потуги были бы тьмой и невежеством. Но мудрость эту не может вместить Чаша Владычицы. Их Свету просто нет места в Меа этого мира.

– Тех, кого люди называют «меари», каладэ называют «Вернувшимися», – вспомнил мастер Оррэ Таита.

– Да. – Мёрэйн уставился на татуировку браслета на своём запястье. – Мы все – те, кто не смогли бросить свою Мать. Владычица звала нас, своих детей, мы не могли облечься в радость, оставив Её в печали.

– Каладэ не понимают этого, – признался мастер Оррэ Таита.

– Я знаю, Оррэ. Представь себе, люди этого не понимают тоже. Вы, каладэ, избавлены от понятий Добра и Зла, люди мечтают об этом. Мы же из века в век бродим по лику Матери, чужие для всех, служа только Ей… Мы страдаем Её болью – а Она болеет, когда кто-нибудь из Её детей испытывает боль. Мы плачем Её слезами – а Она рыдает, когда Её дети мучают друг друга. Мы гневаемся Её гневом – а Она гневается, когда слишком много гнева в сердцах Её детей. Но гнев порождает гнев, а боль множит боль. Как преодолеть это? Как разорвать порочный круг, Оррэ? Нет для нас Пути, на котором всё равно – больше будет боли в мире или меньше, мастер Оррэ Таита. Но спасибо тебе за беседу. Ты прав – Звезда так тяжела для меня потому, что я ещё слишком молод… В этом своём Истинном рождении.

– А ещё потому, что Мёрэйн не хочет принять Ллхаймэ как часть своего Пути, – равнодушно вставил мастер Оррэ Таита.

– Это верно, – Мёрэйн опустил глаза. – Когда крупно облажаешься в прежней жизни – проще забыть того себя, кем ты тогда был. Преступление Ллхаймэ тянет мою Звезду вниз. Любое уродство будит во мне гнев этого демона, которым я был когда-то – и чем мерзостней уродство – тем более жуткие бездны я открываю в себе. И тем сильнее я хочу улыбки моей Владычицы… Хочу, чтобы наш мир достиг совершенства, о котором я знаю.

– Каладэ говорят – ни одно из Отражений Проявленного не может выразить в себе полноту Абсолюта.

Мёрэйн вздохнул.

– Знаю. Но… Эх, дружище! Это так хреново…

Мастер Оррэ Таита снова уставился на закат немигающими глазами.

– Это – Путь.

Всё кончилось пару часов назад. Четверо Неприметных отвели убийцу23 на верхнюю площадку восточной башни. Он не сопротивлялся, не сыпал проклятиями, не плакал. Мёрэйн, облачённый не в лазурное ассари, а в чёрно-белое одеяние Ордена24, стоял перед ним, наблюдая его хмурое лицо – ещё юношеское, но обещающее в зрелости стать твёрдым и немного суховатым; его жёсткие волосы – не крашеные, как у многих ламбитов, но от природы красивого бронзового цвета; его манеру держаться – прямо, но несколько потеряно; его руки – большие, хорошие руки труженика; его татуировку – незамысловатую, изображающую листья падуба из родной долины, а на предплечье – изображение золотой ящерицы: знак богини Ашнэ, которую в момент инициации парень избрал своей покровительницей. Мёрэйн отчётливо видел, как набухли жилы на запястьях. Слышал его дыхание. Видел всю его жизнь – от корабликов из шкурок, которые тот делал для брата по весне, до последней бессонной ночи, полной воспоминаний.

Перед тем, чтобы отвести его на башню, к нему в каземат зашёл комендант форта, мастер Ёнсе.

«Ты знаешь, что такое вэдданский суд, мальчик?» – Спросил его воин. Он помотал головой. Любой в Ламби знает, что такое суд старейшин – когда проступок разбирают главы общины. Такой суд заканчивается позорной татуировкой или отвержением в неприкасаемые – смотря насколько велика скверна и насколько много накопилось её на человеке. Бывает ещё верховный суд – когда преступление настолько тяжко или история так запутана либо спорна, что разбирает её собрание старейшин кланов под руководством самого губернатора. Такое обычно заканчивалось каторгой или ссылкой за пределы Ламби. Вэдданский же суд применялся к тем, кто совершил нечто из ряда вон выходящее, что было за рамками обычного ламбитского правосудия. Вэдданский суд был из тех вещей, о которых люди говорят только шёпотом.

«Те, кто ходит через Отражения Зеркала Владычицы, могут поместить в твой мозг любые картины. Могут внушить сны наяву… Могут подменить одну явь на другую. Они могут заставить тебя пережить то, что пережил другой человек, – спокойно рассказал комендант. – Ты получишь то, что хотел причинить другому. Вот что случится с тобой на суде вэддана. Будь готов к тому, что тебя ждёт. Подумай – и раскайся. Владычица милостива, и бесконечно Её Милосердие для тех, кто узрит Её светлый лик. Если ты искренне раскаешься в своём замысле и отвратишь от зла твоё сердце – Она обернётся к тебе своим светлым ликом. Тогда вэддан не причинит тебе никакого зла – потому что Владычица улыбнётся тебе. Тогда он отпустит тебя с миром. Но горе тебе, если твои помыслы и чувства будут такими, что Она взглянет на тебя мрачно».

Мёрэйн ждал. Ждал того, что юноша поднимет взгляд и встретиться с его глазами. И во взгляде будет понимание и просьба. Не отчаянная мольба – но понимание того, что заслужил и просьба дать шанс. И он был готов взмахнуть рукой, подавая знак коменданту…

Парень поднял взгляд и встретился с глазами Мёрэйна. Да, в его взгляде было понимание. В его взгляде было осознание своей вины и спокойное принятие заслуженной участи.

В нём не было просьбы: Милосердия!

Тогда Мёрэйн переместился в сумеречный Сэйд, затем – в сияющий Сиайн, потом – в ослепительный Ти… Через него в обратном порядке пронеслась вся жизнь стоящего перед ним юноши. Каждое из бесчисленных его отражений в каждое из мгновений времени стало Мёрэйном. Каждая мысль его стала мыслью Мёрэйна. Каждая пережитая эмоция – эмоцией Мёрэйна. Каждое воспоминание – воспоминанием Мёрэйна. Его боль была болью Мёрэйна, его страсть была страстью Мёрэйна, то, что было ему дорого, стало для Мёрэйна родным. Он был Мёрэйном. Мёрэйн был им.

А потом Мёрэйн сказал слово. И слово это было – тебя нет.

И его не стало.

Не стало этих больших, трудолюбивых рук, этого лица, которое обещало стать суховатым к старости. Не стало больше этого узора листьев падуба – именно этого, неповторимого узора. Не стало. Никогда не было.

Мёрэйн стоял один на башне, высоко над морем. Неистовый ветер рвал орденское одеяние, и чёрное мешалось с белым. И свинцовые тучи разверзлись. Шторм наотмашь бичевал отмели Затерянных Островов. Бушующие волны рыдали. Ледяной дождь вперемешку со снегом хлестал по лицу, обжигая щёки.