Читать книгу Бремя Милосердия - Марк Астин - Страница 5

– Так простую или нашу? Ну? Пошевеливайтесь, не видите, вот-вот снег повалит? Сейчас в шторм угодить не хватало. В двух милях от Затерянных. – Лоннэ Синяк, потянув носом, принюхался к ветру, который, заметно крепчая, туго надувал парус байдары. Пахло снегом.

– Хлебало своё заткни, – огрызнулся Стура, кормщик. – Вот накликаешь сейчас. Нашу давай.

– Мы ещё не ушли так далеко, – возразил Синяк.

– И не уйдём, – отрезал кормщик. – Не в такую погоду.

– Здесь нас могут сцапать, – не унимался Синяк.

– А ты думал, тебе работа будет сладкой, как меарийское касание? – резко, как и всегда, обозлился Стура. – Ни тебе риска, ни тебе подстав?

– Нашу, нашу, – заорали все остальные. – Кто в такую погоду патрулём пойдёт? Не смешите.

– Береговую охрану не видели?

– Говорят же тебе: чисто!

– Ну, а Неприметные? – чуть помолчав, проговорил Синяк. Он был старшим из рыбаков, собравшихся на байдаре.

Пара парней опасливо окинула взглядом подельщиков.

– Я тебе что, тупой? – заорал Стура. – Я пошёл бы на дело, если б за нами был хвост?

– А их не распознаешь порой, – не унимался Синяк. – Мне вот встречная лодка не понравилась. Неприметные, ты же знаешь – не отдыхают ни в праздники, ни по святым дням… Нюх у них на нашего брата. И с непогодой они неразлучны, как Шэйллхэ и Ллхаймэ.

Стура посмотрел на старика как на умалишённого.

– Может, ты ещё и Манона помянешь? Нашу забрасывай, давай, работай.

«Нашей» у браконьеров называлась мелко плетёная сеть. Использование её было строго запрещено уставом губернатора Марки. Пойманным на отлове молодняка грозило навсегда распрощаться с морем: их ждали долгие годы благородного труда на белых каменоломнях Чисавео.

В море упали первые хлопья мокрого снега. В воду поползла мелкая сеть. Лоннэ Синяк, боязливо оглядывающийся по сторонам, тихо бормотал мантру. «Может, ты ещё и Манона помянешь?» Вот тебе и привет… Вот молодёжь пошла… Во времена молодости Лоннэ бывали ушлые ребята, бывало, ходили в море и с мелкой сетью. Бывали и такие, что похвалялись в кабаках, как обвели вокруг пальца береговую охрану и даже самих Неприметных – последнее-то уж, поди, было брехнёй… Но чтобы вот так запросто упомянуть имя Манона, Владыки Морей, да ещё с небрежением, да на воде, да накануне шторма… Ой, дурно… Нет, таковских во времена Лоннэ не было. Но теперь молодёжь всё борзее и борзее… Слишком уж много стало на рейде кораблей из окаянного Эрендера. Тамошние люди, известно, муторные – не чтят богов, не знают Веды, и глядят так, будто бы они хозяева всего на свете… Вот и совращают молодых дурными своими речами и манерами – дошли теперь до того, что имена богов произносим в насмешку…

Лоннэ вздохнул виновато. Почитаешь богов – так почитай, живи по Веде. Так ведь нет же. Слаб человек, когда речь о золоте. Стура платит ему, бывшему лоцману, куда щедрее, чем честные промысловики: ведь у Стуры особый интерес к этим опасным водам вблизи рифов Затерянных Островов, где меньше шансов нарваться на патрули. И он, Синяк – сегодня мелкую сеть забросил, завтра будет молиться, каяться… А послезавтра – по новой в море. Всё не чисто, всё половинчато… «Завяжу, – в который раз решил Синяк. – Точно завяжу. Не к добру сегодня вышли, ой не к добру…».

А море, казалось, потворствовало молодчикам: сеть отяжелела быстрей, чем обычно, да как потянула вниз!..

– Ребята! – завопил Синяк, – Тянем, тянем, да скорее, мать вашу! Крупняк!!

– Большая рыба! – подхватил кто-то. – Все сюда! Ну, взяли!

Сеть шла плохо. Глаза у рыбаков разгорались всё ярче, лихорадочнее. Наконец в воде показалась тёмная масса туши. Лоннэ и его товарищи налегли изо всех сил… И вот содержимое сети вывалилось на дно байдары. Кто-то из парней грязно выругался, Синяк, побледнев, сотворил рукою защитную мудру сакрима Мэам: то было неподвижное человеческое тело.

– Утопленник, тьфу! – сплюнул Стура, пнув ногой труп, опутанный чёрной морской травой. Лежащий на боку мертвец перевернулся навзничь.

Утопленником оказался совсем молоденький юноша, почти мальчик – лет шестнадцать-семнадцать, не больше. Солёная вода и рыбы ещё не успели повредить тело. Сердце у Лоннэ Синяка непривычно сжалось от жалости: паренёк был симпатичный. Мертвенная бледность, оттенённая чернотой волос, настолько ему шла, что казалась для него естественной. Утонувший был ламбитом: узор инициатических татуировок обвивал обнажённые руки и плечи. В несколько охватов вилась морская змея – знак бога Манона. Лоннэ печально усмехнулся: бог-покровитель, похоже, сыграл со своим юным адептом злую шутку… Старик опять поспешно сотворил мудру – отгоняя богохульную мысль. Вот только что же Манона кормщик помянул нечестиво. И на тебе… Совпаденье ли?

«Интересно, из какой общины мальчишка и каков род его занятий?» – Думал старик, приглядываясь к татуировке. В канве замысловатого узора вились сакримические иероглифы. Вот Алле – первый иероглиф, который молодой ламбит вплетает в свою первую татуировку в день выбора имени; вот Бэй, Гидес… Вот Дэйн – знак официального принятия в общину; а вот и печать Вэддана, которая ставится после посвящения в знание Веды. Древо Джао говорит о том, что юноша уже нашёл своего избранника или избранницу, или избранников, а Синкх указывает, что человек уже успел выстроить собственную пэлу или поступить на службу… И тут, читая узор дальше, Синяк удивился: он разобрал в хитросплетениях рисунка начертание знака Тиэррэ. Слишком молод паренёк для опыта, за который даётся иероглиф Великого Учителя. И уж тем более – для следующего: знак Ууны, Странника, красовался на коже, продолжая ленту иероглифов, обвивающих мускулистую руку. Не может быть! Носить такое «украшение» простым людям не допускается: знать, мальчишка-то был учеником ведуна? Айко, Ллэйд, Мэам… Синяк пригляделся и присвистнул: сакримический ряд, обвивая руку петлёй, продолжался! Сердце старого лоцмана ёкнуло. Мэам – вэдданский знак, лишь посвящённые ведуны его носят. Не ученики. Но когда успел паренёк… Нет, что-то явно не так. Следующий иероглиф – Наин – рисуют лишь ведуны, прошедшие особую магическую инициацию. И лишь им положены дальнейшие иероглифы ряда – Коин, Йат, Церро, Ферро… Лоннэ не был близок с ведунической наукой, но немало пожил на свете и знал: чем больше иероглифов – тем старше и возвышенней ведун. У бывшего лоцмана путались мысли, а глаза читали дальше: Чуут, Хоурэ, Эшш… А вот Меа, Кристалл, Великое Зеркало. Что за бесовщина! Да не может такого быть!! Но и Меа, последний иероглиф алфавита, не был последним знаком в рисунке: по обратной стороне руки, теперь уже спускаясь к запястью, сакримические иероглифы вились в зеркальном, обратном порядке. Эшш, Чуут, Ферро, Церро, Йат, Наин, Коэн, Мэам, Ллэйд, Айко… Синяк нагнулся и, пересилив себя, дотронулся до мертвеца. Приподнял бесчувственную руку, стряхивая с неё водоросли. О, великие боги! Ууна, Тиэррэ, Синкх, Джао, Вэддан…

– О, погоди-ка.

Заплывшие глазки Стуры засверкали: на трупе блеснуло что-то белое. Он оттолкнул старика и принялся распутывать водоросли, скрывающие шею и грудь утопленника. Бранясь сквозь зубы, он пинком развернул тело, рука юного духовидца откинулась, обнажилось запястье… Старый лоцман вскрикнул: татуировка обвивала запястье, замыкая круг. Это вытатуированное кольцо – Браслет Неназываемого. Знак Утраченного Иероглифа, символ Сокрытого Бога, первый и последний в сакримическом круге, замыкающий начало и конец. Синяка захолонуло ужасом.

А кормщик распустил ленты ассари9 на груди мальчишки. Он не обманулся: на шее юноши красовалось жемчужное ожерелье. Камни были великолепны: крупные, как на подбор, сияющие.

– Хорошая рыбка, – осклабился Стура.

– Стой! Не трогай! – Крикнул лоцман. Но было поздно: Стура ухватил нитку ожерелья.

В тот же момент его запястье сжала бледная рука утопленника. Глаза мертвеца распахнулись – сапфирно-синие, они горели страшным, нечеловеческим, бездонным взглядом.

Рыбаки прянули в разные стороны. Кто-то свалился за борт, кто-то бросился туда сам. Лоннэ Синяк упал на колени. Краем зрения он видел, как валится на дно лодки кормщик Стура, и почему-то знал – то не обморок.

В один миг перед Лоннэ пронеслась вся его жизнь: вот он снова был мальчишкой, сидящим, скрестив ноги, на песке, среди детей, собравшихся вокруг общинного ведуна, который толковал им Веду… Прошли в мыслях все бесчисленные выходы в море, и короткая служба в порту, и даже один поход на барке двинэйских контрабандистов… Вспомнились все нечестивые ходки в море. Все молитвы, все клятвы… Все мечты о праведности, которые рушились в прах, как только вырисовывалось выгодное дельце, все минуты неловкого молчания, когда лихие подельщики позволяли себе оскорблять духов и богов…

Старый лоцман поднял глаза и встретил бездонно-синий взгляд.

Мёрэйн медленно сходил Сверху Вниз, и спутанная мешанина мыслеобразов, звенящая в сверкании Ти, потихоньку отступала, распадалась на голоса эгрегоров, голоса различных эпох и различных миров, на голоса отдельных людей. Наконец он облёкся тихим сумраком Сэйда, и реальность вокруг стала плотной, появились очертания вещей, а голоса разделились на дальние и ближние. Дальние стали неразличимы для слуха, ближние – голоса унов, морских духов, голоса ветра и голоса браконьеров с потерпевшей неподалёку крушение байдары – звучали отчётливо.

Поделом. Хоть Мастер Стражи и считает, что тратить столько энергии на запугивание браконьеров – глупость, Мёрэйн знал, что такие вещи куда действеннее, чем банальный арест и каторга. Он всегда позволял спастись одному из членов экипажа. Тому, кто, полумёртвый от ужаса, расскажет о случившемся на берегу.

Сумрак Сэйда рассеялся, и мягкие, текучие сэйдамы вещей растаяли в твёрдости линий материи. Мёрэйн сошёл в своё плотное тело, которое оставил на песчаном полу грота. Холодный, шелковистый песок. Воздух пахнет морской солью. Гул прибоя.

Он открыл глаза. Тёмные стены почти куполообразно сходятся к потолку, белый песок на полу повторяет рисунок, оставленный морскими волнами на отмели. Это одно из излюбленных тайных мест Мёрэйна. Здесь можно уединиться и предаться тишине. Здесь можно поработать спокойно и сосредоточенно.

Но сегодня было тревожно.

Видения. Видения терзали его разум – как никогда за последние три антавы10, прошедшие с окончания Войны.

Как всегда после перехода по уровням Меа, тело казалось немного чужим, а пять человеческих чувств, подавленные меарийскими, упорно не желали приходить в норму: песок был прохладным, но не настолько, насколько он должен быть в середине зимы, а дневной свет, падающий лучами сквозь щели в каменном потолке пещеры, сиял, наоборот, чересчур ярко – так, как его никогда не воспринимает человеческий глаз. Он вышел из грота на узкий скальный карниз. Белая скала под ногами отвесно обрывалась в море. Далеко внизу кипели волны, над отмелями с криком кружились морские птицы, бросаясь в воду. Внизу стлалось море, обнимая мыс, и там, где оно расходилось, направляя одну вереницу волн южнее, а другую – северней, кипели гигантские буруны: далеко в море простиралась знаменитая отмель смерти – Затерянные Острова. Зоркий глаз мог различить на грани видимости тёмную точку близ одного из рифов – обломки злосчастной браконьерской байдары.

Северней, по левую руку, раскинулась широкая бухта Сильвеарены, по ту сторону которой, резко очерченный на фоне идущего с севера штормового фронта, виднелся Мыс Благословенного. Низкое солнце горело в разорванных облаках, заливая тревожным светом базальтовые срезы стены Лиит, обрамляющей бухту. Здесь и там с утёсов, изрезавших край плато, срывались сверкающие ленты водопадов – то стремились в море реки, падающие из бесчисленных каньонов Ламби. Все их превосходил по мощи и красоте один, самый большой водопад в глубине широкой дуги залива, ровно посередине между двумя мысами. Этот водопад делил побережье на две части. Там, под водопадом, между чёрной стеной утёсов и морем, белокаменно раскинулась Сильвеарена. Последний, неверный луч солнца, пробившийся сквозь пылающий разрыв в тучах, вспыхнул на золотом шпиле храма Матери Мира. С такого расстояния город смотрелся маленьким, хрустальным, невесомым – словно игрушечный замок, пристроившийся меж двух отрогов, в дельте реки. Отсюда казалось, будто город стоит прямо у подножия водопада, купаясь в лучах переменчивых радуг, играющих на фоне скал.

В последнее время прибавилось работы. Воины Неприметной Стражи за общей трапезой рассказывали о лихих вещах: неприкасаемые задираются к честным людям, приезжие из Эрендера творят всякие непотребства, и за ними нужен глаз да глаз… Браконьеры совсем обнаглели. Эти молодчики, оказалось, не чтят ни богов, ни сакримы, святые дни месяца не помнят, и даже мертвеца обобрать не стеснялся никто, кроме одного старого лоцмана…

Мёрэйн обессилено уставился на панораму отмелей, и непослушная чёрная прядь упала на лицо, заслоняя глаза от скупого света в разрывах предштормовых облаков.

Он раздумывал о том, как редко встречаются ему красивые человеческие лица. Сегодня он видел красивое лицо человека впервые за долгое время. Это было лицо старика, искренне сожалевшего о кривде – не из страха за себя, а из внутреннего ощущения того, как надо жить, из раскаяния в своих изъянах, мешающих ему жить именно так. Собственно, ради этого старого лоцмана Мёрэйн и затеял всё представление. Куда чаще он ограничивался тем, что просто навевал браконьерам сны – такие, после которых даже циники становились суеверными и в праведники живо обращались… Но Лоннэ Синяк был из тех, с кем можно работать. Он на всю жизнь сохранит память об этой встрече. И через него на побережье родится новая легенда, которая освежит в людских сердцах уважение к Веде и страх перед неправедными делами…

Этой осенью не явил себя сакрим Мэам. Дурное предзнаменование, издревле предупреждавшее людей о неприятностях и испытаниях. 159 лет подряд, со времён самой Войны, Серебряный Крест показывался в осеннем небе каждый год: порой – на двое или даже трое суток, а иной раз – на пару часов, но каждый год ведуны Ламби, жрецы Левранда, священники Эрендерской Единой Церкви и настоятели монастырей различных сект – все на свой лад совершали богослужения в честь Сияющего Бога. Напрасно в этот год они совершали приготовления. Напрасно…

Ведуны хмурились и качали головами. Даже Неприметные мрачно шептались, глядя на небо. А уж после того, как в начале месяца Йат скончался старый Мастер Стражи, – и вовсе сникли. Смерть любимого главнокомандующего была внезапной и глубоко потрясла всех. Мёрэйн особенно тяжело переносил расставание с другом. Вдобавок старик не успел назначить преемника, и на посту Мастера Стражи его сменил человек не слишком симпатичный – бывший комендант пограничной базы Эмокабэ, мастер Гоода. Чаще, чем обычно, Мёрэйн отлучался теперь с форта, чтобы побыть наедине с морем. Шторма месяца Йат в этом году были особенно свирепыми – то и дело бросались они на побережье, обрушивались на белые стены форта, глухо гремели в скалах… Море волновалось. Море негодовало. Море чувствовало что-то – что-то такое, что до поры было неведомо Мёрэйну. Но Мёрэйн привык доверять морю.

Мёрэйн подставил холодному зимнему ветру, наполненному морской влагой, лицо и обнажённые руки. Провёл пальцами по предплечьям, словно гладя изгибы вытатуированной змеи, и с силой стряхнул руки над пропастью.

Пора возвращаться на форт. В полдень начнётся церемония Прошения о вступлении в Стражу. Провести её надо засветло. Мастер Оррэ Таита в отлучке, так что его, Мёрэйна, присутствие необходимо. Комендант, должно быть, уже заждался его…

Вернувшись в грот, Мёрэйн прошёл в глубину, к самой дальней стене, и пробрался в узкую щель между камней. За нею была другая пещера. Почти половина этого второго помещения была залита водой. Мёрэйн нырнул в подземное озеро. Единственный путь из внешнего мира в его Грот – помимо, разумеется, пути по воздуху, которым проникнуть сюда могли лишь вездесущие духи – вёл через лабиринт подводных пещер.

Форт Гира Моона был самой древней и самой главной базой Неприметной Стражи Ламби. Он был построен на заре колониальной эпохи, когда Стража только начинала свою славную историю. Место для форта было выбрано как нельзя более удачно: Мыс Ветров, южный из двух скалистых громад, замыкающих бухту Сильвеарены, далеко выдавался в море, подобно окаменевшему хребту гигантского зверя. Утёсы чёрного базальта с выходами белого камня здесь были выше, чем обрывы плато в других местах, и форт господствовал над всем побережьем. Вправленный в скалу, как алмаз в оправу, и скрытый среди гигантских руин древнего моронского города, он царил над Сильвеареной уже без малого шесть тысяч лет. Никто, кроме Неприметных и некоторых ведунов, не приближался к форту: моронские руины были древним местом силы, а от баз Неприметной Стражи обычные жители старались держаться подальше.

Задние ворота форта были, как всегда, заперты изнутри. Когда Мёрэйн подошёл, они гостеприимно распахнулись под его взглядом и сами собой захлопнулись за его спиной. Молоденькие караульные, застигнутые врасплох, запоздало встали навытяжку. Мёрэйна обдало волной их эмоций, мыслей и ощущений. Один из постовых думал о предстоящей церемонии: просить о вступлении придёт кто-то из его родственников. Второй мучился последствиями неумеренных возлияний, совершённых вчера вечером… Оба при появлении Мёрэйна забыли о своих проблемах. Мёрэйн усмехнулся.

– Давно пора бы привыкнуть.

– Так точно, вэддан, – отчеканили караульные в один голос.

– Всё спокойно?

– Так точно, вэддан.

– Церемония Прошения вот-вот начнётся, – раздался из-за угла сухой старческий голос, и с боковой лестницы сплыл мастер Гоода – крепкий бородатый старец в голубом шёлковом ассари. Часовые замерли как статуи.

– Мы уже думали, что потеряли вэддана, – говорил мастер Гоода, по обыкновению, немного в сторону, не глядя на Мёрэйна прямо. – Вэддан, без сомнения, был занят очень важным делом, не требующим отлагательства настолько, что ради оного возможно пренебречь церемонией.

– Если мастер Гоода обратит внимание, церемония ещё не началась, – в тон старику сказал Мёрэйн, только не разжимая губ: часовым не следовало слышать, как кто-то смеет перечить Мастеру Стражи.

– Мне следует оставить Мастера и предаться медитации, – произнёс он вслух. – Церемония скоро начнётся.

Что бы там ни говорил главнокомандующий, приготовления, которыми был занят с утра гарнизон форта, не касались Мёрэйна. Его задача на церемонии Прошения была предельно проста – внимательно заглядывать в глаза каждому из кандидатов и читать их мысли. Духовные практики, как знал Мёрэйн, были хорошим предлогом отвязаться от общества Мастера в таких случаях. Было ясно, что старик, будучи хорошим воином и командиром, напрочь не разбирается в искусстве работы с Меа. Так что на время, оставшееся до начала церемонии, Мёрэйн был избавлен от назойливого общества главнокомандующего.

Но его общества искал, как выяснилось, не только мастер Гоода.

Мёрэйн шёл по внутренней галерее второго яруса, направляясь в свою келью, когда ощутил взгляд в спину. Скользнуть с плана физической реальности в Сэйд хватило, чтобы на каменной кладке галереи перед ним вырисовалась тень. Тень лежала почти возле его ног и шевелила ушами. Уши были острые, расширяющиеся книзу… Как только он на них посмотрел, к ним тут же добавились рожки, состроенные из двух мясистых длинных пальцев лапы, которую тень поднесла к голове, а вторая лапа тени приветливо отсалютовала Мёрэйну. Обернувшись, Мёрэйн поднял взгляд: над ним возвышалась верхняя стена форта, венчающая второй ярус, а над стеной высилась восьмиугольная восточная башня. Мёрэйн быстро поднялся по витой башенной лестнице.

На верхней площадке сидел, скрестив ноги, сэйдам11 некоего существа.

Это существо показалось бы странным любому, кто никогда не видел представителя расы каладэ.

Приземистое, коренастое, кажущееся пухлым из-за хасмы – сплошного слоя мягкого, очень короткого, но густого ворса, покрывающего кожу на всём теле, отчего все очертания, углы, изгибы выглядели сглаженными, а короткие пальцы лап – невероятно толстыми. Покрытый хасмой круглый череп венчали острые, расширяющиеся книзу уши, из-под лишённого бровей ровного лба глядели большие, овальные, слегка фосфоресцирующие глаза. У каладэ, который в данный момент взирал на Мёрэйна, они были ярко-зелёные, а хасма – буро-рыжего оттенка. Облачено существо было в ассари лилового цвета, означавшее принадлежность каладэ к касте двинэа – «недокаладэ», то есть тех представителей расы, которые не встали на Путь или пренебрегли им (как было в данном случае). К лиловому, впрочем, добавлялись тёмно-багровые пятна – словно двинэа стремился ещё больше подчеркнуть этот знак своего падения.

– Роу! – Мёрэйн скользнул в Сэйд и крепко обнял поднявшегося ему навстречу друга. – Владычица и сакримы, какими судьбами?

В отличие от обычных людей, Мёрэйн не видел разницы между тем, чтобы общаться с кем-то при помощи органов слуха, зрения и осязания, и общением с кем-либо, находящимся вне физического тела. Для любого (или почти любого) из воинов Неприметной Стражи, если бы кто-нибудь из них поднялся сейчас на башню, происходящее виделось бы так: вэддан Мёрэйн стоит один посреди площадки, взгляд его неподвижен и сосредоточен на чём-то отсутствующем, губы шевелятся, не издавая ни звука, руки подрагивают или жестикулируют.

Когда перемещаешь восприятие реальности в Сэйд и видишь мир через свой сэйдам – многое иначе и куда проще.

Мёрэйн обнимал приятеля, внимательно и с радостью приглядываясь к нему. Двинэа, в отличие от большинства мужчин-людей, был почти одного с ним роста – лишь слегка приземистее. Как и всегда, от него лучами во все стороны плескали весёлость, сытость и плотское удовлетворение.

– Ты поступаешь неосмотрительно, дружище, – улыбнулся Мёрэйн. – В кои-то веки вылазка в Сэйд – и так промахнуться! База Неприметной Стражи – не самое лучшее место для двинэйского контрабандиста.

– Если я не вижу кайфа шляться вне физического тела с тобой под ручку, как сентиментальная девственница – это ещё не значит, что я заблудился, – мотнул головой двинэа, без запинки мысля по схеме человеческого рацио12. – Так говоришь, будто люди могут видеть в Сэйде.

– Здесь есть ещё мастер Оррэ Таита.

– А, этот маленький разбойник. Давненько с ним не виделся. Помню, как качал его на руках, когда заходил в гости к его мамаше. Он нравился мне куда больше, когда был двинэа. Голубой ему не идёт, так ему и передай…

– Ты всё за своё. А между тем тебе бы пора подумать о Пути Возвращения.

– Мой Путь крив, но не настолько, чтобы меня поучала недовысушенная мумия представителя отсталой расы, – закатив глаза, провыл Роу и тут же расхохотался. – Лучше подумай, чем занимаешься ты. Подкидываешь браконьерам свой малоубедительный труп – в этом теперь заключаются твои должностные обязанности?

– Ты подзабыл человеческий за сотню лет в Тени, дружище! – засмеялся Мёрэйн. – «Должностные обязанности»! О, Звезда, Роу, где ты нахватался таких слов?! Вообще-то, мой труп был очень даже убедителен. Что поделаешь. Мои трудовые будни.

– Думаю, ты будешь не против разбавить их чем-нибудь, – подмигнул двинэа.

– И что это значит?

– Что значит? А то, что моя бренная тушка валяется в Морской Жемчужине, в порту Сильвеарены, – Роу махнул лапой в сторону виднеющегося вдали города, – и жаждет более материальной встречи с тобой – например, такой, при которой можно будет залить в неё что-нибудь, а?

– Так ты пришёл из плаванья, старый засранец!

– Наконец-то дошло, – проворчал Роу. – Вчера вечером поставил старушку в гавань.

– Старушку? – Переспросил Мёрэйн, не поверив ушам. «Старушкой» Роу называл только один из своих кораблей – «Фиалку Фёроэна». «Фиалка» была любимым судном Роу. Мёрэйн ещё помнил её под парусом, потом – на пару. В Сильвеарене подсмеивались над Роу, методично перестраивавшим корабль под требования меняющегося мира, но двинэа наотрез отказывался сменить его на более современный. Однако несколько лет назад с «Фиалкой» случилось несчастье – бедняжку затёрло льдами в Теневом море. Тогда Мёрэйн тропами Сэйда навещал друга: единственный раз на его памяти Роу горевал безутешно.

– Ты хочешь сказать, что построил копию «Фиалки»? – Недоверчиво спросил Мёрэйн. Он знал, что Роу не пошёл бы на такое: не доски делают корабль особенным, а его ти13, которое, как и у живых существ, неповторимо.

– О, нет, – усмехнулся двинэа. – Но в Тени у меня нашлись друзья, которые кое-чем были мне обязаны. Там знают способы достучаться до Ти-Поля. Достаточно было сколотить корабль – а уж мои кореша позаботились о том, чтобы соединить тушку с ти моей девочки. Совсем такая, как была при жизни! Со всеми потрохами, со всеми царапинами и даже с парочкой призраков в трюме.

– Что? – Заинтересовался Мёрэйн. – Восстановление по ти-слепку?! Но это же засекреченная технология… Должно быть, твои Теневые друзья очень крепко были перед тобой в долгу. Наши Соседи не слишком любят светить перед кем-либо своими знаниями…

– Они ещё и добавили кое-что, – счастливо улыбнулся Роу, пропустив фразу мимо своих больших ушей. – Теперь ни одно судно в Световом Поясе не сможет перегнать мою малышку! Но я всё о своём да о своём. Давай, рассказывай, что у вас тут нового. Я тут совсем отстал от жизни.

– Да рассказывать особо нечего, это единственный недостаток благополучной эпохи, – улыбнулся Мёрэйн. – Империя процветает. Раны Войны наконец удалось залечить окончательно. В Эрендере уже пару антав как умолкли последняя национальная рознь и завершилось слияние религий. Преступность упала так сильно, что пришлось сократить до минимума полицейские штаты. Наука и техника развивается семимильными шагами. И, да – человек наконец-то открыл, что такое Меа, официальная наука обнюхала его, облизала, призадумалась и дала добро на разработки синхронизационной техники. Теперь люди научились подключаться к инфополям и с помощью составления паттернов выполнять несложные операции по воздействию на материю. Создавать дикраполя, к примеру. Ещё до всех дошло, что индивидуальное информационное поле формирует реальность. Разработали илипинг – методику, с помощью которой можно корректировать своё личное инфополе. Больных людей стало в сотни раз меньше. И, как ты понимаешь, больных не только физически… Преступность упала ещё ниже. Ну, Соседи так этим впечатлились, что приняли нас в Содружество Развитых рас… Но уж об этом-то ты знаешь.

– Ещё бы не знать. – Двинэа помахал ушами. – Половина Тени чуть не рехнулась. Кое-кому было очень не по вкусу вступление Империи в Содружество.

– Ага. Слышал, в Тени по-прежнему идут дебаты между Ацеийи и другими фракциями…

– О чём на этот раз?

– Лики Владычицы, да о чём ещё они могут спорить? Всё о том же – стереть человечество с лица планеты или нет. Пока что лоялисты ведут, и лично меня, несмотря на всю мою мизантропию, это скорее радует…

Роу поморщился.

– Они говорят об этом ровно столько, сколько существует человечество, – проворчал двинэа. – Таковы мороны.

– Мороны бывают разные, – пожал плечами Мёрэйн.

– Да, и вот в чём различие: Маррайна молчит о том, о чём говорит Ацеийи. Скорее Тень поменяется местами с Освещённостью, чем мороны примирятся с необходимостью делить мир с «разумными животными».

– Но теперь-то им придётся с этим смириться, – сказал Мёрэйн. — Империя здорово их уела их же оружием…

– Ты думаешь, их возможно уесть?

– Они уже готовы свернуть свою античеловеческую пропаганду. Да им больше и нечего нам вменять в вину. Империя построила общество, вполне соответствующее уровню Трансцендентного Интеллекта. Теперь нарушение экологии, насилие или конфликты из-за разности наций и мировоззрений – для большинства людей такой же нонсенс, как и для всех Развитых цивилизаций. Сознание людей изменилось. Человечество больше не оскверняет мир, который их активисты ратовали от нас спасать.

– По-твоему, оно так уж и изменилось? Я был в Эрендере и что-то не заметил симптомов воссоединения культур, если не считать этих безумных разноцветных париков и нескольких однополых парочек на пристани. Я, кстати, привёз тебе сувенир из дальних краёв.

– Правда? Какой?

– Вот выкроишь время на встречу с моей бренной тушкой – тогда узнаешь, – усмехнулся Роу. – Заодно хоть вспомнишь, что, как ни крути, есть вещи, ради которых порой стоит спускаться в презренный Мелек14. А то так совсем забудешь, что это такое – ходить по земле, есть пироги и пить пиво.

Глаза Мёрэйна скользнули по побережью. Там, по узкой ленте берега между стеной утёсов и морем, рассыпались почти неразличимые точки – селения ламбитов-поморов. Солнце уже скрылось за гребнем тучи, поднимающейся от мыса Благословенного, и на побережье упали тени. Но Мёрэйн словно бы различал среди этих теней то, что не под силу различить человеческому взгляду.

Он будто видел лежащие на берегу лодки, стоящие кругом пэлы15, оплетённые виноградом, а в центре круга – общинный огонь, который, по ламбитскому обычаю, берегут и днём и ночью, и поддерживают негасимым даже в жестокую непогоду; чуть в стороне, под нависшей скалой – жилище общинной ведуньи; натянутые между пэл верёвки, на которых сушится полотно. Мёрэйн вздохнул, глядя неподвижным взглядом на эту далёкую, едва заметную точку. Его переменчивые глаза сейчас были свинцово-синими, как штормовое небо, налетевший с севера ветер трепал непослушные, упругие чёрные волосы – и если бы Аннаэ, та, которую он некогда называл матерью, увидела его сейчас, она сказала бы, что он совершенно ничем не отличается от того мальчишки, который, сидя на крыльце, починял сети, и приносил ей устриц в карманах куртки, и ласкался к её рукам, и иногда утаскивал у неё из-под носа кусок недоконченного пирога. Но она не могла бы его видеть. За время, что прошло с тех пор, в мире людей сменилось несколько поколений, и давно истлело без следа полотно, сотканное смуглыми руками женщины по имени Аннаэ. Но если смотреть отсюда, с башни форта, то ещё можно представить, что там, внизу, как и прежде, лежит на песке старая лодка, и на просоленном ветру на толстом рыбацком шпагате полощется белоснежная ткань.

– Я предпочитаю думать о будущем, а не о прошлом.

Роу усмехнулся, и его фосфоресцирующие глаза слегка сощурились от упавшего в последний облачный разрыв света.

– Тогда думай о ближайшем будущем. То есть, о стряпне мэтра Чионнэ и его фирменной хреновухе.

Мёрэйн покачал головой.

– Служение не оставляет мне возможности на такие вольности.

– А что если вольности нужны для Служения? Об этом ты не думал? Кто знает, как Путь изменит мир завтра или через несколько мгновений, – подмигнул двинэа и положил на плечо Мёрэйна невесомую лапу. – До скорой встречи, дружище.

И сэйдам Роу растворился в воздухе прежде, чем друг успел перехватить его мерцающий взгляд.

Братство Неприметной Стражи существовало в Ламби с тех самых пор, когда предки ламбитов, ступив на землю неведомого человеку западного континента, повстречались с каладэ и в ходе этой встречи поняли: либо они и их потомки будут жить, строго следя за сохранением экологии и ментального фона на этой земле, либо… они не будут жить вообще.

Из века в век ходили по дорогам Ламби неприметные странники в одеждах простых торговцев, бродячих певцов или охотников. Неприметные прохожие толкались на рыночных площадях городов, неприметные нищие слонялись в порту. Они слушали разговоры, смотрели на дела и следили за поступками. И если кто-то принимался вершить непотребство, пользуясь своей силой и не видя поблизости стражи – неприметный прохожий сдёргивал с талии пояс, и оказывалось, что это не пояс вовсе, а т’аанда – длинный, упругий, тонкий бич из волокон священного дерева. Т’аанда обрушивалась на лиходея прежде, чем он мог понять, откуда пришёл удар, а неприметный прохожий – безобидный старичок или парень с гитарой – оказывался вдруг неодолимым бойцом, против которого не устоишь даже вдвоём, втроём и вчетвером… И если кто-то пытался срубить дерево, или выливал помои в реку, или стрелял молодняк, или ловил мальков – подельщик этого человека, или перекупщик, или возчик – вдруг оказывался Неприметным, а сам браконьер не успевал оглянуться, как оказывался в суде. И если кто-то совершил злое дело и держал его в тайне – очень скоро он сходил с ума от страха разоблачения, ибо стоило хоть кому-то прознать об убийстве и совершённой краже – тут же об этом знали Неприметные… А за такие проступки в Ламби платят дорого.

Говорили, Неприметные наделены некоей сверхсилой и властью. Обычный люд побаивался их. И редко кто осмеливался подходить близко к убежищам братства – какому-нибудь из множества фортов, разбросанных по побережью, упрятанных в каньонах и лесистых долинах Ламби, высящихся на островах посреди рек и озёр.

Немногие могли похвастаться тем, что видели Неприметных в их истинном облачении. В братском кругу, укрытом от глаз посторонних высокими стенами, пропастями и провалами пещер, Неприметные Стражи носят ассари разного оттенка голубого цвета, перевязанные лентами разного оттенка синего – каждая цветовая гамма соответствует определённой степени д’анаарийского посвящения16, которое принимает каждый из воинов. Большинство адептов носят белые ассари, перевязанные чёрной лентой – одежды начальной, самой низшей степени. Немногие за долгие годы служения и учения удостаивались другого ассари – голубого с синим.

Сейчас Неприметные Стражи выстроились в две шеренги во внешнем дворе форта Гира Моона, неподвижные и безмолвные, как изваяния, лишь холодный ветер треплет складки одежд. На лицах – полотняные маски, оставляющие открытыми только глаза. На крайних, самых молодых, – ассари белоснежного цвета, дальше – с едва уловимым голубоватым оттенком, ещё дальше – светло-голубые. Чем ближе по шеренгам к изрезанным иероглифами воротам форта – тем более насыщенный голубой оттенок имеют одежды стоящих, и тем старше, увереннее и спокойнее их лица. В конце этого живого коридора стоят трое – высокий мужчина средних лет в голубоватом ассари, статный, убелённый сединами старец в светло-голубом и низкорослый черноволосый юноша в лазурно-синем. Это комендант Гира Мооны мастер Ёнсэ, Мастер Стражи Гоода и вэддан Мёрэйн.

Мёрэйн пристально вглядывается в лица юношей, замерших перед живым коридором Неприметных.

По идущей из глубины веков традиции в ряды братства попадали лишь лучшие. Многие ламбитские мальчики мечтали вступить в Братство Неприметных. Однако даже самым сильным, быстрым и ловким кандидатам далеко не всегда удавалось пройти церемонию Прошения: от бойцов д’анаарийской школы требуется большее, нежели хорошая физическая форма.

Вопрошающие подходят поодиночке, проходя между двумя шеренгами безмолвных стражей. Никто из них не имеет на себе никакой одежды. Эта традиция, символизирующая твёрдость намерения, смирение, абсолютную открытость Вопрошающего перед своими будущими братьями, равно как и намекающая на то, что не принявший посвящения лишён одежд, поскольку дух его не облачён мудростью, имеет также и чисто практическое значение: если бы кто-нибудь из Вопрошающих замышлял недоброе, незаметно пронести в обитель оружие он бы не смог.

Сейчас Вопрошающим приходится нелегко: порывы ледяного ветра обрушиваются на их дрожащие, посиневшие от холода нагие тела. Юноши сжимают зубы, ступая босыми ногами по снегу, съёжившись, наклонив вперёд головы. Клубящиеся тучи заняли небо, разверзлись, сыпанули, и метель посеребрила ассари недвижных Неприметных и обнажённую кожу юношей. Жёсткие плети снега стегают их спины, небо над фортом стремительно темнеет, скрадывая в сумраке шторма и без того короткий световой день. Однако самое страшное ждёт Вопрошающих в конце шеренги.

В первый момент, увидев Мёрэйна, стоящего рядом с Мастером Стражи, новичок испытывает недоумение. Ведь каждый ламбит хоть раз в жизни видел ведунов высшего посвящения (а иные и не служили на базах Неприметных Стражей): эти строгие старцы в ассари цвета неба, с длинными бородами, унизанными колокольцами, вызывали благоговение и необъяснимый ужас. А тут – низкорослый мальчишка с яркими синими глазами и смазливой физиономией, на которую падают космы мокрых чёрных волос. Что это, насмешка? А затем кандидат заглядывает в глаза черноволосому мальчишке… В бездонные глаза – страшные, всевидящие, лазурно-синие, будто бы под цвет ассари. И всё существо пронизывает ужас. Ужас, который человек всегда испытывает перед Меа.

Мёрэйн по очереди вглядывался в мысли ребят, продираясь сквозь заволакивающий всё безотчётный страх перед его собственной персоной, смешанный с муками холода, боязнью показаться полным дураком и отчаянным желанием, чтобы весь этот кошмар закончился как можно скорее. Эта процедура в общем-то была лишней – какого подвоха можно ожидать от безоружного, голого человека, находящегося среди лучших бойцов-людей, какие только сыщутся на обоих континентах? Так что взгляд в душу должен был скорее выявлять недостойных посвящения – слабовольных, порочных или, к примеру, пришедших на церемонию Прошения по порыву, без твёрдой уверенности в своём выборе. На деле Мёрэйн знал – зачастую именно из таких ребят со временем получаются лучшие бойцы и впоследствии – мастера. Он почти никогда не отправлял Вопрошающих восвояси.

Как только тот человек приблизился, Мёрэйн сразу почувствовал недоброе. Он ещё читал трогательную историю несчастной любви, толкнувшую предыдущего парня отречься от обычной жизни и искать Пути д’анаари, когда понял – с последним Вопрошающим, который уже подходит, завершая церемонию, что-то не так. Мёрэйн окинул взглядом подошедшего юношу – высокий ламбит с бронзовыми волосами, по предплечьям вьется инициатическая татуировка – простенькая, в виде гирлянды из листьев падуба. Юноша обнажён, как и все, и, как и у всех, его руки абсолютно свободны… И он быстро вскидывает одну из них.

Всё дальнейшее произошло мгновенно.

Мёрэйн скользнул в Сэйд и увидел: на запястье юноши тягуче переливается полупрозрачная трубка, направленная прямо на Мастера Гооду. Из трубки вылетает синяя молния – именно так импульс информ-преобразующего орудия, невидимый на уровне материальной реальности, выглядит на уровне Сэйда. Мёрэйн перемещается выше, в Сиайн, и бросается на Мастера Гооду. Импульс мгновенен, но в Нижнем Меа мгновение тянется в десять раз длиннее, чем в физическом мире. И всё равно Мёрэйн понимает, что опаздывает… Синия молния быстрее – хотя здесь, в Сиайне, мгновение её полёта выглядит как растянутая, смазанная синяя дуга… конец дуги уже готов коснуться мастера. Мёрэйн кидается ещё выше по Меа – и прорывается в Поле Ти. В сознании всё плывёт от резкого перехода. Фейерверк нейронов. Пространство-время становится густым, как мёд. Вокруг всё движется, как в чрезмерно замедленной съёмке. Фигуры людей замерли в стремительном движении, их лица перекошены гримасами, которые в обычной жизни неуловимы в мимике, их молниеносные жесты длятся и длятся, убийца с бронзовыми волосами, моментально вскидывающий руку, всё никак не может завершить жест… Синия молния летит в мастера, ползя по воздуху… Время на уровне среднего Меа густое, как замазка, и двигаться тяжело. Но Мёрэйн бросает себя вперёд. Он опережает синюю молнию и достигает старика первым.

Мастер Гоода, сбитый с ног Мёрэйном, падает на снег, молния, вылетевшая из полупрозрачной палочки, проносится над их головами.

Для всех присутствующих, кроме Мёрэйна, произошедшее увиделось так: в момент, когда Вопрошающий дёрнул рукой, вэддан Мёрэйн сорвался с места стремительной, размазанной по воздуху тенью, движением более быстрым, чем мысль – и сбил с ног старика в тот миг, когда Вопрошающий завершил свой выпад. В тот же миг часть ворот форта, которая находилась бы за спиной у мастера Гооды, если бы он продолжал стоять, исчезла. Просто исчезла. Без грохота, без крошева рушащегося камня. Растворилась в воздухе.

– Что, хизз17 побери… – начал мастер Гоода и осёкся. Мёрэйн помог старику встать.

Мастер Стражи медленно обвёл взглядом картину: четверо Неприметных держали бронзововолосого юношу, пятый стягивал т’аандой его руки за спиной. Комендант Ёнсэ с изумлением вертел в пальцах полупрозрачную и такую безобидную на вид трубочку. Половина ворот форта отсутствовала. Одна из створок дверей, каменная облицовка портала и часть прилегающей стены была срезана как ножом. Вязь иероглифов драматично обрывалась на середине. Не было ни обломков, ни даже пыли.

Комендант молча глядел на разлом. Мёрэйн впервые видел этого матёрого воина деморализованным. Братья Неприметной Стражи застыли в растерянности, забыв о своей обычной невозмутимости. Никто из них никогда в жизни не видел предмета, похожего на тот, по милости которого только что бесследно исчезла часть массивного архитектурного сооружения и едва не исчез главнокомандующий. Никто никогда даже не слышал ни о чём подобном. Все понимали одно: только что случилось нечто чрезвычайное.