Читать книгу Вслед за тенью. Книга вторая - Ольга Смирнова - Страница 33

В мой сон вклинились умиротворяющие ритмы инструментальной композиции Джеймса Ласта «Одинокий пастух». Это по обыкновению «проснулся» будильник. «Проснулся» и заставил нехотя выплыть из очередного видения о моем счастливом детстве – из той поры, когда родители еще были рядом и каждый из них щедро одаривал меня любовью. Видеть такие сны в последнее время стало своеобразной традицией. Они посещали меня каждую ночь, но я все же не считала это навязчивым, потому что, отсмотрев очередную «серию», просыпалась отдохнувшей, будто вернувшейся из путешествия в те беззаботные дни. И только размышления о том, что сообщил мне Новиков, несколько портило эффект от этих видений. Поэтому, проснувшись, я каждое утро интуитивно старалась хотя бы ненадолго, но отсрочить свои тягостные думы о роли мамы в смерти жены Орлова.

Лениво разлепив веки и, в который уже раз, поймав рассеянным взглядом очертания своего старинного «друга» – дерева, я, по сложившейся привычке, порадовалась тому, что выбрала именно это местоположение для своей кровати. Мой огромный фетиш рос прямо за окном нашей с Марьей комнаты в общежитии и уже с полгода своим роскошным нарядом каждое утро радовал глаз.

Осенью его раскидистые крепкие ветви были сплошь усеяны листьями, за которыми, весело щебеча, любили прятаться беспокойные воробьи. А в это утро мой безмолвный собеседник предстал передо мной освещенным неярким светом фонарей, в ореоле из вороха снежинок, кружившихся вокруг него в предрассветной морозной дымке. Мохнатые и крупные, с замысловатыми узорами, белыми мушками они пролетали у меня перед глазами и оседали на деревянном великане, еще гуще покрывая его раскидистые «ручища» пышным снежным покрывалом. Покрывало это настолько бережно окутывало своих «подопечных», чтобы не промерзли, что даже свисало с них пышной мягкой бахромой.

Тишина раннего утра завораживала. Не было слышно ни надрывного свиста ветра, еще вчера прорывавшегося сквозь ставни окна, которые Маша почему-то оставила на ночь неплотно закрытыми, ни отдаленного гула машин, казалось, все еще спавших крепким сном.

Декабрь уверенно перешагнул за экватор, и мой самый любимый праздник в году был уже не за горами. Это радовало и, как в детстве, вселяло веру в чудо.

Уже четвертое утро подряд я устанавливала будильник на полчаса раньше, чем было нужно. Я просыпалась в шесть утра, и пока Маша досматривала сны, заткнув уши берушами, в тиши нашей с ней комнаты обдумывала все то, что узнала от Миши о маме. И об Орлове. Именно «на свежую голову», как он посоветовал в тот воскресный вечер, когда состоялся наш с ним телефонный разговор.

Но как бы я ни старалась с «холодной головой» обдумать эти, нежданно свалившиеся на нее новости, прояснения ситуации не наступало. Наверное, потому, что о маме я была не в состоянии думать именно с «холодной».

Все эти дни я была настолько расстроена, что совсем не находила в себе сил, чтобы принять решение и по Орлову. Прошла без малого неделя, а от Кирилла Андреевича так и не было вестей. Но я всё же ждала, что он как-то проявится. Ждала и недоумевала: «Неужели то, что произошло между нами, совершенно неважно для него?– и неизменно добавляла: – Для меня – очень! Ведь – о чудо – мой «неприкосновенный дождевой» триггер впервые дал сбой! А ведь он срабатывает даже, если Миша просто берет меня за руку!»

У меня совсем не было опыта в амурных делах, как называла их Полина, с которой мы время от времени беседовали на эту тему: довольно поверхностно, надо сказать и с неизменным акцентом на совет «береги честь смолоду», но всё же мне показалось, что Орлов тоже проникся ко мне интересом.

«Неужели лишь показалось?» – в десятый, наверное, раз мысленно задалась я вопросом.

Нет, я не была столь наивной и совсем не рассчитывала на то, что взрослый мужчина «с ходу западёт» на меня, если выражаться по-Машкиному, и, «теряя тапки, втюрится» в такую как я – с кучей тараканов в голове и без всякого опыта в интимной жизни. Но все же… Мог бы позвонить… Хотя бы чисто из вежливости…

«А откуда у него мой номер телефона? – не раз и не два выступала я адвокатом Кирилла Андреевича в рассуждениях с самой собой, – Я же ему его не сообщила!»

«А он разве спрашивал?» – в эти «дебаты» с самой собой неизменно вклинивалась моя заноза—интуиция.

«Нет… – мысленно признавала я, и все же не сдавалась: – но с его-то возможностями узнать номер – проще простого! Было бы желание…»

«А желания-то и нет! – сама же интуитивно рубила правду-матку, – Смирись и забудь! – и тут же робко допускала: – А может, не желания нет, а возможности?.. А что он мне скажет о том случае в операционной, даже если встретимся? – в сотый раз задавалась я вопросом. – Видимо, подтвердит информацию, которую донес до меня Михаил. Скажет: да, твоя мама бросила свою пациентку – не больше и не меньше… Неужели Орлов действительно мстит за жену? И мне, и Мише? Делает это в связке с Жаровым? Возможно… Ведь Каменнолицый тоже заинтересован отомстить…»

Миша был абсолютно в этом уверен. А я… Я так и не смогла смириться с таким положением вещей… И чем дольше я это обдумывала, тем навязчивее мне казалось, что в рассуждениях Новикова закралась какая-то ошибка. Фатальная, но не правда, как он утверждал, а всё же ошибка.

Подсознательно я отчаянно стремилась оправдать маму. И Орлова. Мне стойко виделось, что он не из тех, кто будет мстить бездумно. Особенно тем, кто фактически не был замешан в том мутном деле с его женой. Жаров – да! Я допускала, что тот мог мстить автоматически: исключительно по родственному признаку. Но Орлов… Орлов казался мне трезво мыслящим человеком.

«Более честным… Более рассудительным… Более порядочным», – мысленно убеждала я себя и неустанно соглашалась со всем этим. Соглашалась со всем, за исключением одного: того, что пытался внушить мне Миша. Месть Орлова, по его мнению, была не столь прямолинейной, как у Жарова. Она представлялась моему «жениху» настолько изощренно завуалированной под заботу обо мне, что была совсем незаметной на первый взгляд.

«Нет! Этого не может быть!» – мысленно спорила я с этим утверждением Новикова. Всё это так не вязалось с тем, что я успела узнать о Кирилле Андреевиче за те два дня нашего с ним общения.

«А что ты собственно о нем узнала? – время от времени подавала голос моя коварная интуиция, – Только то, что он посчитал нужным тебе рассказать. А что он рассказал о себе? А практически ничего…»

– Ни-че-го, – шёпотом проговорила я по слогам. И мысленно заметила:

«Тогда как сам знал обо мне все. Или почти всё… Ладно. Оставим это до поры до времени», – в которое уже утро подряд пообещала я себе, не готовая признать того, что практически ничего не знаю о человеке, с которым провела… Нет, даже не ночь… Скажем так: интимный вечер.

С Михаилом мне так и не удалось внятно поговорить по этому поводу. Все эти дни нам удавалось встречаться лишь урывками, и я заметила, что он избегал обсуждения этой темы, будто она была не так уж и важна для него… Всю неделю напролет он был занят чем-то, полностью занимавшим все его внимание. Бывало, даже пропускал занятия, что совсем не вязалось с его ответственным подходом к учебе. Как бы то ни было, когда я вчера перехватила его в холле Универа, он только и сказал:

«Давай обсудим это на следующей неделе. На этой я очень занят, прости. Кручусь как белка в колесе. Зато, Кэтти, у тебя есть время смириться с тем, что Орлов нам не друг. Воспользуйся этим временем с толком, ладно? Обдумай всё.»

С дедушкой я так и не обсудила того, что узнала о маме. В наших ежевечерних созвонах я об этом молчала, очень опасаясь, что, прознав об «утечке данных», он запрет меня дома. Он никогда не говорил со мной о том случае в операционной: ни словом, ни намеком, ни даже полунамеком. Возможно, не хотел ворошить прошлого… Или опасался выдать то, что изменит мою добрую память о маме. Я могла лишь предполагать, что им двигало, но считала такой подход к делу опрометчиво непродуманным с его стороны. Ведь все тайное всегда становится явным. И хорошо бы мне было узнать обо всем об этом от него самого, а не от третьих лиц, но случилось, как случилось.

И вообще… В последние дни дед, хоть и звонил мне ежедневно, но делал это, будто отдавая дань этой нашей вечерней традиции. Беседы наши, как ни странно, стали краткими и какими-то урезанными что ли. Словно ему отчаянно не хватало времени, чтобы уделить мне больше внимания.

«Решил побаловать меня иллюзией полной свободы? А может, сменил тактику и теперь дополнительно тянул инфу и из Марьи? – мою буйную головушку уже не раз посетила странная догадка, – Она же вчера проболталась, что отчитывается ему по нашим будням».

Мне было до жути интересно, чем же дед был так загружен в эти дни, что даже вынужден был ослабить свой тотальный контроль надо мной.

«А не сделал ли он ставку на мое патологическое любопытство? А что?.. Вполне возможно… – зацепилась я за неожиданную мысль, – Замечу эти странные изменения в его поведении и как нагряну домой за разъяснениями! А он меня там сразу и примет… «Тепленькой», как сказала бы Маша… И отправит под «домашний арест»».

Моя жизнь в последние дни стала прежней и снова ограничилась комнатой в общежитии, учебой и вылазками в город в поисках удачного кадра для выставки, которая была уже не за горами. Единственным, что все ещё напоминало об «Империале», были всё так же посещавшие меня воспоминания из детства. Они напрочь не хотели отступать и, я бы даже сказала, активизировались. Активизировались и день ото дня становились все более красочными и подробными. Толчком к ним могло послужить что угодно. Если, например, в очередной раз, бродя по улицам с камерой, я вдруг случайно ловила в кадре кафешку, меня внезапно накрывало видениями о наших с мамой регулярных визитах в кафе, находившемся в те годы рядом с нашим домом. Незадолго до ее гибели те визиты стали нашей с ней своеобразной традицией. Всплывающие у меня перед глазами «кадры» из тех дней, были настолько детально «прорисованными» моей вездесущей памятью, что в «кино», которое она мне показывала, можно было в подробностях разглядеть даже наши с мамой наряды, в которых мы заходили в то кафе. Я могла довольно четко рассмотреть и лица других посетителей того кафе, восседавших за соседними с нашим столиками, а нос мой реально распознавал аромат любимого маминого кофе и вкус гранатового сока, который она непременно заказывала для меня. Равно как и для себя, но только после традиционной чашечки кофе. Я тогда не понимала этой традиции. И только поездка в «Империал» расставила все по своим местам: этот сок любит Орлов. Мне же тогда не нравился его вкус. Он казался мне кисловатым и неприятно окутывал язык своей тягучей терпкостью. И я не раз просила маму заказать мне черничный мусс вместо него. Но она так ни разу и не прислушалась к моим возражениям. Она неизменно заявляла, что сок этот очень полезен и предлагала пить его через трубочку, приговаривая, что я не должна всю жизнь «довольствоваться только черничным муссом и заедать его черничным же мороженым». Она считала, что нужно «расширять горизонты моего вкуса». Ума не приложу, почему в те годы с таким отторжением восприняла гранатовый сок, тогда, как в «Империале» он пришелся мне вполне по нраву. А тогда, в детстве, я медлила, борясь с нежеланием приступить к исполнению нашего с мамой ритуала и постоянно морщилась, потягивая его через трубочку. Морщилась, кстати, на пару с ней самой, выпивавшей стакан этого сока, как она говорила, «со мной за кампанию».

Вдруг вспомнилось, как как-то спросила у нее: «Тебе же он тоже не нравится, мам. Зачем ты его пьешь?»

И услышала ее тихий ответ: «Хочу понять его… Никак «раскусить» не могу…»

«Кого, мам?» – не поняла я тогда.

«Не кого, а что», – поправила она меня, чуть прикрыв глаза, – Сок… Я пью его с тобой за кампанию».

«Сок нельзя раскусить, мам. Его же пьют», – поспорила я с ней в тот день. Она тогда промолчала в ответ.

А если объектив моей камеры вдруг фокусировался на прохожем в лице, в чертах которого узнавалось нечто узнаваемое; или на одежде, фасон которой хоть отдаленно представлялся мне знакомым, то перед глазами сразу «материализовывался» папа в похожем пальто или пуховике, а затем начинали в подробностях всплывать наши с ним разговоры, казалось, напрочь забытые с годами.

«Как все это работает в моей голове? – в сотый уже наверное раз принялась размышлять я, – И когда, наконец, закончится? Закончится ли? Как это лечится в конце концов?!» Но ответов на все эти вопросы у меня пока не находилось.

– Доброе утро, – в мои раздумья просочился сонный голос Марьи.

Подруга, как всегда, с легкостью перетянула все мое внимание на себя. Как это у нее получалось, я так же не понимала. В нее будто был встроен невидимый глазу магнит, благодаря которому Машка, видимо, и умудрялась концентрировать на себе внимание всех, кто оказывался рядом с ней – в поле притяжения этого самого магнита.

Вот и сейчас одним лишь своим «Добрым утром» она выветрила из моей головушки все прежние мысли и «заставила» просто лежать и созерцать, как сладко она потягивается под одеялом, играючи пошевелит показавшимися из-под него пальчиками на ногах и резво выбирается из постели.

– Доброе, – тихо откликнулась я. – Как спалось?

– Замечательно! Мне снился Саша, – поделилась она. И улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.

Подбежав к шкафу с одеждой, неугомонная резво распахнула его створки и принялась обозревать свой гардероб, видимо, что-то выискивая.

– Может, хоть сегодня удастся встретиться, – предположила она задумчиво, – а то с воскресенья висим с ним на трубке, как суслики.

– А как суслики на трубке висят, Маш? – с улыбкой спросила я.

– Уныло, Кать! У—ны—ло! – повторила она по слогам. И недовольно сморщила носик. И тут же воскликнула: – Вот он!

Вытянула из недр шкафа свой любимый бирюзовый спортивный костюм и принялась его на себя натягивать. Как вторую кожу.

Я продолжила за ней наблюдать, поплотнее укутавшись в одеяло. В комнате все еще было свежо. Хоть и не так холодно, как вчера вечером, когда я вернулась со своей очередной фотосессии.

Надев костюм, Машка бойко распустила косу, которую непременно заплетала на ночь. Огромной «фильдеперсовый» щеткой, как сама же ее и окрестила, расчесала свои длинные русые волосы ниже плеч. Затем собрала их в высокий хвост и закрепила его на макушке резинкой, тут же методично скрутив вокруг нее в «баранку».

– Ты куда?

– Пойду пробегусь. Полтора кило за неделю набрала, прикинь! Коровушка, блин!

– Шапку надень.

– ОК.

– И перчатки!

– Ладно. Дай свои, а? Рабочие. В которых со своей камерой носишься.

– В дубленке возьми. В кармане.

Подруга подбежала к моей новой «одежке», как назвала бы ее Полина, наша помощница по хозяйству.

– Слушай, а какую же найскую «шкурку» мы тебе прикупили, а! Закачаешься!

– Мне тоже нравится. Спасибо, что составила кампанию. И помогла выбрать.

– Да, ладно, брось повторяться… – задумчиво проговорила она, разглядывая дубленку. И проворчала: – Кто, если не я… Орлов твой что ли? Он хоть звонил?

– Нет, – призналась я и прикрыла глаза.

– Вот же гад! Ладно, не кисни, разберемся!

– Я и не кисну…

– Ну и правильно! – одобрила моя непоседа, – Где наша не пропадала, правда! Мда… Я вот теперь ее заценила по-настоящему…

– Что заценила?

– Да «шкурку» же! Сначала простенькой показалась… – задумчиво продолжил мой «эксперт от кутюр», – Слишком протокольной что ли… Как у моей школьной училки по русишу. А теперь, смотрю, – ничего так! Стильненько пошита. Так что – поздравляю! Вкус у тебя есть…

– Ну, спасибо…

– Открой уже глаза! И зацени, наконец!

Я не спеша окинула взглядом ее стройную фигуру, щеголяющую теперь по центру комнаты в моей новой «шкурке».

– Ты ж не против, что натянула, да? – скорее для проформы спросила она.

– Нет конечно, – ответила я с улыбкой.

– В груди жмет малежко… И коротковата, канеш. Все-таки ты у нас миниатюрнее. Но под цвет моих глаз – прям самый цимус, да?

– Это как? – не дошло до меня.

– Ну, типа самое то!

– А… Поняла. Под цвет моих тоже ничего так! – рассмеялась я.

– Да. Тож пойдет, – плутовски подмигнула подруга. – Ладно, побежала я за стройностью очередь занимать! Там, наверно, бегунов этих сейчас бууудет! Не протолкнешься! Ты сообрази нам на завтрак че-нить легкого, ладно!

– Ладно. Беги давай.

Маша скинула с себя мою дубленку и небрежно бросила ее на стул. Стянула с вешалки свою спортивную курточку. Надела ее и, прокричав: «Ну все! Считай, что уже стройнею!» – вылетела за дверь.