Читать книгу Вслед за тенью. Книга вторая - Ольга Смирнова - Страница 41

Стало темнеть. Опускавшийся на столицу вечер баловал меня теперь окрепшим морозцем и играючи щипал за нос и щеки. Усилился снегопад, и ощутимый ветерок вьюжил хороводы из крупных снежинок вокруг моих ног, но основную их массу гнал вдоль по тротуару. Кружась у самой земли лёгкой поземкой, они ложились на его промерзшую скользкую поверхность, заботливо посыпанную песочком и чем-то еще. Тротуарная плитка быстро пряталась под снежным покрывалом, словно под мягким слоем из сахарной помадки. Промозглый воздух опалил горло леденящим холодом и напомнил об идейке согреться кофе.

Я огляделась по сторонам и, в окутавшей меня полутьме, заметила кофейню, название которой издали манило разноцветными огоньками. Вход в этот рай для кофеманки, какой я всегда себя считала, венчала арка из массивных еловых лап, туго сплетенных между собой. Всю эту зеленую груду над входной дверью обвивала плотная сетка из искрящейся многоцветьем гирлянды.

Ее мелкие лампочки—огонёчки воскресили в памяти ворох сияющих конфетти, который мы по обыкновению выпускали из десятков хлопушек в новогоднюю ночь, вернее вечер, потому что даже в самый любимый праздник мне положено было ложиться спать по установленному дедом распорядку. Тех конфетти всегда было бесчисленное множество и напоминали они такие же мелкие, светящиеся разноцветьем кружочки. Сами хлопушки казались мне в детстве громадными цилиндрами, едва умещавшимися в ладошке, но их содержимое щедро усеивало лужайку нашего дома «настоящей красотищей». А первого января, не успев как следует проснуться, я неслась к окну своей комнаты, чтобы порадовать еще сонный взгляд этим «конфеттишным морем», сверкающим в лучах морозного утра. И в течение всего первого дня наступившего года я с сотню раз выбегала полюбоваться «этой красотищей», как восхищенно величала то волшебство, которое мы с дедом, Полиной и Николаем Николаевичем сотворили накануне и которое дедушка наутро называл не иначе, как «беспорядком», но неизменно позволял ему «царить» на лужайке до самого вечера. И только когда первое января подходило к концу, а я уже лежала в постели и готовилась ко сну, за окном начинал приглушенно жужжать мотор нашей «хозяйственной машины», как я в детстве называла огромный пылесос, с помощью которого убиралась придомовая территория. Это Николай Николаевич методично вычищал лужайку от конфетти, чтобы на следующее утро не осталось и малейшего намека на наше «предновогоднее ребячество», как называл его дедушка. Так продолжалось из года в год. Это было нашей семейной традицией.

Вот и сейчас у меня перед глазами разворачивалось похожее действо, только роль хлопушек исполняла сама гирлянда, ведь это она запускала яркие огонёчки перед кофейней. И они, весело «оседая» повсюду, ревностно отвоевывали у почти захватившей сквер тьмы пятачок перед входом в «кофейное королевство», на миг—другой словно оживляя мой предстоящий путь к нему.

Вскоре темь окутала меня со всех сторон, будто поместив под своеобразный купол из ветвей мощного дерева. Глазу были теперь едва различимы лишь смутные очертания стволов соседних деревьев.

Вся прелесть морозного дня улетучилась, и на меня навалилась тоска. Тело совсем сковало усталостью и холодом. Его новую порцию принесло с резким порывом ветра – таким неласковым, замораживающим.

Но, словно «прочувствовав» нахлынувший на меня раздрай, россыпь из мелких лампочек на гирлянде вдруг засветилась ярче: арка у входа в кофейню вступила в яростное противостояние с опустившейся на сквер темнотой и, кричаще засверкавшей иллюминацией, изо всех сил старалась отвоевать пятачок вокруг сего райского оазиса. Освещенности ему добавляли и два огромных окна. Сквозь них теперь отлично просматривалось просторное помещение кофейни, со множеством столиков, за которыми в тепле и уюте наслаждались кофе немногочисленные в этот час посетители.

Гостеприимное местечко теперь манило меня намного сильнее. Манило и, казалось, будто одновременно предостерегало от чего-то… непонятного. Это странное ощущение накрыло меня спонтанно. Чисто интуитивно я вдруг ощутила перед собой некий невидимый барьер. Ощутила, заметив, как все огоньки на гирлянде арки, совсем недавно по-доброму подмигивавшие мне разноцветьем, как по команде, засветились ярким алым цветом. «Горение» продлилось не больше пары—тройки мгновений, но мне оказалось достаточным, чтобы завидеть в этом некое подобие стоп-сигнала.

«Ну что ты выдумываешь?! – мысленно одернула я себя, – Хватит фантазировать! Выпей кофе – и в общагу! Маша с Сашей ждут», – внушила я себе.

Поежившись, поднялась со скамьи и выбралась из своего укрытия, ставшего вдруг таким неуютным. Выбралась и заспешила к светившемуся вдали раю из кофе и сладостей.

Подошла к нему, толкнула массивную на вид, но легко подавшуюся дверь, и очутилась в тепле и уюте, наполненном бодрящим ароматом тонизирующего напитка. Из-за барной стойки мне приветливо улыбнулась красивая шатенка-бариста. Я ответила ей чуть растерянной улыбкой и заспешила к столику у окна, рядом с которым возвышалась вешалка для верхней одежды. Водрузила на нее свою дубленку, слегка покрывшуюся инеем у ворота, уселась в мягкое невысокое кресло и принялась ожидать официанта, чтобы сделать заказ. Ни с того ни с сего вдруг захотелось побаловать себя капучино с кусочком тортика «Наполеон».

«Его так любила та девчонка, – озарила голову мыслишка из разряда непонятных – одна из тех, что в последние дни спонтанно возникали в моей, переполненной воспоминаниями голове: – Как же ее зовут? И с чего вдруг я стала о ней вспоминать?» – размышляла я, лениво разглядывая окрестности, смутно проявлявшиеся за массивным и, как оказалось, тонированным стеклом.

Ко мне подошла бариста, чтобы принять заказ. Похоже, она исполняла обе роли: готовила кофе, и сама же разносила его посетителям.

Чуть убаюканная едва различимым гулом негромких разговоров гостей за соседними столиками, я принялась мучать свою память, но в ней никак не всплывало имени той подружки из детства. Сосредоточившись на этом, по всему – бесполезном занятии, я не сразу заметила, что столиком своим сижу уже не одна. Да и поняла я это лишь, уловив огромную неподвижную тень в окне. Вздрогнула. Оглянулась и поймала на себе замораживающий взгляд Каменнолицего. Да, напротив меня теперь неподвижной глыбой восседал сам Жаров. Собственной персоной.

– Решил составить тебе кампанию, – холодно известил он меня.

Я впервые услышала его голос так близко – совсем рядом с собой. Хорошо поставленный, негромкий и какой-то… слишком глубокий что ли, он поразил меня высокомерием и холодным пренебрежением.

Внимание этого человека было неприятно и пугало настолько, что вдруг захотелось вскочить и нестись отсюда сломя голову. Нестись так далеко насколько хватило бы сил. Острые коготки страха вонзились в сердце, а перед глазами всплыло недавнее видение с огоньками гирлянды, – то, как на пару мгновений они словно «обожгли» арку у входа россыпью «кровавых капелек».

«Всё-таки то было предостережение. Не нужно было заходить в кофейню… – в голове моей заметалась паническая мысль. – Стоп, Катя! Не истери. Возьми себя в руки! Здесь он не сделает тебе ничего плохого – вокруг люди. Главное – не смотри ему в глаза!» – мысленно уговаривала я себя, всё же рискнув взглянуть в неподвижное лицо собеседника и даже улыбнуться. Слегка. Выражая холодную вежливость – не более того. Улыбнулась и принялась рассматривать его, правда, избегая по возможности зрительного контакта.

«Не тушуйся! – мысленно велела я себе, – Он не должен видеть твоего страха!»

Да, рост Каменнолицего вполне можно было бы назвать могучим, богатырским. Даже восседая на стуле напротив, он возвышался надо мной огромной неподвижной скалой и словно подавлял всем своим самодостаточным видом. Я никогда не ощущала ничего подобного, находясь за одним столом с дедушкой, рост которого тоже был немалым – чуть больше двух метров.

«Два метра и три сантиметра, если быть точной», – зачем-то мысленно поправила я себя.

На Жарове сегодня был надет коричневый, по-деловому неброский пиджак. Что-то в его облике все так же казалось мне неестественным. То ли мертвенно бледное лицо, то ли кипельно-белая шевелюра, заботливо уложенная назад: волосок к волоску, то ли ухоженные, не тронутые возрастом руки, сжимавшие рукоять его бессменной спутницы – трости. Он выставил ее вперед – прямо перед собой и опирался именно на нее, а не на столешницу.

– Сейчас должен подойти мой жених… – отчего-то решила ляпнуть я.

– Не ври, – было мне ответом, – женишку твоему сейчас не до тебя.

– С чего вы взяли?

– С того, что позволяет тебе шастать одной, а сам трется у адвоката. Бесполезно.

– Что бесполезно?

– Прыгать вокруг адвокатишки на задних лапках.

– Почему бесполезно?

– На суде его размажут, как кашу по тарелке. Дааа. Скандалец выйдет знатный. Карина снова будет популярна.

– Карина? Карина Эдуардовна?

– Она, – кивнув, подтвердил он.

– А почему «снова»?

– Потому что ее уже выносило как-то в селебрити, как вы это называете.

– Кто «вы»? – не поняла я.

– Молодёжь.

– А когда ее «выносило в селебрити»? Я ничего об этом не знаю.

– Не мудрено. На гребне популярности твоей матери, – слегка кивнув, объяснил он. И добавил: – Она ее получила незадолго до своей смерти.

– Не понимаю…

– Не понимаешь, потому что не знаешь.

– Не знаю? Чего конкретно?

– Смотрю, ты ничего не знаешь, цыпа… Бесполезнее портянки.

– Ну знаете!

– Не истери. Конкретику по Карине узнай деда. Ликбез с тобой проводить не собираюсь, – недовольно проворчал он.

– Почему вы уверены, что Мишу ждет скандал?

– Голубева напрягла связи. А о ни у нее – не в пример щенковым.

– Щенковым?

– Не в пример Новиковским, – уточнил он.

– А вы отлично осведомлены…

– Положение обязывает, – бросили мне в ответ и усмехнулись.

Говорил Жаров приглушённо. И сидел к столу вполоборота, краем глаза осматривая помещение, будто чего-то опасаясь.

«Но чего? Слежки? Тогда чьей?» – недоумевала я, наблюдая за собранностью моего собеседника и расчетливостью в малейших его движениях: он ни на мгновение не выпускал из рук трости, сидел будто во всеоружии, зорким взглядом оглядывая посетителей кофейни.

– И всё же я пересяду. Здесь стало неуютно, – заявила я и поднялась с кресла.

– Не спеши, – остановил он меня. Моя ладонь вмиг накрылась его каменной, цепкой, как клещи. – Присядь. Я с тобой еще не закончил.

Шокированная такой наглостью я снова села за стол, но выдернула ладонь из его крепкой хватки.

– Ты уже вспомнила, где находится твой отец? – напрямую, без лишних экивоков спросил он.

Я напряглась, но отвечать на вопрос не спешила.

– Значит это вы заставляете меня вспоминать. Как вам это удается?

– Существуют техники, – решил разоткровенничаться он. Видимо, для создания пущей атмосферы доверия. Его в нашей беседе и правда был дефицит. – К их разработке когда-то был причастен лично. Так что использую собственную программу.

– Техники… Программу… Какую?

– Техники по стимуляции мозговой активности, – помолчав ответил он, явно уловив мой прием по уводу темы разговора. Я поняла это по его ухмылке. Едва заметной, но вполне себе коварной. Она будто говорила мне: «Я понял твой маневр, салака. Но здесь верховожу я – не ты».

– Что это? – тем временем не сдавалась я. – Гипноз?

– Что-то вроде.

Будто в подтверждение слов Каменнолицего, его взгляд стал вязким, затягивающим, сковывающим мой. И я принялась изо всех сил ему сопротивляться, чтобы не ступить в это болото и не завязнуть, понимая, что, если ступлю, – стану жертвой, а он получит надо мною полную власть.

– Достаточно! – через силу велела я. И откуда только смелость взялась?

Притяжение между нами ослабло. Я аккуратно выдохнула и взглянула на усмехающиеся губы напротив.

– Зачем вам мой отец? – поинтересовалась я, опустив взгляд на пустую поверхность стола, покрытую белой скатертью. И услышала:

– Его прячут. И я хочу знать, где.

– То есть вы уверены, что он жив, – не спросила – констатировала я факт.

– Да, – коротко бросили мне в ответ.

– И кто его, по-вашему, прячет? – я взглянула на собеседника с интересом, но сосредоточилась на его губах – не на глазах.

– Ты столько лет была рядом с ним.

– С кем? С папой?

– Не дури! С дедом. Не может быть, чтобы старый лис ни разу не проговорился! Нет, быть такого не может. Ты должна была вспомнить хоть что-то.

– Так вы считаете, что дедушка в курсе? Почему же тогда сами у него не спросите?

– Ты задаёшь больше вопросов, чем выдаёшь ответов. Скверно…

– Да… Скверно… – подхватила я, – Скверно то, господин Жаров, что вы манипулируете именно мной. А им – слабо?

– Неверная трактовка моих действий, цыпленок.

– Неужели? И почему цыпленок? – Я удивилась и его ответу, и обращению ко мне. К слову, он ни разу не назвал по имени. Хотя наверняка оно было ему известно. Стало до жути интересно, какая же трактовка, по его мнению, является верной. Долго бороться с любопытством мне не пришлось.

– Потому что до курицы тебе еще расти и расти.

– Ну знаете! – возмутилась я. – У меня нет цели стать курицей!

– Знаю я твою цель, – усмехнулся он.

– И в чем же она?

– Ты жаждешь раскопать дело отца, – вернули меня в русло нашего разговора.

– Да. Но как это соотносится с вами? Какой мне резон делиться с вами хоть чем-нибудь?

– Я помогаю тебе его найти, цыпа. Я твой талисман на данном этапе.

– Даже так…

– Именно так и никак иначе. Это я активировал твой мозг. Я допустил тебя в его логово. Я позволил вам провести вместе два дня. Цени это. И воспользуйся на наше общее благо.

– О ком вы сейчас говорите? Помимо себя—любимого, разумеется.

– Я перестарался и допустил у тебя проблемы с краткосрочной памятью?

– Не думаю. Прекрасно помню, что ела на завтрак, – дерзко заявила я, припомнив свой пережаренный омлетик.

– Не утрируй, цыпа. Я говорю о периоде твоего нахождения в вотчине моего нерадивого зятя. О ваших с ним… трали—вали, если быть точным. Ведь он же не проср… не упустил шанса? Не упустил – по глазам вижу. – ответил он за меня, – Мой зятек своего никогда не упускает. А секс – это единственное, что его цепляет по-настоящему. Для него это допинг. Единственный, скажу я тебе. Он же у меня правильный: не пьет, не курит. Только трахает все что более-менее достойно внимания. И в стрелялки играет.

– В тире?

– Если бы.

– Что тогда? Онлайн игры?

– Нет. Эта пурга его не привлекает. От слова совсем. Он любит бить по живым мишеням. Опасный малый, скажу я тебе.

– Харизматичный, – поправила я своего собеседника.

– Подсадил, значит, на крючок, – усмехнулся мой разоткровенничавшийся собеседник, – Быстро. Мать твоя, помнится, дольше сопротивлялась его напору. А легкая победа никогда не ценится, скажу я тебе. Так что Кира ты потеряла – это факт. Нет в тебе изюминки, цыпа. Мужика нужно уметь зацепить. А зацепить такого как мой зятек, можно только интригой. Его внимание должно быть постоянно захвачено. Помимо трали—вали. Это должно было стать для него бонусом, цыпа. Он должен был его заслужить, а не получить все сразу, на второй день знакомства. С учетом того, что в первый ты для этого дела не годилась. После глупого развлечения со своим женишком, помнишь?

Я молча кивнула, уже проглядев дыру на поверхности стола.

– Стало быть, – продолжили меня распинать, – для моего неугомонного зятя ты уже вариант отработанный. Смирись с этим, цыпа. Но я доволен. Старый лис будет в ярости: внучка не оправдала его высоких ожиданий. Ну так яблочко от яблоньки, как известно, далеко не катится.

– Подождите! – Терпению моему пришел конец. – О ком вы мне все рассказываете? У вас есть зять? Если есть, то зачем вы мне о нем говорите? – несла я браваду и меня было не остановить, – А если в таких подробностях о нем распинаетесь, то хоть скажите, кто он что ли! Может, нам и познакомиться доведется. Когда-нибудь. Ближе к старости.

– Не дерзи, – предостерегающе произнесли губы, с которых я теперь не спускала глаз. – До старости тебе еще дожить нужно. Она, знаешь, не к каждому приходит.

– Вы мне угрожаете?

– Предупреждаю. Но оставим это пока. Вернемся к нашему барану, – оповестили меня, чуть изменив известную французскую пословицу, – Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

– Знаю, – не стала оспаривать я, – но с некоторой поправкой: у вас был зять. Был – не «есть». Все в прошлом, понимаете. А теперь… Теперь он вполне может стать зятем кого-то другого.

– Это вряд ли… Я этого не допущу. В любом случае.

– Да неужели! – несло меня, – На цепь его посадите, чтоб всегда рядом был?

– А ты язва. Вся в мать, – чуть ли не выплюнули губы напротив. И сложились в тончайшую ниточку.

Похоже наша беседа утомила не только меня, но и его самого, причем не на шутку. И безусловно разозлила. Теперь собеседник мой выглядел до чертиков усталым. Я прошлась аккуратным взглядом по его лицу с напряженно выпирающим желваками, мазнула им по чуть прищуренным глазам, вернулась к губам и спустилась ниже – туда, где из тугого ворота белой рубашки проглядывала бледная кожа замершей в напряжении шеи. Он наблюдал за мной, молча позволив себя рассматривать. Я взглянула на руку, всё так же сжимавшую рукоять трости. Он была так напряжена, что побелели костяшки пальцев.

К нашему столику подошла бариста—официантка и принялась выкладывать с подноса мой заказ. И, как ни странно, заказ Каменнолицего. Делала она это вдумчиво, не спеша, время от времени поглядывая на меня из-под ресниц, будто чего-то ожидая.

– Вы закончили? – холодно поинтересовался у нее Жаров, когда перед ним «нарисовалась» такая же белая чашечка, как и моя, но не с кофе, а с чаем. Зеленым.

– Почти, – помолчав, ответила она, передвигая тарелочку с «Наполеоном» с места на место, словно никак не могла найти для нее правильное, – Что-нибудь ещё нужно? – с некоторой опаской спросила она у меня.

– Нет. Моя собеседница в высшей степени довольна, – ответил за меня Каменнолицый.

Девушка стушевалась и даже слегка дернулась от его неприветливо-официального тона, но не отошла от столика, а лишь протянула руку за подносом, который на него поставила.

– Все в порядке? – снова спросила она у меня. И услышала раздраженное Жаровское:

– В полнейшем, милочка. Я не съем вашу гостью. Можете быть уверены. Хотя… – добавил он и усмехнулся: – Все будет зависеть от того, насколько полезной она окажется. Можете быть свободны.

Мне бы было попросить девушку о помощи, но я сидела как замороженная салака и продолжала молчать.

– Можно вас на секундочку, – обратился к официантке посетитель, сидевший за соседним столиком.

Девушка улыбнулась мне, понимающе, как союзнику. Подхватила свой поднос и не спеша отошла от нашего столика.

– Я не получил ответа на свой главный вопрос, – напомнили мне, стоило нам снова остаться на своих местах вдвоем.

– Нельзя вспомнить то, чего не знаешь, – резонно ответила я, освежив в памяти его вопрос об отце. И помолчав, добавила, разглядывая кусочек тортика на такой же, как и чашка, белой тарелочке. – И всё же я кое-что освежила в памяти. И именно благодаря вашим неустанным усилиям… по раскопкам в моей бедной голове.

– Что именно? – с интересом откликнулся он.

– Ваш портсигар! – выдала я. Тон моего голоса помимо воли прозвучал обвиняюще. – Это вы были тогда под аркой! – продолжила я, стараясь четко выговаривать слова. В горле резко запершило и возникла какая-то преграда. Может, я его всё же застудила, прохлаждаясь на морозе? Как бы то ни было, слова мои каким-то образом стали цепляться за нее и приходилось прикладывать усилие, чтобы их произнести. И это усилие отразилось на голосе: он стал на пару тонов тише. – К чему в тот день был весь ваш маскарад? Может к тому, что именно вы подстроили взрыв маминой машины? – уже с явной хрипотцой закончила я.

Чашка с чаем дрогнула в его правой руке. Левая ладонь продолжала удерживать трость в вертикальном положении. Черный набалдашник посеребрённой красавицы, в который я вонзилась взглядом, чтобы избежать прямого контакта с глазами собеседника, казалось, врос в пол. Чашка Жарова опустилась на стол, звонко зыкнув об его накрахмаленную белую поверхность, и только чудом не раскололась. Скатерть под ней всё же приобрела зеленоватый окрас.

В ответ на мой вопрос не прозвучало ни слова, но пристальный взгляд моего собеседника вдруг закружил голову – не спасло даже то, что я теперь уперлась взглядом в эту его белую чашку на столе и в пятно под ней. В ушах вдруг загудело, словно они наполнились целым роем жалящих пчёл. Причем, пчелы эти будто летали не рядом – они копошились прямо в ушах и резво бились в барабанные перепонки, раздирая их оглушающе громким жужжанием. Перед глазами на какие-то мгновенья «ожила» кофейня и поплыла, прямо со столиками, посетителями, восседающими за ними, и окном с огоньками тонкой гирлянды, мерцавшими по всему периметру его рамы.

Мне вдруг так захотелось заглянуть прямо в глаза моего настойчивого собеседника. Это иррациональное желание поразило остротой и неизбежностью. Будто ничего в моей жизни сейчас не было важнее того, чтобы удостовериться в цвете их радужки. Это наваждение росло как снежный ком, мгновение за мгновением становясь всё сильнее и сильнее и вскоре превратилось в настолько невыносимо сильное, что я против собственной воли оторвала взгляд от тарелочки с нетронутым тортиком и подняла его на лицо напротив. Мне показалось, что оно было теперь впритык к моему. Показалось, что лица наши сблизились настолько, что мы сидим сейчас прямо нос к носу друг к другу.

Я отчетливо видела угольно черные зрачки напротив. Они виделись мне расширенными, просто огромными. Огромными настолько, что серая сетчатка этих глаз катастрофически неестественно сузилась. Но даже более узкая – она поражала меня красотой. Красотой, которую, я бы назвала зловещей. Потемневшая, она словно вмиг окуталась туманом, будто ненастное небо перед бурей. Эта мутная, слабо подвижная субстанция вокруг расширенных зрачков вдруг напомнила мне остатки киселя из черники, который я часто пила в детстве. Кисель, всегда остававшийся на донышке моей любимой беленькой чашечки. Я отчего-то любила черпать со дна его мутную жижу чайной ложечкой: зачерпну и разглядываю сероватую жидкость с редкими мелкими пузырьками, плавающими в слабо-розоватых сполохах.

«А ведь в пятницу в сквере этих всполохов в его глазах не было, – отчего-то припомнилось мне, – Был только стальной блеск. В объектив камеры я тогда хорошо это разглядела», – вяло закопошились мысли в моей, гудевшей от напряжения голове.

– Не знаю, – в навалившейся ватной тишине, ни с того ни с сего послышался мой собственный голос.

Он прозвучал негромко, слабенько, немного сонно. Самого вопроса, как ни странно, я не расслышала. Уже не так внимательно глядя в «кисель» напротив, я принялась раздумывать, каким был вопрос и почему я отвечаю на него, если не слышала. Ворох этих мыслей еще больше отвлек от «киселя», словно сбив настройки. С огромным трудом, но я смогла выбраться из капкана взгляда напротив. Я опустила глаза на свою, оставшуюся нетронутой чашку с капучино, разочарованно вздохнула исчезнувшей пеночке и зажмурилась.

– Открой глаза! – прогремел приказ в самой глубине моей бедной головы.

Вот его-то я расслышала вполне отчетливо. Голос, его отдавший, был настойчив, но прозвучал слабыми раскатами грома, прокатившимися из одного моего жужжащего уха в другое. Будто гроза уже ушла и были слышны лишь ее отголоски.

Я понимала, что происходит что-то странное, неправильное. Но покончить с этим почему-то была не в состоянии. Я приняла это за собственную слабость и остро почувствовала себя марионеткой в руках могущественного кукловода. Это угнетало, способно было лишить воли. Вдруг в самой глубине меня зародился протест, ведь манипуляций над собой я с детства терпеть не могла. Сколько себя помню, всегда этому внутренне сопротивлялась. Сидеть в кресле стало совсем неуютно. Я дернулась, скорее инстинктивно, как от ощутимого удара шокером – шокером своего, достигшего апогея недовольства. Напряглась и почувствовала острую боль в ладони. Сгруппировав натруженные недавней тренировкой мышцы – все до единой, которые еще были в состоянии напрячься, ощутила жуткую ломоту во всем теле. Эта боль привела в чувства – скинула с меня пелену из чего-то навязчиво-сковывающего, неприятно влажного, похожего на липкую паутину. Пальцы, которыми я с такой силой сжимала чайную ложечку, что погнула ее, стали влажными, скользкими, как и все тело под свитером. Ложка выпала из них со звоном, показавшимся мне оглашающим. Но этот звон словно известил, что мучения позади. И я воспряла духом. Пару раз качнула головой из стороны в сторону, чтобы размять мышцы шеи, и распахнула глаза.

В этот момент мимо моего столика проходила всё та же официантка с очередным заказом для посетителей. Всё произошло неожиданно. Видимо, поскользнувшись, девушка накренилась в сторону Жарова и как-то неуклюже подбросила поднос. Содержимое всех трёх чашек с кофе полилось на мужчину, а чашки полетели на пол и со звонким звоном раскололись на тысячи осколков. Потеряв дар речи, я смотрела, как мой собеседник вскочил со стула. Трость с агрессивно выпирающим клювом орла неуклюже крутанулась в его ладони и выпала из рук. Теперь она сиротливо лежала на полу у его ног. Каменнолицый накренился над столом, за которым мы сидели, и оперся о него подрагивающими ладонями обеих рук. По его лицу и шее струйками текла жидкость, окрашивая белоснежный ворот рубашки и лацканы пиджака в черно-бурый цвет. На скатерти образовались кляксы безобразной формы.

– Прошу прощения! – воскликнула девушка.

Она подбежала ко мне. Схватила за руку и потянула за собой.

– Пойдёмте! Скорее! – торопила она, а я на ватных непослушных ногах брела за нею, постоянно оглядываясь на согнутую спину Каменнолицего. Посетитель, сидевший за соседним с нашим столиком, уже подавал ему трость. Тот ухватился за нее и распрямился.

Моя спасительница неслась мимо барной стойки, таща меня за собой. Вскоре мы вошли в полутёмное подсобное помещение. Сердце колотилось так, что ещё чуть-чуть – и выпрыгнет из груди. Девушка протянула мне стакан воды. Сделав глоток, я наконец почувствовала, что успокаиваюсь.

– Полезной ему не оказались? – с усмешкой спросила девушка.

– Видимо, нет… Вы же специально облили его кофе? – уточнила я, обретя дар речи.

– Да, – не стала отрицать она. – Захотелось вам помочь. Заметила, что вам… неприятна его кампания. – подбирала слова сотрудница кофейни. – В подобной ситуации как-то оказалась и я, но мне никто на помощь не пришёл. А потом случились проблемы…

– Спасибо вам, – поблагодарила я баристу и огляделась по сторонам. – Мне жаль… Вы справились со свалившимися проблемами?

–Теперь да, – с улыбкой ответила девушка.

Мое патологическое любопытство взыграло не на шутку. Так захотелось расспросить ее: что же тогда с ней случилось, но моя собеседница явно не собиралась развивать эту тему.

– Ну вот… из-за меня у вас будут новые неприятности, – вздохнув, посетовала я. – Вы можете потерять работу…

– Это уже не важно. Сегодня я отрабатываю здесь последний день.

– Почему? – тупо спросила я и получила ответ:

– По разным причинам. Извините, должна идти. Мне нужно закончить смену.

– Да, конечно.

– Вы можете тут подождать, пока он уйдёт. А можете пройти прямо по коридору и выйти ко входной двери, минуя зал. Сейчас я принесу вашу дубленку.

– Хорошо…

Девушка вышла, а я притаилась за шторой. Меня всё еще потряхивало, ноги гудели, как тоннели, по которым во весь опор неслись поезда. Я аккуратно выглянула из-за шторы и заметила пальто Каменнолицего. Оно висело рядом с моей дубленкой. Моя спасительница находилась за стойкой и колдовала над очередным заказом, видимо, получив распоряжение от администратора, с виноватым видом обхаживавшего Жарова.

«Надо дождаться, когда он заберет свое пальто, – решила было я, но… Каменнолицый и не собирался этого делать!

Жаров вдруг обернулся в мою сторону и стало ясно, что он меня заметил. Устало прикрыв глаза, он отложил на «наш» столик ворох салфеток, которыми промокал лицо и лацканы пиджака. Прихватил трость, стоявшую под наклоном к столу, зацепившись за его край острым клювом орла, видимо, чтоб не упала на пол, и направился прямо на меня. За ним засеменил расстроенный администратор, что-то без конца бубнивший ему в спину.

Заметив, как Жаров приближается ко входу в служебное помещение, я понеслась вдоль по темному коридору. На то, чтобы забрать дубленку времени уже не оставалось. Добежав до его конца, свернула вправо и очутилась в зале кофейни, прямо напротив входной двери. Я толкнула ее что было сил и вылетела на самый мороз.

Перед глазами все плыло, то ли от перепада температуры, то ли от стресса, то ли от слез, катившихся по щекам и оставлявших на них корочки из вмиг промерзавших «ручейков». Очутившись на крыльце заведения, я поймала ртом ледяной воздух улицы. Он с болью ворвался в легкие и заставил зажмуриться. Сделав ещё несколько шагов вперед, я распахнула веки и уперлась взглядом в черный внедорожник. Он стоял прямо напротив меня, так близко, что я, от неожиданности хаотично взмахнув рукой, коснулась его поверхности хай класса вмиг продрогшей ладонью.

Стекло у водительского сидения приспустилось и прозвучал приказ:

– В машину! Быстро!

Я проморгалась от слез и вгляделась в лицо водителя, видневшееся за приспущенным стеклом окна. На меня чуть недовольно смотрели льдисто-синие сосредоточенно-холодные глаза знакомого лица. Лица Гринёва – правой руки Орлова.

Стуча зубами, дрожащими пальцами я ухватилась за ручку двери. Не без труда открыла ее, юркнула на заднее сидение и окунулась в спасительное тепло салона.

– Тттам Кккаменнолицый, – заикаясь сообщила ему я, – Тто есть Жаров.

Водитель кивнул и спросил:

– Вы почему выбежали без верхней одежды?

– Ннне было вввремени, – прошелестела я севшим голосом, – Он шшел за мной. Я иссспугалась… – И вдруг меня осенило: – Хоття… мможет и не за ммной ввовсе… Мможет он шшел в пподсобку, чттобы привести ссебя в ппорядок…

– А что с ним не так?

– Его облили ккофе.

– Вы?

– Ннет, нашлись ддругие. Но, ппожалуй, и я не отказалась бы, – заикаясь, призналась я, взглянув в сосредоточенное лицо водителя, отражавшееся в зеркале заднего вида.

– О чем говорили?

Я потерла щеки, горевшие теперь огнем, всё еще замерзшими ладошками, подула на них, чтобы согреть, и принялась неистово тереть ими друг о дружку. С ответом меня не торопили. Молча прибавили обогрева и повернулись ко мне лицом.

– О ппапе, – запоздало бросила я в ответ и опустила глаза на свои подрагивающими коленки, обтянутые утепленными джинсами—skinny fit, – Он его ищщет.

– Что вы ему ответили?

– Ччто нельзя вспомнить то, ччего не ззнаешь.

– Его реакция на ваш ответ? – продолжил допрашивать он.

– Ппопытался ввести меня в ттранс.

– Ваши действия?

– Ссбежала, – ответила я, пожав плечами, и поймала на себе его внимательный взгляд. Взгляд, проникающий в самую душу. Один в один такой, как у Орлова. И чуть удивленный.

– Резистентны к внушению? – уточнил он. Я пожала плечами.

– Оставайтесь на месте, – распорядился он и открыл дверь.

– Вы ккуда?

– За вашей одеждой, – решил ответить он. И подумав мгновение, спросил: – Как мне ее идентифицировать? Это сэкономит время.

– Ккоролевский синий.

– Королевский? – похоже, мне удалось удивить его во второй раз.

– Нничего ццарственного. Ттак называется цвет ддубленки, – объяснила я.

– Была темно коричневой, – заметил он.

– Это нновая. Тта… ввышла из строя, – пояснила я, всё еще чуть заикаясь от зябкости.

– Ясно.

– Она нна вешалке. Рядом со сстоликом.

– За которым вы сидели?

– Вы сследили за мной?

Ответом меня не удостоили. Просто вышли из машины, мягко захлопнув за собой дверь. На замок. Дистанционно. Видимо, чтобы не сбежала. И видимо, было невдомек, что рассекать на морозе без верхней одежды невозможно.

«Посчитал, что возможно? Или уверен в моей полной безбашенности? А… ну да… я же уже выбежала без нее на мороз…» – принялась гадать я, растирая коленки ладонями и наблюдая за размеренно удаляющейся спиной его крепкой фигуры в черном коротком кашемировом пальто. Плавность его движений поражала. Он шел, явно сгруппировав мышцы, осторожно маневрируя на скользкой плитке у входа в кофейню. Ступал как хищник, вышедший на охоту.

Мне показалось, Гринёв вернулся через минуту – не больше.

– Вопрос улажен, – бросил он, открыв дверь и передав мне дубленку. Вернулся на свое место за рулем и завел мотор. Моя тревожность стала отступать. Расслабившись, я откинулась спиной на теплую кожаную спинку сидения и даже прикрыла глаза, вяло размышляя о том, как он здесь оказался.

– Вам нехорошо?

– Все в порядке. Устала просто…

Он ничего на это не ответил, но бегло просканировал меня взглядом через зеркало заднего вида.

«В этом их Центре всех учат смотреть как удав на кролика?» – вяло копошились мысли в моей, атакованной Каменнолицым, голове.

Да, именно кроликом я сейчас себя и почувствовала. Вернее, крольчихой. Беспомощной серенькой крольчихой, чудом избежавшей участи быть поджаренной на вертеле.

Мы ехали молча. Куда – было неведомо. Я так и не спросила об этом водителя. Опрометчиво? Возможно. Но от него не веяло угрозой. Больше всего хотелось расспросить его о Кирилле Андреевиче. Я сидела тихо, как мышка, и старательно подбирала слова. Я пыталась сформулировать вопрос так, чтобы получить конкретный ответ. Гордость требовала задать его ровно, как можно менее эмоционально, чтобы не выглядело так, будто ответ мне жизненно важен. Но время шло, а я так и не проронила об этом ни слова. Наверное потому, что стойко казалось: ответа, который мне так нужен, я не получу.

Вместо этого я повторила свой прежний вопрос:

– Так вы следили за мной?

– Выполняю поручение.

– Чье?

Вместо ответа на мой вопрос он спросил:

– Вы почему вечером в парке одна?

– С тренировки иду.

– Чем занимаетесь?

– Айкидо, – ответила я и разочарованно вздохнула.

В течение полугода я скрывала это ото всех. В курсе этих занятий были только два человека из всего моего окружения: дедушка и мой психолог. Ну, и сам сэнсэй, разумеется. А сегодня об этом, казалось, узнал чуть ли не весь свет, что порядком напрягало мою, в общем-то, скрытную натуру.

– Интересный выбор, – донеслось с водительского сидения.

Впереди показались огни нашей общаги и вскоре мы въехали во внутренний двор между корпусами. Окно нашей с Машей комнаты светилось. В нем был заметен и стройный силуэт ее самой.

«Меня высматриваешь, что ли? А, ну да – я наверняка опоздала… Ну извини, сегодня я в популяре, как ты не скажешь!» – мысленно вела я беседу с подругой.

«Лексус» остановился у входа в наш корпус. Я поблагодарила Гринёва и снова выскочила на мороз, но уже во всеоружии – в наглухо застегнутой дубленке и натянутой на уши шапке.